Синие птицы

— Мари-Виктуар! Мари-Виктуар! — звенит на весь дом тонкий голосок.

Хлопает входная дверь. Доминик с разбегу падает в объятия сестры — такие уютные и хорошо знакомые, неизменно тёплые. Мари-Виктуар, едва успев сбросить на пол рюкзак, со смехом прижимает её к себе. Выглянувшей из гостиной Флёр остаётся лишь с умилением наблюдать картину воссоединения своих дочерей. С появлением Мари-Виктуар коттедж «Ракушка» мгновенно наполняется радостью встречи, словно обретая буйство красок. Ярких — как и сама Мари-Виктуар, ярче которой только солнце.

Доминик с любопытством втягивает носом целую палитру ароматов, витающих вокруг сестры. Освежающий шлейф лавандовых полей — новые духи; аппетитная нотка сдобной выпечки — круассаны на завтрак; едва уловимый запах кофе — бабушка Аполлин жизни не мыслит без этого горького, по мнению Доминик, напитка. Мари-Виктуар привезла с собой частичку Франции, и Доминик даже почти не расстроена, что ей самой не довелось погостить у бабушки с дедом. Всему виной глупая портальная болезнь.

Расцепив наконец объятия, Доминик переключает внимание на пару бумажных пакетов сестры, поначалу незамеченных. Пока Флёр хлопочет вокруг старшей дочери, расспрашивая, как она провела время во Франции и не тошнит ли её после перемещения через портключ, Доминик внаглую лезет рукой в один из пакетов. Прекрасно знает ведь: без подарков сегодня не обойтись. Мари-Виктуар никогда не приезжает от бабушки и деда с пустыми руками.

— Не этот пакет, другой, — со смешком оборачивается она, заслышав хруст плотной бумаги. — В этом жареные каштаны для папы. А вот в том — кое-что интересное для тебя.

Огонёк любопытства загорается в глазах Доминик, и она с удвоенным азартом принимается за поиски. Конечно же, Мари-Виктуар спрятала сюрприз для неё на самом дне, под аккуратно сложенной мантией, шарфиком и ещё какими-то предметами одежды. Которые Мари-Виктуар в поездке наверняка так и не понадобились. Мама вечно переживает, что кто-то из них замёрзнет, даже если на дворе теплынь.

Доминик выуживает со дна пакета небольшой плотный конвертик, на котором золотистыми чернилами выведено красивым почерком с завитушками: «Для Доминик». Собственное имя она узнаёт моментально и чуть ли не подпрыгивает от радостного возбуждения. Ещё непонятно, от кого и зачем таинственное послание, но ей достаточно возникшей атмосферы важности и серьёзности. Что-то, предназначенное именно ей, доставленное аж из другой страны только для неё, — это несомненно очень важно.

Захваченная томительным предвкушением, Доминик вскрывает конверт. Ей на ладонь падает письмо — или скорее записка — на маленьком отрезе бархатистого пергамента, а ещё — прозрачный мешочек из газовой ткани с блёстками, симпатично подвязанный ленточкой. Поначалу он кажется Доминик пустым. Приходится хорошенько вглядеться, чтобы различить внутри что-то похожее на длинную золотую нить. Предназначения необычного дара Доминик пока не знает, но нет никаких сомнений, что он связан с волшебством.

Мари-Виктуар с мамой тихо переговариваются, улыбаясь и наблюдая за тем, как Доминик по слогам старается прочесть размашистые строчки, начертанные на пергаменте. Ей пока трудно разобрать непечатные буквы, но обращаться к Мари-Виктур бесполезно: та сразу важничает и отказывается читать за неё.

— Сама-сама, — говорит в таких случаях она. — Ты очень одарённая девочка и всё сможешь.

Доминик с ней по поводу своей одарённости не согласна, но любая похвала от старшей сестры сладким мёдом ложится на душу, а потому ей нравится быть послушной. Делать же какие-то пакости и вовсе в голову не приходит. Это же Мари-Виктуар — её незыблемый авторитет! Мари-Виктуар называет её уникальной младшей сестрой, потому что все остальные, которых она знает, — совершенно невыносимы. И ей уж точно с Доминик повезло больше, чем её друзьям и знакомым — с их младшими братьями и сёстрами. Доминик собой гордится.

Флёр, видя её мучения над письмом, незаметно толкает под локоть Мари-Виктуар. И та, конечно, сдаётся и усаживается на мягкий ковёр рядом с Доминик. Дочитывают они уже вместе, и у Доминик счастье расцветает в груди вдвойне: ей безумно нравится делать что-то вместе с сестрой. Что угодно, лишь бы вдвоём.

«...Надеюсь, этот скромный подарок сослужит тебе хорошую службу в будущем, когда станет начинкой для твоей волшебной палочки. Удачи, маленькая Доминик!

С наилучшими пожеланиями, Антуанетта».

— Это и правда настоящий волос вейлы! — визжит Доминик на весь дом, прижимая к груди крохотный мешочек.

— Да, теперь твоя мечта сбудется, — подтверждает Мари-Виктуар.

— Хоть и нескоро... — на миг печалится Доминик, вспоминая, что ей ещё долго ждать поступления в Хогвартс.

— Оглянуться не успеешь, время пролетит, — подбадривает её мама.

— Просто надо подождать, — подхватывает Мари-Виктуар.

Ей-то говорить легко — сама уже студентка. Но всё-таки она и раньше на ожидание не жаловалась. Для Доминик она уже стала взрослой, хотя для мамы и папы — по-прежнему ребёнок. Но как считать ребёнком такую серьёзную и изящную Мари-Виктуар?

Для Доминик сестра — словно принцесса из сказки, на которую она во всём хочет быть похожей. Самая красивая, самая умная, самая удивительная девочка на свете. Словом, совершенство. Почти как мама. Почти — потому что мама, конечно, вне конкуренции. Но Мари-Виктуар и на маму похожа куда больше Доминик. У неё светлые и воздушные, как лимонное безе, локоны; огромные голубые глаза с длиннющими ресницами; нежная кожа ровного цвета без единой крапинки. У Доминик — непослушные кудри, отливающие на солнце заметной рыжиной, а веснушек на лице больше, чем звёзд на небе. Мари-Виктуар все постоянно сравнивают с мамой, приговаривая, как та на неё похожа, а про Доминик чаще говорят, что она похожа на Уизли.

«Вон какая конопатая девчушка, сразу видно, чья порода!»

Не то чтобы Доминик не нравится быть похожей на папу — он у них тоже молодец и красавец, всем на зависть папа, как любит говорить бабушка Молли. Но у мамы есть одна заветная черта, уже давно не дающая Доминик покоя. В ней течёт кровь вейлы.

— Представляешь, у тебя, наверное, единственной во всём Хогвартсе будет палочка с волосом вейлы, — мечтательным тоном произносит Мари-Виктуар, поглаживая её волосы. — Даже у меня такой нет.

Пожалуй, она права. Это важное преимущество, карамелью подслащавшее для Доминик горькую микстуру — правду её пока совсем недолгой жизни. Хотя, как уверяет мама, кровей вейлы Доминик и Мари-Виктуар по наследству досталось поровну — они же сёстры. Но именно Мари-Виктуар внешне пошла в маму и в бабушку Аполлин. А значит, в ней вейловский след проглядывается пусть чуточку, но больше. Кроме того, двойное имя Мари-Виктуар получила неспроста. Вторую часть — в честь великой победы над злом, как вспоминают иногда в их семье. А первую — в честь прабабушки, которая и была той самой вейлой, передавшей им всем — бабушке, маме и самим девочкам — капельку своего волшебства. И хотя сестра обычно предпочитает, чтобы другие называли её Виктуар, Доминик никогда не забывает про первое имя.

Теперь она может вволю порадоваться — будет наконец и у неё что-то от вейлы. И Доминик не отказывает себе в выплеске искренних детских чувств: носится по комнатам с драгоценным подарком, с нетерпением ожидая приходы папы, чтобы поделиться с ним новостью, и аж подпрыгивает от переизбытка эмоций. Иногда ей кажется, что прыжки становятся выше, словно сам воздух пытается подбросить её чуть ли не до потолка. Мама бы списала такое явление на стихийную магию, но Доминик пока не понимает в полной мере, как это работает. Ведь палочка ей ещё долго не светит. А какая магия может быть без палочки? Она же не домашний эльф.

Билл возвращается домой как раз тогда, когда Мари-Виктуар рассказывает Флёр увлекательную историю про добычу столь редкого компонента волшебной палочки. По счастливой случайности знакомая вейла бабушки Аполлин как раз оказалась проездом во Франции и зашла в гости. А бабушка, отлично помня про одержимость младшей внучки вейлами, попросила её о такой услуге. И Антуанетта, по-видимому, оказалась женщиной доброй и отзывчивой. Вопреки всем слухам, ходившим о коварстве этих магических существ.

Обрывки разговора доносятся до Доминик.

— Я не одержима вейлами! — обиженно кричит она из комнаты так, чтобы было слышно на кухне.

— Конечно нет, милая, — участливо откликается мама. — Виктуар просто пошутила.

Полный впечатлений день подходит к концу, когда Доминик ощущает накатившую почему-то грусть. От мамы никогда не укрываются перемены в её состоянии, поэтому она заглядывает в глаза Доминик, укладывая её на ночь. Так, как только мама и может: со всей внимательностью и лаской. Это дарит умиротворяющее чувство безопасности. Но грусть всё равно не уходит.

— Что случилось? Почему у моей Ники глаза на мокром месте? — интересуется Флёр, поправляя ей подушку.

Доминик не знает, что ответить — сама пытается разобраться в себе. Ворох несовместимых эмоций заполняет всё её существо, и она делает единственное, что помогает в таких случаях, — тянется обхватить материнскую шею, прильнуть всем своим хрупким телом. И тогда становится легче. Тогда и думать не нужно: все невысказанные слова сами изливаются шёпотом прямо в ухо той, кто всегда поймёт.

И Доминик рассказывает, что очень-очень рада подарку, что её мечта и правда сбылась, но одна вещь до сих пор невыносимо её огорчает, и она не знает, как с этим справиться.

Выдаёт как на духу своё сокровенное признание.

Она никогда не станет настоящей вейлой.

И заливается горькими слезами.

* * *

Всё это началось, как ни странно, с дедушки Артура. Бабушка Молли потом даже отвесит ему подзатыльник — может, шутливый, а может, и нет, — за то, что, сам того не понимая, заморочил ребёнку голову. Но дедушка, по правде говоря, был совсем не виноват. Потому что едва ли кто-то мог предугадать, к чему приведёт одно невинное слово.

Это было в канун Рождества, когда часть семьи Уизли — только часть, но всё же очень большая — собралась в Норе. Не успели Доминик и Мари-Виктуар с колючего мороза попасть в домашнее, полное ароматов индейки и выпечки тепло, как счастливый дедушка Артур сгрёб обеих внучек в охапку.

— А вот и вы, мои маленькие вейлы! — весело поприветствовал их он.

Мари-Виктуар и внимания не обратила на это непонятное название. А вот Доминик сразу стало интересно: кто такие вейлы? Какое-то милое семейное прозвище? Но почему дедушка никогда не называл так своих детей и других внуков? А если это что-то смешное или укоризненное, то пусть не дразнится!

— Что ты, Ники, называться вейлой — это даже почётно, — на свою беду принялся объяснять Артур. — Это прекрасные, обворожительные существа, способные любого очаровать своей магией.

— Не то слово, — усмехнулся вдруг дядя Джордж. — Помню, довелось мне с ними близко познакомиться летом тысяча девятьсот девяносто седьмого.

Тётя Анжелина почему-то пихнула его в бок, на что Джордж лишь чмокнул её в щёку, моментально стирая выражение недовольства с лица жены.