Орлы над пропастью

Мыза «Ивановка»

Ст. Пудость, Балт. ж. д. Гатчинская Мельница. В парке при Охотничьем Дворце Павла 1-го, на Эстраде у мраморных урн, в прелюде Мае 1912 г. Первый весенний концерт Вселенского-Футуризма организованный Дирекциею Газеты «Петербургский глашатай».

Соисполнители:

Игорь-Северянин. И. В. Игнатьев. Константин Олимпов. И. С. Лукаш.

Начало точно в полночь.

В парке лиловая иллюминация. Эоло-колокольчики. Незримые окарины и свирели.

Киоски: Уединения. Эго-сборников. Молока и черного хлеба.

Шалэ Амура.

Буфет на восточной веранде Дворца у самой Эстрады. Вина садов князя Юсупова; Ликер Creme de Violettes фирмы Cusenier. Розовые гатчинские форели; хариусы; Bonbons-Violettes от Гурмэ. Чай из лепестков fleur d'orange. Гондолы для переправы через р. Махалитту: «Принцесса Греза», «Алави».

Вшаг по пригласительным вержэткам.

Обратный поезд 5 ч. у.

О дне Концерта будет анонсировано во всех столичных изданиях.

Директор Газеты И. В. Игнатьев

Но неблагоприятная погода всего мая, во-первых, и трения со стороны администрации, во-вторых, привел Дирекцию к мысли заменить устройство поэзоконцерта выпуском первого альманах, посвященного памяти Фофанова[2].

«Оранжевая урна» с участием г. Валерия Брюсова открывает собою новую эру в жизни «Пб. Глашатая» – из газеты он превращается в Издательство, в которое охотно, словно в новые страны, идут авторитеты.

Итак, огонь, тщетно всеми искавшийся, оказался у современных прометеев-эгофутуристов. Он горит только во славу Искусства, чуждаясь Материальности и Политики, так как «где Политика и Золото, там нет Искусства». Поэтому у нас объединены такие контрасты, как г. Леонид Афанасьев (альм. «Стеклянные цепи») и г. Федор Сологуб, г. А. Скалдин (из «Аполлона») и г. Валерий Брюсов.

Далее – с настоящего альманаха печатаются дебютанты.

В июле месяце г. И. В. Игнатьев уезжал в Нижний Новгород, где намечалось издание вестника местных эгофутуристов – «Я».

В июле же сторону эгофутуристов приняла «Русская мысль». Таким образом, права новой литературы государства были признаны могущественнейшими из держав Слова.

В августе «Пб. Глашатаем» эстампируются «Стеклянные цепи» и выпускается первый сборник поэз г. П. Широкова: «Розы в вине», разошедшийся без остатка в течение двух недель.

В сентябре возобновляет свои функции «Ego» оттиском «Доктрин весеннего эгофутуризма».

1. Признание Эгобога (Объединение двух контрастов).

2. Обретение вселенской души (Всеоправдание).

3. Восславление Эгоизма как своей индивидуальной сущности.

4. Беспредельность искусствовых и духовных изысканий.

По поводу первого пункта доктрин нам приходилось слышать указания на то, что еще г. Минский, сравнительно давно и сравнительно подробно, вдавался в вопрос о том, что душа постоянно балансирует между двумя контрастами, например между Добром и Злом. Не считаясь особенно с г. Минским, заметим, что эгофутуризм есть квинтэссенция всех школ.

Нельзя отрицать и того, что всеоправдание признавалось еще эпикурейцами. Нам приводили пример «всеоправдания». Убийца, когда он убивает, прав по-своему. Прав, конечно, и тот, кто назначает и судью, и тюремщика, – т. е. закон.

Все это так, но взгляд сей пригнан в рамки государственности, «порядка» систематизации, а не с точки зрения своего особенного Ego-я, с точки зрения эгового анархизма[3].

Из пункта второго – обретение вселенской души – вытекает вопрос-следствие: если говорится об обретении вселенской души, – значит, эгофутуристы признают душу. Как же именно объясняют они ее признание: в качестве факта или необходимости?

Ответ может быть только один – «душа признается – как факт, ибо еще в программе академии эгопоэзии (пункт V) сказано: „Душа – Истина“, т. е. Бессмертие Души – аксиома».

Но, возразят нам, чем вы опровергнете г. Ф. М. Достоевского, который сказал: «моя душа взбунтуется и возвратит билет на бессмертие»?

Об опровержении говорить не приходится. Ясно, что г. Ф. М. Достоевский был неправ, говоря вышеприведенное.

Мысль Непосвященного направлена теперь в другую сторону.

– Да, я вижу, что эгофутуризм – это нечто колоссальное, творящее целый переворот в Искусстве. Я принимаю близко к душе катехизис эгофутуристов, но что-то же должен сделать, в какой ритуал войти, чтобы считаться истинным эгофутуристом?

Ответят доктрины.

Каждый искусствик или мыслитель, солидарный в доктринах с основателем, есть эгофутурист.

Цель каждого эгофутуриста – самоутверждение в будущем.

Вообще, эгофутурист фундаментируется на Интуиции.

Если же Ты не интуист, не приближайся к эгофутуризму. Он светит только имеющим душу. Для импотентов Души и стиха есть «Цех поэтов», там обретают пристанище Трусы и Недоноски Модернизма.

Там душа не нужна так же, как и у иностранных футуристов, осмертивших местоимение Я и не знающих всеоправдания. (Отрицание бессмертной души, безымянное коллективное творчество).

С этой и со следующей строчки следовало бы начать подвод и оценку итогов нашей интуитивной школы грядущего осознания жизни и искусства. Но это не к спеху, цену мы себе знаем всегда, наша работа у всех на виду. Балансируя годовой труд (для наших единомышленников читателей и подписчиков), мы потеряли надежду на то, что Хамы нашей «Критики» хотя немного подрастут.

Завернемся же в тогу Безразличия и повторим им слова незабвенного Huysmans'a («A rébours»):

– Где бы укрыться от бесконечного потока человеческой глупости?!.

КАЗАНСКИЙ

Дмитрий Дорин

Поэза кузнеца

Тяжел, тяжел мой старый молот.
Я в нашей дружбе изнемог!..
А на груди ее приколоть
Весенний первенец – цветок.
Мы повстречались не на радость
Мне сорок с лишним, – двадцать ей.
Забудь мой добрый молот старость,
С железом грусть мою разбей,
Забрызгай кровью огнеокой
Черты весеннего лица
И я забуду взор глубокий
Для вольной доли кузнеца
Так, ей-я!.. ей-я!.. Я ль не молод,
Гляди скручу и рельсу в рог!
А на груди ее приколот
Весенний первенец – цветок
Так ей-я!.. ей!.. проклятый молот,
С тобой я в дружбе изнемог.

Павел Кокорин

Первопуток

– Ах, первопуток! первопуток! –
Кричит ликующий народ:
– О сколько смеха, сколько шуток
Родишь ты, юный первопуток,
У наших сумрачных ворот.
Вот тятя в ветхие санишки
Поспешно Бурку заложив,
Вскричал: «садитесь, ребятишки!»
И как стрела взвились санишки,
В снегу дорожку проложив.
О, сколько радостного смеха
В санях, плывущих в серебре!
Вот где раздолье и утех
Для звонкомолодого смеха!
И прав отец сказав, «добре!»..

Павел Широков

Фантазия осеннего заката

Проходит чуть устало в осенней дымке леса,
Светло раскинув косы и удлиняя тень,
Веселая когда-то – печальная принцесса,
Наивная, как утро и строгая, как тень.
Был лес одет зеле́но и бархател луч пе́стро.
Когда она явилась, улыбки раздаря,
Ей были все так рады, ее ласкали сестры,
Ее встречали песни и ей была заря.
Она царила чутко, приказывала нежно,
Звала, волнуя мысли, любила, как никто…
И, утомясь лениво за день даров небрежных.
Изнегно засыпала на розовом плато.
Но грезила ли долго?.. Но долго ли дарила?..
Она была любимой, но злые грубо вдруг
Разветрили улыбки там, где она царила –
И бедная принцесса теперь идет на юг,
Мох сыро уступает под легкими шагами
И лист вчерашний грязно к ноге ее прилип…
Принцесса, сев устало, над павшими стволами
Вдруг жадно зарыдала, не заглушая всхлип.

Михаил Пруссак

Пантомима

Это только пантомима
Стол, цветы, питье, еда.
Догорающие свечи, наползающая тьма.
Хохот здесь, там чьи то слезы,
Поцелуя звук в углу.
Лиц усталость, блеклость позы,
Речь, причудливость в бреду.
Блеск очей, уста желаний,
Сердце хмельно как вино.
– Пью за высший смысл страданий,
А за счастье ничего!
– Трах! Что? Сердце раскололось!
Ха, я думал что беда.
Раны в наше время злое
Неизбежная судьба
– Сонка, слушай, я с тобою,
Я навек хочу тебя!
– Сказка с прожитой весною
Не вернется никогда.
– Господа моя идея –
В жизни правда только сны,
Остальное – умаленье
Алой скорби красоты!
– Ваши руки так холодны,
Ваши пальцы так тонки,
Так изящно благородны
Очертания ноги!
– Влюблены?!
Не целуйте, я чужая,
Целовать меня нельзя.
– Можно, можно, пусть слепая
Заплетает нас судьба!
– Кто танцует Синий танец,
Кто улыбка кто змея?
Кто тоской бесстыдна станет,
Будет луч, язык огня?
– Я!!!
Тихо, медленная встала
И с больной улыбкой грез
Гребень вынула, упала
В волнах черных гущь волос.
С нестерпимой тишиною, Озаренной наготою
Бросив вызов красоте
Спали с тела ткань, шелки…
Вся в блуждающей улыбке,
В напряженно знойно зыбкой
Муке веки опустила
И ждала…
Побледнели страстью лица,
Стали белыми уста,
И томительней зарницы
Ожиданья и тоска.
Что?! Я слышу здесь рыданья!
Кто здесь плачет? Ха-ха-ха!
Это мальчик! В наказанье
Этой ночью я твоя!
Ты узнаешь все мученья,
В Синий танец мой войдешь.
Все безжалостное мщенье
Невозможного поймешь.
Весь отравишься виденьем
Станешь час тот проклинать,
С дикой болью наслажденья
Снова в вечности искать!
Знай! Я для тебя танцую!
Я твоя и не твоя!
Мне тоска! Тебя целую,
Потому что ночь страшна.
Слышишь, ночь страшна! А слезы?
Выжгу лаской, брошу розы.
Опьяню, сама пьяна.
Гей, сюда бокал вина,
Тот, что нестерпимо ал,
Так, чтоб сразу…
– Дзинь!
– Упал?
. . . . . . . . . .
Неуютно, тускло, бледно,
Брежжит день. Петух скаредно
Будит утра глаз слепой:
– Гинет, гинет, только мука,
Только мука жизни скука
Поплетутся за тобой!
Остальное ведь одни
Сновидения тоски,
Все что было, до конца
Пантомима, господа.