Экспедиция в Россию. От Невы до Алтая

Канкрину

Москва, 24 октября (5 ноября) 1829 г

Наше путешествие закончено; ибо после 14 тысяч пройденных верст Москва кажется мне ближе к Берлину, чем Шарлоттенбург. […] Наше возвращение прошло благополучнее и легче, чем можно было бы предположить. Снег выпал лишь около Воронежа, температура воздуха очень умеренная, так что я продолжаю свою магнитные наблюдения в палатке, без шубы и шапки; экипажи, которыми мы обязаны Вашей заботе и доброте, прекрасно держались; нельзя не восхищаться солидной работой моего земляка (г-на Иохима)206 и качеством русского железа. Полагаю, что Вашими заботами мы столь же благополучно доберемся до Петербурга. Тула стала для нас важным пунктом благодаря прекрасно устроенным машинам и любезному приему генерала Штадена207. Думаю, что мы сможем выехать из Москвы 28 октября (9 ноября) и что до Петербурга, несмотря на снег, нам не потребуется более 3,5–4 дней. Мое здоровье (боли в желудке) весьма поправилось благодаря путешествию и пребыванию на свежем воздухе. Оба моих друга рекомендуют себя в милость Вашего Превосходительства. Считаю своим приятным долгом рекомендовать Вашей милости как главе горного ведомства нашего сопровождающего, г-на обер-гиттенфервальтера Меньшенина, здоровье которого не самое крепкое и для которого быстрая поездка была более утомительной, чем для нас. Важное открытие алмазов графом Полье не оставляет у меня никаких моральных сомнений208. Почему русские смотрители лишь показали а.[лмаз], не приписав себе чести его открытия? Молодой Шмидт (саксонец) неспособен ни на какой обман, он никогда не был на Качканаре, не говорит ни слова по-русски, оставил нас всего за три дня до того и поэтому не мог бы ни о чем сговориться с русским смотрителем. Три алмаза были найдены один за другим. Я счастлив, что такое открытие сделано в Ваше министерство и во время моего путешествия; надеюсь, что вскоре будет найдено больше. Лишь бы только мое путешествие не стало причиной болезни графа Полье! Это славный, любезный человек, очень преданный Вам. Сказанное Вашим Превосходительством о геологических феноменах степей и о контрасте отмирающего, закостенелого исламизма с привлекательной природой христианства настолько же верно, насколько удачно и умно сформулировано.

Вильгельму

Москва, 24 октября (5 ноября) 1829 г

Дорогой друг, 22 октября (3 ноября) я прибыл сюда через Воронеж и Тулу; итак, наше большое путешествие (14 тысяч верст при возвращении в Петербург), скажем так, осталось позади. Снег выпал только пять дней назад, холод едва достигает 3° R. Как видишь, мы не нарадуемся нашей удаче: никто не заболел (фурункул я мог бы заработать и в Берлине); пару раз мы загоняли лошадей, так как в большую жару ехали со скоростью 16–18 верст в час. Ямщики, безрассудство которых в казацких землях не поддается описанию, часто сваливались под экипаж и смеясь, выныривали между задних колес. Но мы ни разу не перевернулись, не было ни одного несчастного случая… При возвращении из китайской Монголии Москва представляется мне как Шпандау. Остаток путешествия – это уже малость. Думаем быть 31 октября (12 ноября) у Шёлера в Петербурге, который снова принимает нас у себя, а 15 декабря нового стиля, плюс-минус пару дней, – в Берлине. Здесь в Москве меня застало твое трогательное письмо (из Гастайна от 3 сентября) и письмо Гедемана (от 11 сентября). Не могу выразить, как я рад, что ты избавился от своих ревматических болей еще до того, как поехал в Гастайн. Надеюсь, поездка укрепила твое здоровье. Это составляет теперь мой самый живой интерес на этом свете. Очень хотел бы видеть тебя зимой в Берлине у себя; одним из главных резонов, чтобы оставить Париж, было для меня оказаться ближе к тебе. Боюсь, в твоем отшельничестве ты работаешь слишком много, но, когда любишь, можно отказаться от всего. Прошу, поступай по своему разумению. Я никогда не буду жалеть, что приехал в Берлин. Мне достаточно знать, что ты рядом. Каждую неделю я буду по несколько раз навещать тебя в Тегеле. Ничто больше не должно нас разлучить; я знаю, в чем мое счастье. Оно рядом с тобой. Мое здоровье во время поездки намного улучшилось. Надеюсь, это улучшение продолжится. Когда я говорил, что некоторые боялись твоего затворничества в Тегеле, я имел в виду, что эти некоторые желали добра и нам, и себе. Они хотели [твоего] согласия принять должность только затем, чтобы ее не получили те, кого терпеть не могут. Такова жизнь. Я, впрочем, совершенно одобряю твои действия. Я рад назначению графа Брюля, и сопротивлялся бы до последнего, если бы мне предложили постоянную должность. Прощай, драгоценный друг, почта отправляется.

Канкрину

Санкт-Петербург, 1 (13) ноября 1829 г

Высокородный г‐н граф, высокочтимый г‐н министр финансов!

Если возможности научного исследования обширной части земной поверхности я обязан милостям великого монарха, если это путешествие, сегодня завершенное мной, дало мне восхитительные случаи наслаждаться природой, то моим первым и святым долгом было приношение моей самой почтительной благодарности. Мог ли я ожидать большего, чем то, что мы получили за семь месяцев?

Как исчезли все «препятствия», когда отеческая забота правительства открывала «на Урале и Алтае» в равной мере все пути? Поэтому новое подтверждение высочайшей милости Е. И. В., полученное мной только что из рук Вашего Сиятельства, заставило меня покраснеть209. С почтительной благодарностью принимаю этот публичный знак монаршей милости, который навсегда останется дорогим для меня, потому что ею оказан почет науке, а ей с ранней юности и в течение всей моей переменчивой жизни были посвящены все мои силы. Подарок великого дарителя становится еще прекраснее благодаря сопровождающим его любезным словам Вашего Превосходительства. Что из всего этого надлежит Вам, хорошо знаю и я, и мои ученые друзья Эренберг и Розе. Если бы у нас нескромно вскружились головы, мы бы добавили здесь, что благодаря нам об этом будут знать и потомки.

С совершеннейшим почтением и преданностью

Вашего Сиятельства

покорнейший слуга

Александр Гумбольдт.

Вильгельму

Санкт-Петербург, дом генерала Шёлера,

9 (21) ноября 1829 г. (суббота)

Просто стыдно, мой драгоценный друг, что я лишь сегодня, спустя восемь дней после приезда сюда, нашел необходимое время, чтобы послать тебе небольшое свидетельство моей дружбы и любви. Я нашел здесь твое милое письмо от 4 ноября и другое, очень интересное, от Гедемана, которые оба ввели меня в курс дела обо всем происходящем с близкими. Путешествие почти через все части европейской России настолько умножило общественные связи и химерические представления о моей полезности для чего-либо, что я едва выдерживаю груз всех обязательств, которые накладывает на меня мое положение. Мое здоровье великолепно; император со свойственной ему деликатностью уже во время нашего пребывания в Москве пожаловал Розе и Эренбергу орден Св. Анны 2 степени. Мне же в самый день моего приезда сюда был вручен орден Св. Анны 1 класса с императорской короной (это соответствует бриллиантам, которые больше не присваиваются)210 в сопровождении чрезвычайно лестного письма. Е. И. В. передал мне свое сожаление, что болезнь все еще препятствует ему «приобщиться к моему просвещению» (profiter de mes lumières). Надеюсь, он совершенно поправится до моего отъезда, который я хотел бы назначить на 1 декабря. Императрица уже всемилостивейше приняла меня; вчера я обедал у наследника престола; сегодня утром снова зван к императрице – короче говоря, благожелательность по отношению ко мне проявляется лишь в возрастающей степени. Император пока на постельном режиме и принимает только свою семью. Сообщение в сегодняшней «Петербургской газете» придаст моему путешествию особый блеск. Я сказал императрице, что мы привезем с собой алмазы. Это исполнилось: открыли их, правда, не мы, но мы способствовали этому. Открытие сделал наш сопровождающий, через три дня после того, как мы расстались. Написанная графом Полье без моего ведома статья чрезвычайно лестна для меня, ты вскоре прочтешь ее во всех газетах. Начинается она так: «Путешествие барона Гумбольдта на Урал способствовало открытию, которое может представлять интерес равно для науки, как и для России, а также для землевладельца, который это открытие сделал. Более двух лет назад г‐н фон Гумбольдт заметил чрезвычайную схожесть бразильских гор с Уралом; он был убежден, что в Сибири найдутся алмазы, как нашли их в Америке. Путешествие на горные прииски Урала укрепило его в этом предположении, камергер Е. И. В. граф Полье, сопровождавший знаменитого путешественника, после разговоров с ним пришел к тому же убеждению. При отъезде г-на Гумбольдта в Тобольск граф Полье расстался с ним, чтобы посетить владения своей жены, лежащие на западном или европейском склоне Уральских гор. По приезде первой заботой его было начать исследования в россыпи около Бисерска211. Они увенчались успехом». «Уже найдены семь алмазов от ½ до 5/4 карата, и очень красивые. Я знал об этой тайне уже два месяца, но не решался о ней говорить, пока граф Полье (который, к сожалению, ныне тяжело болен) не счел правильным об этом сообщить. Это замечательное открытие, которое по меньшей мере указывает на эпоху нашей поездки.

Я бесконечно рад, что твое здоровье после поездки улучшилось и что твои благочестивые хлопоты о памятнике увенчались успехом. Если бы я мог принять участие в траурной церемонии! О, бедные Кунт и Эйхлер… как исчезает все на Земле… Я не осуждаю, мой дорогой друг, твое пребывание в Тегеле, я буду заботиться там о тебе, какой бы суровой ни выдалась зима. Следует дать тебе возможность делать то, что тебе представляется правильным для своего покоя. Я никогда не осуждаю ничего, что может каким-либо образом способствовать твоему покою и принести немного радости, которую оставила тебе жизнь. Я совершенно сопереживаю тому, что происходит с тобой. Никто на свете не любит тебя искреннее, чем я. Моя жизнь всегда будет связана с твоей, мы никогда не будем разлучаться надолго. Тысячи сердечных приветов родным. Я напишу со следующим курьером несчастному Кунту, надеюсь, мое письмо еще застанет его. Скажи г-же Зайферт, что у ее супруга «все отлично».

А. Гумбольдт.

Вильгельму

Петербург, 16 (28) ноября 1829 г

День восшествия на престол – хлопотливый и ужасный. Через час я должен произносить свою большую речь в Академии. Императрица не может быть из‐за болезни, но пошлет наследника212, великую княгиню Елену213, великого князя Михаила214, весь город, и женщин. Сегодня один из величайших дней в моей жизни. Полагаю, моя речь на французском о преимуществах протяженного пространства России и ее положения для естественных наук будет иметь резонанс. Я писал ее две ночи. 2 декабря я еще не смогу уехать. К сожалению, император был в серьезной опасности, но, слава Богу, замечательный правитель спасен. Он еще в постели, но уже на пути к выздоровлению. Он часто говорит обо мне и обязательно желает видеть меня до моего отъезда. До сих пор с ним виделся только Волк215. Возможно, мне придется ждать больше 8–10 дней, не знаю. Мое здоровье хорошее, дорогой друг, но все эти любезности меня убивают. Тысяча сердечных приветов родным.