Камрань, или Последний "Фокстрот"

Сценарий в общем-то обычный. Нам не раз уже приходилось в виде живца помогать повышать мастерство братьям нашим, противолодочникам. Вот и на этот раз предстояло изображать из себя стратегический ракетоносец вероятного противника. Для этого и делать-то ничего особо не надо – ходи себе в заданном квадрате на пятидесятиметровой глубине и в случае чего заблаговременно выполняй манёвры уклонения. То есть делай так, чтобы тебя как можно дольше не обнаружили. Можно и самим выходить в атаку – разумеется, тоже условно. Главное, не нарываться и сильно не шуметь.

И вот вновь потянулись трудовые будни. На ходу пообедали, затем поужинали – никто нас так и не обнаружил. После вечернего чая подвсплыли на сеанс связи, получили приказ: продолжать барражирование. И всю ночь и весь последующий день ходили в заданном квадрате, наматывая бесконечные мили и часы.

Ещё день… второй, третий… Жизнь по заведённому распорядку: приборка, завтрак, ходовая вахта, обед, занятия по специальности, ужин, опять вахта, вечерний чай… И так – по кругу. Порой уже становится трудно разобрать: ночь наверху или день, завтрак на столе или ужин. Хорошо ещё, что в отсеках висят часы с двадцатичетырёхчасовым циферблатом – когда возникают сомнения, всегда можно посмотреть.

Ещё день на глубине… Тишина и покой. Ощущение, что про нас забыли. Акустик в свои наушники слышит всё что угодно: сухой треск креветок, щебетание дельфинов, тарахтение хунтотовских джонок, шныряющих туда-сюда у нас над головами, но только не шум винтов армады противолодочных кораблей.

Конечно, рано или поздно они нас обнаружат и, несомненно, уничтожат, но, честно говоря, хочется уже, чтобы побыстрее. Прошла только неделя, но мне вся эта канитель стала надоедать. Скука и никакого реального дела. Пару раз на кого-то выходили в атаку, даже вроде потопили, но опять-таки – условно! Штурман рассчитал дистанции, курсы, нарисовал торпедный треугольник – из всего следовало, что мы попали. Командир объявил благодарности отличившимся, приказал выдать по дополнительному стакану вина и по плитке шоколада. Вино выпили, шоколадками закусили, но веселее не стало. Что там творится наверху – неизвестно, ничего не видно и не слышно. В отсеках – духота, сырость и казематный полумрак. Вокруг – одни и те же физиономии, те же вымученные разговоры, предсказуемые вопросы и ответы. Возникает двоякое чувство: с одной стороны, как в прятки в детстве – спрятался, попробуй найди! Состязательный азарт – врёшь, не возьмёшь! И тут же – совсем противоположное: эх, скорей бы вся эта войнушка закончилась, да и на базу, домой, под освежающий душ, в чистую постель и прохладу кондиционера…

Я преклоняюсь перед братьями нашими атомоходчиками. Они таким вот образом, не всплывая, света белого не видя, по три месяца умудряются выживать! Конечно, там и условия соответствующие, но всё же…

Пробовал читать – не идет. То ли от пересыпу, то ли от недостатка кислорода. Мысль не может угнаться за словами, отстает, растекается и уходит куда-то в сторону. Читаю такие вот, например, достаточно актуальные строки Салтыкова-Щедрина: «Сон – великое дело… Сон и водка – вот истинные друзья человечества». Взгляд скользит по странице, в мозгу машинально проговариваются прочитанные, но не осмысленные фразы, выхватываются отдельные слова, а мысли витают где-то далеко:

– Ну да… водка… друг… – апатично соображаю я. – У штурмана через неделю день рождения… У друга… Вернёмся ли к сроку? Водки надо будет купить… А где деньги взять?

И вновь становится грустно – денег взять негде. Но тут же другая, спасительная идея, из известного мультика: «чтобы что-то купить, надо что-то продать». И мозг, оживившись, начинает работать уже на решение конкретной задачи:

– А что я могу ещё продать? Куда, кстати, девались мои шапка и шинель? Давно что-то на глаза не попадались… Шинель можно хорошо толкнуть… Хунтоты с удовольствием берут… Зачем им надо?

– Продать… А в чём потом ходить, когда домой вернёмся?

Мысли опять сталкиваются, натыкаются друг на друга, и нет конца этой круговерти. Я захлопываю книгу и, чтобы развеяться, решаю прогуляться по кораблю.

Глава 3 Прогулка по кораблю

Прогулка началась с шестого отсека. Честно говоря, находясь в седьмом, концевом, трудно было начать её как-то иначе.

Распахнув круглую переборочную дверь в соседний электромоторный отсек, я несколько переусердствовал и чуть было не зашиб ею несколько человек, столпившихся у кормовой переборки перед входом в душевую кабину. В надежде освежиться забортной водой у заветной двери образовалась небольшая очередь. Сквозь шум льющейся воды слышно, как там кто-то фыркает и время от времени по-звериному рычит. На пятидесятиметровой глубине вода за бортом не то чтобы очень прохладная, скорее даже наоборот, но после многочасовой парилки в душном отсеке её упругие струи пышущему жаром телу доставляют поистине неземное наслаждение, от которого не грех и зарычать. Испытать неземное блаженство я тоже никогда не против, поэтому занимаю очередь.

За конторкой у станции управления двигателем эконом-хода на вертящемся табурете сидит командир моторной группы, мой друг Вася. Он уже принял душ, но вид у него совсем не радостный. Озабоченно наморщив лоб, Вася спешит поделиться проблемой: из прошнурованного по всей форме и скреплённого корабельной печатью специального механического журнала БЧ-5 под грифом «Для служебного пользования» какая-то сволочь вырвала три пронумерованных листа и использовала не по прямому назначению. Смятые и бессовестным образом употреблённые листы Вася уже обнаружил в гальюне, в ведре для мусора. Сейчас мысли его заняты тем, что с ними делать, и как бы покорректнее о случившемся доложить старпому. Слов для такого доклада у Васи нет, поэтому и сидит он в раздумье, хмурится и старательно морщит лоб.

Сходу вникнув в суть проблемы, я без колебания решаю помочь другу. Первой мыслью было – прополоскать, просушить, спрыснуть одеколоном и аккуратно установить вырванные листы на место. Но при ближайшем рассмотрении исходного материала становится совершенно очевидным, что осуществить это вряд ли возможно. Пришлось задействовать мозги, и после недолгого размышления меня осеняет гениальная мысль. По приходу в базу мне так или иначе придется списывать кое-что из стрелкового боезапаса: патроны к ракетнице и к АКМ, ещё что-то по мелочи. Подписав и поставив у старпома печать на четырех экземплярах акта вместо трех (он всё равно не смотрит, что штампует), я спокойно могу пожертвовать одним из них – вырежу квадрат с печатью и подписью и вклею его в новый перенумерованный и перешнурованный Васей журнал. Всё будет шито-крыто: все страницы целы и невредимы, печать и подпись на месте, а необходимые записи (благо, их не много) аккуратно перенесём. Вася мой план одобрил, совершенно успокоился и перестал морщить лоб.

Как раз подошла и моя очередь в душ. Пять минут простого человеческого счастья! Морская вода щипала, попадая на царапины, на расчёсы и очень хорошо снимала зуд. Помыв голову специальным шампунем, способным пениться в морской воде, насладившись жизнью, я освободил место очередному страждущему. Взбодрившись телом и духом, продолжаю неспешную прогулку по кораблю.

В пятом отсеке – гулкая тишина, время от времени нарушаемая звоном падающих капель. Полумрак, и ни одной живой души. Под водой лодка бесшумно двигается под электромоторами, поэтому дизелям сейчас нет никакой работы. И без того мрачное помещение в несвойственном для него состоянии покоя выглядит совсем зловеще – словно надгробия под тяжелыми сводами сырого склепа, таинственно темнеют остывшие туши трех громоздких двухтысячесильных дизелей. Прохожу мимо них, не задерживаясь, словно мимо покойников, и с казематным лязгом открываю железную дверь шумоотражающей перегородки. За ней на посту дистанционного управления сидит вахтенный моторист, матрос со звучной фамилией Проперуев и с не менее звучным именем Пётр. Фамилия, конечно, хорошая и где-то даже аристократичная, но буква «д», при её озвучивании то и дело появляющаяся в самом неподходящем месте, искажает смысл до неприличия. Пётр поначалу обижался, лез в драку, но противную букву искоренить до конца так и не смог. На сегодняшний день его фамилия произносится и так, и этак, и многие в экипаже уже не знают, как правильно.

Склонив голову набок, высунув кончик языка, Пропердуев – ой, извиняюсь – Проперуев что-то старательно рисует в дембельском альбоме. Не дело, конечно, на вахте заниматься посторонними делами, но дизеля стоят, делать особо нечего, поэтому можно и закрыть глаза. Да и понятно, чьё задание выполняет матрос, понятно и то, что если не выполнит в срок задание дембелей, огребёт Проперуев Пётр по полной программе.

Заглядываю через плечо в альбом – банальный сюжет. Портовый кабачок. За деревянным грубо сколоченным столом, заставленным бутылками, в окружении грудастых полуобнажённых девиц сидят бывалые мореманы. Лица вполне узнаваемы. Они держат в руках пивные кружки и по-хозяйски взирают на свой гарем. Не надо быть Зигмундом Фрейдом и разбираться в тонкостях его системы психоанализа, чтобы безошибочно истолковать тайные мысли и вытесненные желания среднестатистического советского моряка…

В четвертом отсеке пахнет жареной картошкой, хозяйственным мылом и ячменным кофе. В клетушке камбуза младший «кокша» Сапармурад Мавлонов отчищает наждачкой нагар с конфорки электроплиты и мурлычет под нос что-то восточное и заунывное. Мавлонов служит у нас уже больше года и всё ещё искренне уверен в том, что слово «жор» (еда) образовано от имени его начальника, старшего кока Жоры Сорокина, и корень слова «жара», кстати, также берёт начало оттуда (логическая цепочка: раскалённая плита – жара – Жора – жор).

Выпиваю у Мавлонова стакан тёплого абрикосового сока и двигаюсь по узкому коридору дальше. Слева, в кают-компании старшин, четверо мичманов ожесточённо бьются в «дурака», ещё двое спят на втором ярусе, неуважительно повернувшись к товарищам задом. Из каюты механика, находящейся через проход напротив, приглушённо доносится пение Розенбаума: «Было время, я шёл тридцать восемь узлов, и свинцовый вал резал форштевень…» Не заглядывая в каюту, с большой долей вероятности можно предположить, чем сейчас занят мех. Установив на небольшом, размером с тумбочку, столике свою потёртую «Весну-202», он сидит разомлевший и под звуки любимых морских песен пускает сентиментальные слюни.

В третьем отсеке (он же является и центральным постом) от народа жарко, темно и не протолкнуться. Помимо вахтенных – рулевого, боцмана, помощника и расположившегося у себя за перегородкой штурмана – тут собрались командир, замполит и начальник рации. Пройти мимо них практически невозможно, но, извинившись, я всё же протискиваюсь в щель между шахтой перископа и могучим торсом замполита.

Продолжается нескончаемая дискуссия по вопросу Перестройки и текущего момента. На штурмана наседают все, но он стойко держит оборону. Командир соблюдает нейтралитет, иногда вставляет свое веское слово, подтрунивая над горячностью штурмана, и я с удивлением обнаруживаю, что его суровое лицо может не только хмуриться, но и расплываться в добродушной улыбке. Возможно, это показатель того, насколько благотворно влияет на людей море. Пусть даже здесь не солнечный пляж и морские волны плещутся где-то там, высоко над головой, но некие элементы человечности командир начинает проявлять только сейчас.