На дорогах Европы

2

Прошло пятнадцать лет, и судьба привела меня в Неаполь.

Не буду говорить о красоте Неаполитанского залива. Она уже воспета художниками в тысячах полотен. И мне трудно прибавить что-нибудь к этому. Но все же мне кажется, что никто еще до конца не сумел передать ни в живописи, ни в музыке, ни в литературе ощущение, которое испытываешь, когда выйдешь ранним утром на берег залива и увидишь, как на горизонте море сливается с небом, а в далекой дали выступают из тумана очертания Везувия. Это ощущение, думается мне, находится за пределами наших пяти чувств. И я не в силах рассказать о нем словами. Лучше я продолжу свой рассказ о Фернандо.

В тот день мы долго бродили по Неаполю. Мы видели все, что показывают туристам: Неаполитанский собор, Площадь четырех дворцов, многочисленные статуи Аполлонов и Венер в музее и замечательные, никогда не умирающие творения мастеров античного мира.

И сразу же в стороне от главной улицы — узкие, маленькие улочки и тупики нищеты. На каждом углу лавчонки, где продают фрукты и рыбу, длинные связки бананов, ветки со свисающими лимонами, морские ракушки, «благоухающие» соленым с гнильцой ароматом.

Через каждые два дома — ниша, а в ней статуэтка Мадонны с младенцем.

Машинам здесь не проехать. И все-таки они проезжают с треском и грохотом, обдавая парами бензина и рискуя раздавить вас. Через улицу перекинуты веревки, на них сушится белье всевозможных расцветок. Из окон высовываются синьоры и синьорины, костлявые и дебелые, безобразно усатые и очаровательные, как мадонны. Певучая, чуть гортанная речь. Крики. Споры. Сплетни. Темпераментная оценка событий и новостей, не менее важных, чем те, что обсуждаются в кулуарах международных ассамблей.

А на мостовой играют сотни полураздетых бамбино — ребятишек — черноглазых, черноволосых, шумливых. Играют в те же детские игры, что и на бульварах Москвы или Парижа. Скакалки. Чехарда. Классы. «Палочка-выручалочка, выручи меня…»

Взрослые не обращают на них никакого внимания.

Стремительно проносится (кажется, прямо сквозь кучу детей) мотоцикл. Худенькая Джульетта с развевающимися смоляными кудрями обняла своего Ромео, гонящего машину вниз со стремительной скоростью, ухитряющегося каким-то чудом объезжать ребятишек, оборачиваться и целовать свою возлюбленную и напевать во весь голос знаменитую неаполитанскую серенаду. Серенада на мотоцикле!..

Увидев нас, ребятишки сбегаются со всего квартала. Они повисают на нас, оглушают звонкими голосами, требуют сольди.

— Испанец? — спрашивает меня дочерна загорелый крепыш, щеголяющий в немыслимо оранжевых трусах.

— Француз? Немец? Грек?.. Руссо? О, руссо!.. Копьейка.

Я даю ему значок с изображением голубя, копейку, гривенник. Но ему мало.

— Еще для младшего брата… Пикколо. Совсем пикколо. — Он показывает рукой, опуская ее почти до земли. Ему понравилась заколка моего галстука, он твердо решил выпросить и ее.

Раздав все значки и монеты, окруженные легионом ребят, мы сквозь сеть переулков выбираемся на какую-то площадь. И сразу останавливаемся.

Толпа неаполитанцев. Прямо на мостовой небольшой помост. На помосте ширма. Звонкий детский голос объявляет, что сейчас начнется представление кукольного театра, замечательного кукольного театра, лучшего театра в Неаполе, лучшего театра на всем побережье, лучшего театра в Италии.

Маленькие сорванцы сразу покидают нас и пробираются сквозь толпу в первые ряды.

Над ширмами показывается кукла — Пьеро! Он тащит на себе деревянную лошадь и большую жестяную саблю. Он собрал немного денег и купил подарок своему маленькому Джузеппе. Джузеппе хочет быть генералом, как Гарибальди.

Что-то в голосе Пьеро кажется мне знакомым. Зрители слушают с напряженным вниманием, заразительно смеются каждой шутке, смысл которой не всегда доходит до меня, хотя я пытаюсь переводить своим двум спутницам, инженерам московского завода.

Видимо, спектакль ставится не в первый раз, но интерес к нему у зрителей не иссякает.

Показывается Коломбина с маленьким Джузеппе. Малыш влезает на коня и машет саблей.

Но вот в мирный домашний уют Пьеро врываются злые силы: два солдата, один — в черной рубашке, похожий на Муссолини, другой — в коричневой, с гитлеровскими усиками. Они отбирают саблю у Джузеппе и ломают ее. Грубо хватают Пьеро и уводят. Куда? На войну!

Сценка очень прямолинейна, примитивна. Но я вижу слезы у итальянок. Я слышу, как кто-то сквозь зубы цедит:

— Porca madonna…

Пьеро не хочет воевать. Его бросают в тюрьму. Острый нос его просовывается сквозь решетку. Он поет. Мелодичные, издавна знакомые неаполитанские песни. О sole mio… Санта Лючия. Неожиданно Пьеро запевает «Бандьера Росса». Красное знамя.

Врываются те же два солдата-фашиста и избивают его…

Возмущение в толпе зрителей нарастает. Эти немолодые, видимо, много испытавшие итальянцы кажутся сущими детьми в своей непосредственности…

А действие обостряется.

В конце спектакля над ширмами внезапно появляется… Петрушка. Я замираю на полуслове. Мои спутницы с удивлением смотрят на меня.

Родной брат моего Петрушки смотрит на меня со сцены. Только он не в голубом платье, а в красной рубашке, с генеральскими погонами итальянского образца, со звездочкой на фуражке. Он хватает за шиворот фашистов, бросает их куда-то за ширму, освобождает Пьеро, обнимает его. Потом появляются Коломбина и маленький Джузеппе. Они берутся за руки и, немилосердно коверкая слова, поют по-русски:

Выходила на берег Катюша…

В толпе происходит что-то невообразимое. Люди смеются, кричат: «Bravo! Bravissimo!» Целуются.

Маленький юркий мальчонка и смешная белокурая девчушка с косичками, в лиловом купальнике собирают сольди и лиры в соломенную шляпу. Ширмы исчезают. И я вижу на помосте… Фернандо!

Он благодарит публику. Обводит глазами толпу. И вдруг взгляд его встречается с моим. Фернандо долго, напряженно всматривается, потом соскакивает с помоста, врезается в толпу и бежит ко мне.

— Алессандро! — кричит он. — Колоннелё Алессандро! Здравствуй, Алессандро!

Все изумленно и радостно окружают нас. Многим кажется, что это продолжение спектакля. А Фернандо, постаревший и немного поседевший, обнимает меня и бормочет очень-очень быстро какие-то совсем уже непонятные мне слова.