Приемлемое соглашение

Глава первая и последняя

— Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Грейнджер, — голос мягок и вкрадчив, но пронзает её, как стальная рапира.

Замирая в тени дверного проёма, Гермиона тянет время, позволяя себе свыкнуться с тем, как по венам холодом разливается отчаяние.

Она переводит дух, расправляет плечи и, стиснув зубы, делает шаг из полумрака на свет, коротко поправляя:

— Миссис Уизли.

Голос её звучит спокойно и холодно, но неожиданно в нём тонкой фальшивой нотой звенит откровенная беззащитность. И хуже всего то, что Гермиона уверена: он тоже это слышит.

Судорожно стиснув присланное Малфоем письмо, она старательно убеждает себя, что нарочно комкает его, желая продемонстрировать непокорность. А вовсе не потому, что пытается скрыть, как сильно дрожат руки. Хотя душа её содрогается в томительном предчувствии.

Гермиона поднимает глаза, в ту же секунду их взгляды сталкиваются.

И в этом противоборстве всё: их сложные взаимоотношения, ненависть, обиды, недоверие, отвращение… бесконечная борьба за влияние и превосходство друг над другом: его — с позиций властного подчинения, её — с точки зрения морали. То, что всегда стояло между ними. То, что уже стало чем-то вроде притчи во языцех.

Но Малфой только тихо и небрежно роняет:

— О, конечно… Как бестактно с моей стороны, — ленивой улыбкой тут же опровергая любую, самую ничтожную возможность того, что всё произошло случайно. — Пожалуйста, присаживайтесь, миссис Уизли.

Шпильки издают гулкие, ритмичные тики-тики-тики-тик, пока Гермиона пересекает безбрежную застывшую гладь полированных полов, направляясь к огромному офисному столу, за которым, вальяжно устроившись, Люциус наслаждается удобством импозантного кожаного кресла с подголовником. На фоне глянцевой тёмно-бордовой кожи его светлые волосы кажутся сияющим нимбом, и совершенно обескураженная Гермиона внезапно обнаруживает, что, глядя в лицо этому дьяволу во плоти, почему-то вспоминает ангелов.

Малфой наблюдает за её приближением с доводящим до бешенства хладнокровием. Расслабленная элегантность черт, преднамеренное отсутствие в позе малейшей напряжённости, лёгкость и раскованность, которые он буквально излучает, уязвляют Гермиону, даже пугают: неестественным спокойствием Люциус напоминает плотину, сдерживающую внутри мощный шквал контроля и доминирования. Ей никак не удаётся избавиться от ощущения, что она скована по рукам и ногам невидимыми путами, а конец верёвки крепко стиснут в его кулаке.

Кресло для посетителей, стоящее напротив рабочего стола, по размерам значительно уже и ниже кресла Малфоя (что, без сомнения, сделано сознательно), но даже с учётом этого Гермиона чувствует, что почти утопает в нём, когда наконец её измученное нервной дрожью тело опускается на сиденье. Напряжённо выпрямив спину, она занимает самый краешек, словно этой строгой непреклонностью бросает вызов ленивой беззаботности хозяина кабинета.

«Я пришла по делу, — говорит вся её поза. — Всего лишь».

«А я — ради наслаждения, — явно насмехается над ней Люциус. — И всё здесь в моей власти».

— Вы получили моё письмо? — спрашивает он изысканно вежливо, делая вид, что не замечает, как она комкает пергамент трясущимися руками.

Её самообладания пока хватает только на то, чтобы выдавить:

— Да.

Здесь, на его территории и в столь непосредственной близости (когда их ненависть и отвращение разделены только письменным столом и тонким, словно лист бумаги, налётом внешнего лоска и пристойности) Люциус Малфой внезапно становится очень настоящим и очень, очень пугающим. Гермиона снова ощущает себя маленькой девочкой, будто время остановилось на том, самом первом их столкновении, когда он угрожающе нависал над ней двенадцатилетней и, высокомерно растягивая слова, уничтожал её достоинство и веру в себя. Это воспоминание одновременно и расстраивает её и приводит в ярость.

Гермиона упрямо вздёргивает подбородок и сжимает губы, ожесточённо напоминая себе:

«Ты уже давно не маленькая девочка. Ты — женщина. Взрослая ведьма. Мать», — она намеренно не добавляет «жена», поскольку никогда ещё не чувствовала себя ею меньше, чем в этот момент.

Люциус улыбается, и хотя его губы сомкнуты, улыбка напоминает Гермионе хищный звериный оскал.

— Мне ужасно жаль, что вы оказались в такой… неприятной ситуации, — говорит он, и его вкрадчивый, протяжный голос вибрирует, предвещая нечто зловещее. — Вы, наверное, были чрезвычайно потрясены, узнав сколь многочисленны неосмотрительные поступки вашего мужа? — в голосе звучит сочувствие, но Гермиона уверена: стоит только посмотреть в его серебристые глаза, и она увидит там ликующий блеск.

Злобно глядя на него, она спрашивает себя:

«Сколько ещё будет продолжаться этот бессмысленный фарс показной любезности? Если бы только мне хватило смелости оборвать наш спектакль первой, я бы бросила в самодовольную рожу Малфоя длинный список накопившихся ругательств!.. — но тут же останавливается: — Нельзя ему поддаваться! Именно этого он и добивается! Хочет, чтобы я сломалась!»

Из набора тщательно отрепетированных речей, который Гермиона приготовила заранее, она выбирает ту, которая кажется наиболее подходящей в контексте его якобы сожалеющих слов.

— Благодарю вас за участие, мистер Малфой. В отношениях между вами и моим мужем возникло, видимо, какое-то недоразумение, которое я хотела бы как можно быстрее прояснить.

«И снова эта его хищная ухмылка!»

— О, никакого недоразумения нет, уверяю вас, мисс Грейндж… гм… миссис Уизли, — голос его всё ещё приторно вежлив, однако он намеренно понижает градус общения. — Мои адвокаты ждут лишь распоряжения подать на вашего мужа официальную жалобу за растрату, мошенничество, хищение и кражу… среди прочего.

Гермиона буквально кожей чувствует, как предательски бледнее её лицо, но решительно продолжает:

— Эти обвинения… необоснованы… да просто смешны, на самом-то деле… Мой муж никогда бы…

— Позвольте предоставить вам доказательства, мадам, — решительно обрывает её Люциус, разворачивает появившийся словно из ниоткуда свиток и элегантным взмахом палочки отправляет документ на её сторону стола.

Гермиона даже не собирается брать его в руки: содержание ей уже известно. В конце концов, именно после того, как адвокаты холдинга «ООО «Чистая прибыль» совершенно неожиданно вручили ей это самое официальное уведомление, она провела всю прошлую неделю, исступлённо выясняя правду.

— Или вы предпочли бы прочесть унизительное по стилю (и, что более важно, полностью изобличающее) письмо, собственноручно написанное вашим мужем? — Малфой открывает верхний ящик стола и достает связку аккуратно сложенных пергаментов. — Могу таких несколько предоставить в ваше распоряжение.

Что-то внутри неё обрывается, и всё, что ей приходит в голову, это:

«Ох, Рон. Ты — идиот».

Некоторое время Гермиона сидит тихо и неподвижно, парализованная тем, насколько омерзителен следующий шаг, на который уже решилась.

Похоже, она больше не в состоянии думать о чём-либо. Всю вчерашнюю, поистине адскую, бессонную ночь она доводила себя до безумия, пытаясь найти хоть какой-то выход, поэтому всё, что ей осталось теперь — опустошающее унылое отчаяние.

— У него п-п-проблемы, — наконец произносит Гермиона, заикаясь. — Посттравматический стресс… Он не может справиться… Это пагубная привычка… б-б-болезнь…

— О, да, всё очень трагично, я уверен, — перебивает её Люциус и, точным движением запястья пренебрежительно отправляя пачку писем к свитку, изящно выгибает бровь, демонстрируя недоверие. — Как мне говорили, склонность к игромании — довольно распространённая зависимость, так сказать, заурядный факт, — акцент на «заурядный» столь же преднамерен, сколь и тонок. — Вполне возможно, вашему мужу удастся избежать Азкабана, на неопределённое время поселившись в Мунго, если вы готовы… простите за каламбур… сделать ставку на столь маловероятный исход… — он замолкает на довольно долгое время, давая Гермионе возможность взвесить последствия проигрыша в этой игре, а затем рассудительно добавляет: — Но, конечно же, если бы вы смогли принять груз обязательств на себя и погасить сумму долга до конца финансового года, вполне вероятно, я пошёл бы вам навстречу и не стал бы доводить дело до суда…

Финансовый год, о котором говорит Малфой, кончается менее чем через две недели, они оба это хорошо знают.

— Не получится, — бесстрастно отвечает Гермиона, не в силах оторвать взгляд от смятого в ладонях письма. — У меня ничего не осталось. Ни гроша.

— Ах, такая жалость… — вкрадчиво бормочет он, а затем, с бесконечной деликатностью натягивает тот самый невидимый поводок: — …но, возможно… вы и я… мы могли бы прийти к… приемлемому соглашению…

К холоду отчаяния в её крови примешивается толика ужаса.

«Соглашение… Во многих контекстах довольно безобидное слово. Но, соскользнув с красивого рта Люциуса Малфоя, оно запросто превращается в чистый яд».

Горло сжимает спазм, и когда Гермиона, с трудом изображая хладнокровие, пытается спросить, что именно он имеет в виду, у неё ничего не выходит. Наконец, она сдавленно шепчет:

— Соглашение?

Люциус наклоняется вперёд, опирается локтями на стол и, соединив пальцы «домиком», смотрит на неё неприкрыто хищно и расчётливо.

Все, на что Гермионе хватает сил, — не отшатнуться от этого сияющего триумфом, обжигающего, словно расплавленное серебро, взгляда. Их разделяет широкий стол красного дерева, но, несмотря на это, Гермиону пронзает ощущение, что Малфой навис над ней всем своим мощным телом, она даже чувствует на шее его фантомное дыхание.

Однако Люциус не расположен приканчивать жертву. Пока. Он хочет ещё поиграть с ней некоторое время.

— Ну, полно, дорогая, — говорит он, — должно же у вас остаться хотя бы что-то, что вы могли бы предложить мне в качестве компенсации. Возможно, какое-нибудь древнее фамильное сокровище или ценную реликвию?.. Ах да! — делает вид, как будто внезапно вспомнил о чём-то. — Вы же не принадлежите ни к одной древней семье, так ведь? А унаследованное состояние вашего мужа, как всем известно, весьма… ах-ах… незначительно, — продолжая фарс, с показным огорчением поджимает губы, но в глазах его нет ни капли сочувствия. — Как же вам не повезло, бедная вы моя… — он лениво постукивает кончиками длинных пальцев, то сводя их вместе, то вновь разводя в стороны, отчего драгоценные камни в многочисленных кольцах издевательски сверкают, подчёркивая его неуязвимый статус и богатство. — …Что же, полагаю, мне надлежит рассмотреть и те предложения, что исходят от вас, — его губы чуть заметно изгибаются в новой, более опасной улыбке. — Я весь внимание, мисс Грейнджер.

Он замолкает, предоставляя ей возможность в очередной раз сделать замечание по поводу его выбора её фамилии. Но Гермиона молчит.

Во рту всё пересохло. Она понимает: петля вокруг неё затягивается всё туже.

— Я-я… Я… — она мучительно сглатывает. — Я не знаю… У меня нет… ничего, что можно было бы отдать вам.