Том 2. Эфирный тракт
- Автор: Андрей Платонов
- Жанр: Русская классическая проза
- Дата выхода: 2011
Читать книгу "Том 2. Эфирный тракт"
Итак, история, а не природа – как было, как есть теперь – должна стать страстью нашей мысли, ибо история есть взор в даль, несвершившаяся судьба, история есть время, а время – неосуществленное пространство, т. е. будущее. Природа же есть прошлое, оформленное, застывшее в виде пространства время. И мы бы не должны знать природы, одну историю мы б должны постигать, потому что история и есть наша судьба, а судьба – показатель нашей мощи, вестник цели и конца, или начало иной бесконечности.
История для нас есть уменьшающееся время, выковка своей судьбы. Природа – законченное время, законченное потому, что оно остановилось, а остановившееся время есть пространство, т. е. сокровенность природы, мертвое лицо, в котором нет жизни и нет поэтому загадки. Каменный сфинкс страшен отсутствием загадки[8].
Но человечество живет не в пространстве – природе и не в истории – времени – будущем, а в той точке меж ними, на которой время трансформируется в пространство, из истории делается природа. Человеческой сокровенности одинаково чужды, в конце-концов, и время и пространство, и оно живет в звене между ними, в третьей форме, и только пропускает через себя пламенную ревущую лаву – время и косит глаза назад, где громоздится этот хаос огня, вращается смерчем и вихрем – и падает, обессиливается, – из свободы и всемогущества делается немощью и ограниченностью – пространством, природой, сознанием.
Этим мыслям можно бы найти эквивалент в новейшей муанийской науке, но я ограничен местом.
Дальше от природы – в стихию свободы, в поэму пламени, в страну склоняющихся пред человеком невозможностей – в историю! Историю нельзя познать, предопределить: предопределенное несвободно и погасает желание его достигнуть. Сейчас историю точно предопределяют, и этим облегчается путь человечества. Но это – совсем не история. Это сдвиги, обвалы, сбросы еще неостывшей, неуравновесившейся, недавно рожденной временем природы[9]. То, что мы принимаем за историю – не есть она, – это только охлаждающаяся, оформляющаяся природа, сумма ее последних, добавочных, нивелирующих процессов. Еще и еще раз нам надо отдаться критике всех прочно сидящих богов в муанийской науке и в представлениях будничной жизни человечества. Критика же есть реконструкция рукою человека мира, построенного до него; и насколько оригинальнее, новее этот родившийся человек, настолько мир ему менее соответствует, настолько основательнее будет его реконструкция, – перестройка мира этим человеком, этой расой… И в конечном счете цель прогресса человечества – сбросить железную диктатуру действительности, побратать закон с чудом – свободой.
У Зун-Зойги есть прекрасные слова: история есть мир, цветущий в образе. Да, потому что образ есть движение, изменчивость. А изменчивость есть чудо и свобода, что присуще только жизни и истории. Природа же – образ окаменевший, и потому она не образ, а безобразие: образ не может быть стоячим, он – игра и движение.
И вот мы подошли к основному, глубочайшему вопросу: каково будет содержание аюны нового человечества, зачатого восстанием нуалей, и есть ли начало этой аюны уже сейчас, в действительности. В следующей, последней книге о нуалях и лите это будет выяснено до конца, и мы предугадываем, уже предугадали, какая песнь вырвется из груди того человечества, ставшего организмом, вместо механизма, строящего себе прочную обитель на периферии земного шара и запустившего руки и мысли глубоко в землю, в ее теплые тайные недра, и к танцующим непойманным звездам.
Из мертвеющей, пропахшей трупами Муании вырастает новая, венчающая человечество и кончающая его аюна – штурм вселенной вместо прежнего штурма человека человеком – симфония сознания…
На этом кончалось все, что было выжато и разгадано из «Песен Аюны» учеными-современниками.
– Нет, – сказал Кирпичников, прочитав, – очень хорошо, но очень пусто и неверно: этого Зун-Зойгу у нас любой пионер в два счета разошьет и израсходует! Людям нужна внутренняя истина, т. е. покой, а мне нужен эфир, чтобы накормить им железо! Как скучно! – сказал Кирпичников. – И в тундре ничего путного не думали! Все любовь, да творчество, да душа, а где же хлеб и железо?..