Торжествующий дух

Нас было сравнительно немного тогда, членов Государственной Думы умеренных воззрений. Oтбop был сделан в первый же день провокационным с нашей стороны способом. Когда Голубев читал Указ об открытии Думы, при словах: «по указу Его Императорского Величества» — все «порядочные» люди встали. Все «мерзавцы» остались сидеть. Порядочных оказалось, кажется, 101, и сто первым был П. Б. Струве.

Сто человек удостоились Высочайшего приема, причем мы были приняты небольшими группами в три раза. Это был чудный весенний день, и все было так внове. И специальный поезд, поданный для членов Государственной Думы из Царского Села, и придворные экипажи и лакеи, более важные, чем самые могущественные вельможи, и товарищи по Думе во фраках, разряженные как на бал, и вообще вся эта атмосфера, которую испытывают, так сказать, монархисты по крови, — да еще провинциальные, когда они приближаются к Тому, Кому после Бога одному повинуются.[…]

Это было в одном из небольших флигелей дворца. В небольшом зале мы стояли овальным полукругом. Поставили нас какие-то придворные чины.[…] Прием был назначен на два часа. Ровно в два, соблюдая французскую поговорку «l’exactitude c’est la politesse des rois»[57], кто-то вошел в зал, сказав:

— Государь Император…

Полуовальный кружок затих, и в зал вошел офицер средних лет, в котором нельзя было не узнать Государя (в форме стрелков — малино вая шелковая рубашка у ворота), и дама высокого роста — вся в белом, в большой белой шляпе, которая держала за руку прелестного мальчика, совершенно такого, каким мы знали его по последним портретам — в белой рубашечке и большой белой папахе. Государыню узнать было труднее. Она не похожа была на свои портреты. […]

Государь начал обход.[…] Рядом со мной стоял профессор Г. Е. Рейн, а потом — Пуришкевич.[…] Государь подвинулся к нему — так как он имел, видимо, привычку это делать, так сказать, скользя вбок, по паркету. […] Государь перешел к следующему — профессору Г. Е. Рейну и говорил с ним некоторое время. Георгий Ермолаевич отвечал браво, весело и как-то приятно. После этого Государь подо шел ко мне.

Наследник в это время рассматривал фуражку Г. Е. Рейна, которую он держал на опущенной руке как раз на высоте глаз ребенка. Он, видимо, сравнивал ее со своей белой папахой. Рейн наклонился, что-то объясняя ему. Государыня просветлела и улыбнулась, как улыбаются матери.[…] Обойдя всех, Государь вышел на середину полукруга и сказал краткую речь. […] Государь говорил негромко, но очень явственно и четко. Голос у него был низкий, довольно густой, а выговор чуть-чуть с налетом иностранных языков. Он мало выговаривал букву «ять», почему последнее слово звучало не как «крѣпла», а почти как — «крепла».[…]

Этот гвардейский акцент — единственное, что показалось мне, провинциалу, чужим. А остальное было близкое, но не величественное, а, наоборот, симпатичное своей застенчивостью.[…]

Странно, что и Государыня производила то же впечатление застенчивости. В ней чувствовалось, что за долгие годы Она все же не привыкла к этим «приемам». И неуверенность Ее была бóльшая, чем робость Ее собеседников.

Но кто был совершенно в себе уверен и в ком одном было больше «величественности», чем в его обоих царственных родителях, — это был маленький мальчик — Цесаревич. В белой рубашечке с белой папахой в руках ребенок был необычайно красив.

Шульгин В. В. Дни. Белград, 1925. С. 244–250.

2 Мая. Суббота. Около 11 час. отправился верхом в морском сюртуке на Дворцовую площадку, Аликс с Алексеем в шарабане. Произвел смотр молодым матросам Балтийского флота в числе 2200 чел. После церем[ониального] марша сделал одной роте учение. Люди имели отличный вид и обучены хорошо.

Дневник Государя Императора Николая Александровича. // ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Ед. хр. 252.

23-го Мая. Среда. Встал в 8 ¼. Алексей ворвался в это время и заставил меня поторопиться с мытьем и одеванием.

Там же.

31-го Мая. Вознесение. В день полкового праздника Орлов привез маленький мундир Уланского полка для Алексея.

Там же.

12-го Июня. Вторник. Покатались в море — Аликс со мною в одной шлюпке, Мари и Алексей с Деревенько […] в другой.

Там же.

13-го Июня. Среда. После прогулки представились у Фермы 5 каза ков при конвое Наместника в малиновых черкесках и белых бешметах. Алексей тоже смотрел их со мною.

Там же.

30-го Июля. Понедельник. По случаю своего рождения Алексей назначен шефом 43-го драгунского Тверского полка и 262-го резервного Сальянского п[олка] и зачислен в списки 13-го драг[унского] Алек сандрийского полка. Приняли депутацию Самарского дворянства. — Она поднесла ему красивый складень. […] Мама прибыла из Гатчины через ¾ часа. В 4 ½ начался объезд прямо из дворца. Алексей ехал с Мамой, сидя на коленях Аликс.

Там же.

Свадьба моя была 30 апреля 1907 г. в церкви Большого Царскосельского дворца.[…] В августе Их Величества пригласили нас сопровождать их на «Штандарте» во время путешествия по финским шхерам. Тут случилось несчастье, трудно объяснимое, так как на «Штандарте» всегда находились лоцмана. Был чудный солнечный день. В 4 часа все собрались в верхней рубке к дневному чаю, как вдруг мы почувствовали два сильных толчка; чайный сервиз задребезжал и посыпался со стола. Императрица вскрикнула. Мы все вскочили. Яхту начало кренить на правый борт; в одну минуту вся команда собралась на левый борт и стали заботиться об Их Величествах и детях. Государь успокаивал всех, говоря, что мы просто сели на камень. Матрос Деревенько кинулся с Наследником на нос корабля, боясь разрыва котлов, что легко могло случиться. Моментально у правого борта стали миноносцы, конвоирующие яхту, и детей с их няньками перевели на финский корабль. Государыня и я бросились в каюты и с поспешностью стали связывать все вещи в простыни, мы съехали с яхты последние, перейдя на транспортное судно «Азия». Детей уложили в большую каюту, Императрица с Наследником поместилась рядом, а Государь и свита в каютах наверху. Всюду была неимоверная грязь. Помню, как Государь принес Императрице и мне таз с водой, чтобы помыть руки… На следующий день пришла яхта «Александрия», на которую мы и перешли и жили две недели очень тесно, пока не пришла «Полярная Звезда». На яхте «Александрия» Государь спал в рубке на диване, дети в большой каюте, кроме Алексея Николаевича. Напротив — Государыня, около нее — Наследник с М. И. Вишняковой. Я спала рядом на диване. Наверху в двух маленьких каютах помещались княжна Оболенская и адмирал Нилов. Свита, в том числе и мой муж, остались на финском корабле. Бедный «Штандарт» лежал на боку. День и ночь работали машины, чтобы снять его со скалы.

Танеева АЛ. (Вырубова). Страницы из моей жизни. Посвящается возлюбленной Государыне Александре Феодоровне // Русская Летопись. Издание «Русского Очага» в Париже. Кн. 4. Париж, 1922. С. 30–32.

Так отрадно было провести день именин Алексея на яхте среди моряков. […] Нилов с офицерами ему подарили мундирчик Гвардейского экипажа, который он надел на минуту после завтрака, но ни за что не хотел взять даже в руки треугольную шляпу.

10-го Окт. 1907 г. Петергоф

Письмо Государя Матери — вдовствующей Императрице Марии Феодоровне. ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Ед. хр. 2330.

Так как живете во славе и питаете славу Великого Самодержавца нашего Алексея Николаевича. Ах! Какое глубокое слово и неоцененная цифра. Не глубокий ли это привет о таком юноше. Показывай ему маленькие примеры Божьего назидания, во всех детских игрушках ищи назидания. Резвиться ему побольше давай: пущай резвится на все — как видел он невестой украшенной Божью славу и Твой пример глубоко, глубоко останется в душе его Духовного назидания, п[аче] ч[аяния] из дивных дивный, премудрый мудрец сей юноша. Наша мать слава есть на небесах. Наш отец — в вышнем чертоге. Будем надеяться, что там наслаждение без усталости и радость неописанная и за все это есть благо главное любви, а во-вторых храм и причащение. Коли бы во всем полюбить, не возгордиться, и будем здесь в славе, и на небесах в радости. Конечно, враг лезет, что мы у высоких и высоки, но это его коварность.[…]

12 ноября 1907 г.

Телеграмма Г. Е. Распутина М. И. Вишняковой // Град Китеж. 1993. № 1(13). С. 45.

Приветливое Царское Село все сияет под лучами зимнего солнца. Весь городок в снегу, а над ним ласково плывут низкие облака, и он точно смеется и радуется чему-то.[…] Меня ведут к большому дому с белыми колоннами, стоящему за высокой оградой. Вокруг него столпились замороженные зимой деревья. Этот белоснежный дом так велик и прекрасен, что я не могу на него наглядеться. Мне говорят, что это дворец, что в нем живет Царь нашей Русской земли и что сейчас я Его увижу. Мое сердце начинает биться быстро, быстро, до боли… Руки совсем заледенели в маленькой теплой муфте, нога делаются тяжелыми и словно прирастают к земле. Все мое маленькое существо дрожит при мысли, что исполнится самая заветная детская мечта: я увижу нашего Царя. Это волнение никем не внушено, оно само по себе волшебно рождается в детской душе, в которой уже родилась любовь к родине. Вот ворота широко раскрываются, и в них въезжает тройка, запряженная вороными конями, длинные волнистые хвосты лошадей почти касаются снежной дороги. Ими правит широкий кучер, одетый в синий казакин; у него длинная русская борода и много медалей на могучей груди. Сани пусты. Они подъезжают к дворцу и останавливаются у подъезда. Я напряженно жду… в висках стучат два молоточка, они отбивают секунды, которым нет конца… Вот на широких длинных ступенях показываются два лакея и останавливаются по бокам дверей, а третий спускается к саням. Еще минута, и в дверях показывается невысокая фигура казака, позади него идет маленький мальчик, одетый в морскую форму. Сердце сильно ударяется и замирает… Прежде чем мне сказали, кто этот казак, одетый в синюю черкеску с золотым позументом, я уже знаю, что это «Он» и что мальчик, спускающийся быстро по ступенькам, — наш Наследник. Вот Они сели в сани, вот Их покрыли синей полостью, вот лошади медленно едут к воротам; коренная гордо поднимает голову, пристяжные идут, танцуя, с выгнутыми вбок лебедиными шеями, под дугой звенит русский колокольчик свой свежий прозрачный звон; могучие статные фигуры полицейских, одетых в серое, вытягиваются, все руки одновременно прикладываются к козырьку и застывают. Тройка выехала за ворота и медленно проезжает мимо меня. Она проезжает так близко, что мое лицо опушается снегом от ее полозьев. Я вижу два лица: одно грустное и утомленное, другое — детское, смеющееся и розовое. Быстро промелькнули эти лица, но я охватила их очертания так четко, так ясно, что они на всю жизнь запечатлеваются в моей памяти. И сейчас мне светит тот же взгляд добрых синих глаз Царя, та же грустная улыбка, с которой Государь ответил мне на низкий поклон… Мне смеется то же прелестное личико Цесаревича, искрятся тем же детским любопытством большие лучистые глаза, и маленькая пухленькая ручка чинно прикладывается к матросской шапочке, на которой золотыми буквами написано: «Штандарт».