Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия

Одним из следствий этого является то, что Пинкер подрывает некоторые из своих собственных критических замечаний в адрес прежних представлений о мирном прошлом. Никто не утверждает, что все негосударственные общества были мирными и что войны начались только с появлением государств. Предполагаемое миролюбие скорее ассоциируется с определенным типом негосударственных обществ: обществами охотников-собирателей. Развитие военных действий часто рассматривается как долгосрочный эффект неолитической революции (т.е. постепенного развития земледелия) и появления оседлости. Общепринятая научная позиция заключается в том, что войны, даже если они имели место до неолита, стали более частыми, более изощренными и более институционализированными в эту эпоху. Информация , полученная на основе произвольной выборки догосударственных обществ, независимо от времени и места, является слабым аргументом против предполагаемого общего миролюбия конкретно охотничье-собирательских обществ.

Сам Пинкер полностью отвергает неолитическую революцию как основной водораздел в истории насилия. По мнению Пинкера, "бессмысленно проверять исторические изменения в насилии, нанося смертельные случаи на временную шкалу из календаря". Сельское хозяйство, утверждает Пинкер, развивалось в разное время в разных регионах и распространялось постепенно, и "общества нельзя разделить на группы охотников-собирателей и сельскохозяйственные цивилизации". Почему это обязательно неправильно, остается неясным. Так или иначе, Пинкер предсказывает, что переход от негосударственных к государственным обществам был решающим шагом к снижению насилия, и начинает сравнивать "охотников-собирателей, охотников-земледельцев и другие племенные народы (в любую эпоху) с одной стороны, и оседлые государства (также в любую эпоху) - с другой". Этот маневр фактически близок к круговой аргументации: переход от негосударственного к государственному предстает и как отправная точка анализа, и как его результат. Возможно, дихотомия "не-государство/государство" задумывалась как гипотеза, но неясно, как ее проверять.

Показатели насилия в различных негосударственных обществах объединены Пинкером для того, чтобы подтвердить основной тезис о фундаментальном сдвиге между негосударственными и государственными обществами. Некоторые из археологических объектов на рисунке Пинкера (3.4 здесь) охватывают сотни и даже тысячи лет. Таким образом, стираются возможные колебания во времени, хотя имеются существенные свидетельства огромных различий между различными негосударственными обществами, долгосрочных колебаний и даже значительного роста. Герберт Машнер провел долгосрочную оценку археологических свидетельств насилия со смертельным исходом на северо-западном побережье Северной Америки. Результаты показывают рост уровня насилия с течением времени, например, связанный с появлением лука и стрел (100-500 гг. н.э.), что привело к значительному росту межгруппового насилия. Другие анализы показывают, что как развитие оседлости, так и изменение размеров и сложности групп существенно увеличили распространенность насилия.

Пинкер упускает из виду важные различия и чрезмерно упрощает свои типологии, он лишает себя возможности выявить другие траектории, кроме смены государства на не-государство, и систематически интерпретирует цифры в соответствии со своим великим повествованием. Приведенные процентные показатели смертности от военных действий в доисторических обществах колеблются от 0 до 60%. Если мы можем доверять этим цифрам, то очевидным выводом будет то, что доисторические негосударственные общества представляют собой огромные вариации в плане насилия. Эти различия, по-видимому, были гораздо сильнее, чем между различными государственными обществами. (Разумеется, это может быть совершенно ложным выводом, поскольку представленные цифры государственных обществ являются усредненными, основанными на огромных популяциях, иногда даже на глобальном уровне, в то время как цифры негосударственных обществ представляют собой отдельные объекты или сообщества). Кроме того, Пинкер не анализирует возможные различия между охотниками-собирателями и земледельцами. Он просто обходит этот вопрос стороной, хотя его собственные цифры, похоже, указывают на то, что охотники-собиратели были более жестокими, чем охотники-собиратели, то есть увеличивали распространенность насилия. Ряд исследователей также подчеркивают, что распространенность насилия в различных негосударственных обществах была различной, и что невозможно делать обобщения о насилии в негосударственных обществах. В связи с этим крайне проблематично предполагать единую линейную траекторию перехода от негосударственных обществ к государственным. Если мы действительно хотим проанализировать, как развивалось насилие в истории, и определить факторы, которые привели к значительным изменениям, нам необходимо рассмотреть как локальные вариации, так и различные долгосрочные траектории.

Ранние исторические показатели убийств

Проблемы возникают не только с доисторическими и негосударственными показателями убийств. К показателям средневековья и раннего нового времени также следует относиться с осторожностью. Мануэль Айснер подчеркивает, что исторические данные об убийствах "не должны рассматриваться как точные измерения". Немецкий историк Герд Шверхофф делает еще один шаг вперед, характеризуя расчетные средневековые показатели убийств, представленные как случаи на 100 тыс. человек, как пример "псевдообъективности". Здесь просто слишком много неопределенных параметров: категории убийств меняются с течением времени, цифры основаны на различных источниках и юрисдикциях, а данные о численности населения, как известно, неопределенны.

Показатели убийств в Средневековье и раннем Средневековье не эквивалентны современной статистике. Это очень важно понимать. Обычно цифры становятся все более неточными, чем дальше в прошлое. От статистических данных мы переходим к количественным оценкам. Последние часто основаны на неполном учете, ограниченных опросах, неясных возможностях судебной системы и недостаточной информации о численности населения. Возможные последствия этих недостатков не всегда очевидны: приводят ли они к завышению или занижению уровня убийств? В любом случае при сравнении современной статистики убийств с расчетными показателями убийств в далеком прошлом следует проявлять осторожность.

В целом мы располагаем достаточно надежными данными о количестве убийств во многих регионах Западной Европы, начиная с конца XVI века. Когда мы выходим за эти рамки, ситуация становится более проблематичной. Следует признать, что даже для Средних веков мы располагаем достаточно большим количеством оценочных данных по количеству убийств, и за редким исключением они указывают на очень высокий уровень убийств (от 5 до более 100 убийств на 100 тыс. человек). Однако нам все равно приходится полагаться на то, что Эрик Монкконен называет "пятнистым знанием": ряд единичных исследований, часто ограниченных по времени, численности и географическому охвату. Кроме того, оценки часто основываются на источниках самого разного типа и качества. Ряды данных, охватывающие более длительные периоды времени, встречаются редко, и трудно оценить, насколько картина зависит от небольших популяционных исследований. Поэтому трудно оценить, насколько репрезентативны имеющиеся показатели для больших регионов, больших групп населения и длительных периодов времени. В имеющихся средневековых статистиках убийств заметен сильный урбанистический уклон, часто с акцентом на крупные города (с населением более 5 тыс. человек). Например, в Швеции данные XV, XVI и начала XVII веков в значительной степени доминируют в городском контексте. Это время, когда горожане составляли не более нескольких процентов от общей численности населения Швеции. Самые ранние оценки уровня убийств в сельской местности Швеции (XV век) составляют от 4 до 14 убийств на 100 тыс. человек, в то время как оценки уровня убийств в городах в XV-XVI веках колеблются от 10 до 80 убийств на 100 тыс. человек.

У нас есть основания полагать, что предвзятое отношение к городам будет иметь тенденцию к завышению среднего уровня убийств. В определенное время года численность городского населения, как правило, существенно возрастает, поскольку в города на короткий или более длительный срок переезжают люди, не являющиеся постоянными жителями. Многие городские судебные записи также включают убийства, совершенные не в данном городе, и нередко в них фигурируют дела об убийствах, совершенных лицами, не являющимися городскими жителями, но приехавшими в город. Ярмарки и рынки привлекали множество посетителей, что также способствовало росту преступности и насилия.

Примерно до середины XVII века в Европе наблюдаются огромные колебания в оценках уровня убийств (примерно от 5 до 100 убийств на 100 тыс. человек). После этого времени колебания сокращаются до 1-10 убийств на 100 тыс. человек. Трудно судить, отражает ли это более значительные локальные, региональные и временные колебания уровня убийств в более отдаленном периоде, или эти колебания более бессистемны и зависят, например, от качества сохранившихся источников или интенсивности правоохранительной деятельности. Тем не менее, эти расчетные данные говорят нам о двух вещах. Во-первых, уровень убийств в средневековье в целом был значительно выше, чем в XIX и XX веках. Во-вторых, трудно установить какие-либо долгосрочные траектории для Средних веков.

В главе 3, озаглавленной "Цивилизационный процесс", Пинкер переходит к выявлению и объяснению продолжающегося снижения числа убийств с эпохи Высокого Средневековья до ХХ века. Рисунок 3-4 (64) демонстрирует устойчивое долгосрочное снижение уровня убийств в Западной Европе, начиная примерно с 1300 года. График основан на данных, представленных Мануэлем Эйснером и взятых из его базы данных "История убийств". Но, опять же, все гораздо сложнее, чем хочет представить Пинкер, и его использование статистических данных вводит в заблуждение. Цифры, приведенные Эйснером, действительно указывают на пик убийств в XV веке. Имеющиеся средние показатели существенно ниже как для XIII и XIV веков, так и для XVI века по сравнению с XV веком. Кроме того, данные Эйснера указывают на возможный рост в Англии с XIII по XIV век, аналогичный рост в Германии/Швейцарии и рост в Швеции в XVI веке. В Средние века могли наблюдаться значительные долгосрочные колебания с возможными периодами роста и пика. Возможно также, что уровень убийств в этот период практически не менялся. Мы пока не можем сделать однозначных выводов на этот счет. Тем не менее Pink er делает вывод о снижении уровня убийств в Европе, начиная с 1300 года. Более того, этот спад конкретизируется для различных регионов (рис. 3-3, 63).

Здесь Пинкер указывает на устойчивый спад примерно с 1300 г. в Англии, Нидерландах, Германии и Швейцарии. Пинкер опирается на данные Эйснера. Но у Эйснера нет данных по Англии конца XIV - начала XVI вв. и поэтому он делает вывод, что "точный период начала светского спада не может быть определен". Голландские данные Эйснера начинаются около 1400 г., а разрозненные немецкие и швейцарские данные скорее указывают на пик около 1400 г. Сам Эйснер заключает, что "имеющиеся данные делают невозможными серьезные выводы" в отношении Германии и Швейцарии. Данные действительно подтверждают резкое снижение числа убийств, начиная с XV века. Но это, вероятно, отражает лишь различия в типах источников, используемых для документирования убийств. Возможно даже, что тенденция к снижению числа убийств, как, например, в Италии, проявилась лишь в начале XIX века. Шверхофф подчеркивает, что в ходе исследований было установлено снижение уровня убийств с XVI по XVIII век в некоторых частях Европы, но у нас нет убедительных доказательств долгосрочного снижения уже в период Высокого Средневековья.