Камрань, или Последний "Фокстрот"

А теперь вопрос, что называется, риторический: военный, не способный защитить свои честь и достоинство, способен защитить Родину?

Глава 56 Сборы и проводы

Последняя неделя перед возвращением домой оказалась невероятно насыщенной. Уже пришла из Союза наша смена – пришвартовалась вторым корпусом свежая лодка, и мы принялись вводить в курс дела наших бледнолицых братьев. Большая их часть в тропиках, да и вообще за границей, ещё не бывала, поэтому приходилось объяснять порой совсем элементарные вещи: как не обгореть до волдырей в первый же день, как не переусердствовать с кондиционером и не слечь с ангиной, как избегать мест, где ещё можно нарваться на американскую мину или наступить на мирно спящего скорпиона, а то и вообще – получить за шиворот сколопендру.

– Варана бойся больше всего! Увалень вроде и хвостом виляет, но это совсем не друг! – поучал штурман своего вновь прибывшего коллегу. – У него во рту тридцать тысяч бактерий! Подойдёт потихоньку, укусит: немножко так… прижмёт… и отпустит. И всё! Теперь ты его! Будет за тобой ходить день, два… неделю… пока от заражения не помрёшь. Милая животинка… А как увидит, что упал – он тут как тут, тебя и скушает. Всё мило и интеллигентно, не то что какой-то там беспредельщик-крокодил!

Но это всё были мелочи, важные вопросы – где водка не палёная и повкусней, где у хунтотов можно что прикупить подешевле или подороже продать – мы оставляли на потом.

Сразу же был организован переезд вновь прибывших в казарму с передачей им наших кают, кубриков, кроватей, тумбочек, кондиционеров и прочего движимого и недвижимого имущества. Распростившись с привычным комфортом, мы перебрались на подводную лодку, где в тесноте, но, как водится, не в обиде, и провели последнюю неделю перед отходом.

Спешно было организовано пополнение всевозможных запасов. Хоть переход из Вьетнама во Владивосток и невесть какая кругосветка, но, помня о недавней голодовке, когда из сухарей и воблы коку приходилось готовить и первое, и второе, и третье, мы получили двойную норму продовольствия и пресной воды. Запас, как известно, карман не тянет и даже если не понадобится сейчас, ему всегда найдется применение после. К тому же могут ещё и завернуть с полдороги, а то и вообще в автономку послать...

Пару дней простояли на внутреннем рейде у борта танкера «Ахтуба», принимая топливо и машинное масло. От шныряющих хунтотов не было никакого спасения – их джонки постоянно паслись возле нас в надежде чем-нибудь поживиться. Уважительно поглядывая на толстый шланг, перекинутый с танкера, потирая руки и плотоядно облизываясь, они, видимо, уже подсчитали ожидаемую прибыль, мысленно её поделили и потому готовы были на самые решительные действия. Останься мы на рейде ещё хотя бы на сутки, подводную лодку, без сомнения, взяли бы на абордаж.

Пока же нас бесцеремонно пытались купить: трясли пачками денег, варёными джинсами, звякали бутылками местного рома и соблазняли разными колониальными товарами. Не договорившись и не совратив экипаж на хищение социалистической собственности днём, эти змеи не оставляли попыток и ночью. Под покровом темноты десятки юрких джонок подплывали к самому борту подводной лодки, и пока одни продолжали искушать запретными плодами цивилизации, другие втихаря пристраивались с другой стороны с намерением что-нибудь отрезать, открутить, украсть... Изобретательности их не было предела. Однажды я собственными глазами видел, как обычный хунтот самой тщедушной наружности, поелозив пяткой, отвернул на палубе бронзовую заглушку, которую и гаечным ключом-то не просто было открутить. А пару раз его подельники пытались даже просверлить топливно-балластную цистерну ручной дрелью!

Отпугивать их стрельбой, как это делали раньше, было бессмысленно, да и небезопасно: хунтоты уже знали, что стрелять на поражение по ним не будут. Да и трудно напугать автоматной очередью прожжённых вояк, не так давно вылезших из окопа. Кроме того, практически в каждой джонке имелось своё оружие, и случалось, что в ответ на наши предостерегающие выстрелы с моря нёсся рой вполне реальных пуль, о чём свидетельствовали неприятные посвистывания над головой и высекаемые из корпуса искры.

Вернувшись к пирсу, мы продолжили подготовку к переходу домой. Покрасили корпус подводной лодки, придав ему по возможности товарный вид. Закрепили всё по-штормовому, проверили, подтянули на стеллажных торпедах бугеля. Открытый переход через четыре моря в надводном положении предполагал в пути хорошую качку, поэтому такие приготовления были совсем не лишними.

Провели лечебный цикл аккумуляторной батарее. Это когда полностью заряженную батарею надо разрядить в ноль, а потом опять зарядить. Всю ночь растянутая на швартовых, словно стреноженная лошадь, подводная лодка взрывала винтами чёрную воду – средняя и бортовые линии валов работали враздрай, расходуя электроэнергию.

Закончили под утро, когда со дна вместе со всякой дрянью всплыл труп – синий, распухший, неизвестной национальной принадлежности. Командир надел очки, посмотрел – вроде не из наших. На всякий случай проверили, посчитали своих. Мёртвому уже всё равно, а для живых – лишнее беспокойство, потому, чтобы не создавать никому проблем, командир приказал оттолкнуть утопленника баграми подальше – пусть плывёт по своим делам.

Накануне намеченного дня выхода собрались на берегу в казарме, где мы присутствовали уже в качестве гостей. И как водится, проводы обернулись грандиозной пьянкой. Сначала была выпита вся водка, которую принесли с собой, потом весь спирт, которым принимающая сторона запаслась загодя, в итоге пришлось несколько раз бегать на корабль, извлекать из заначек неприкосновенные запасы.

Под утро, когда кончилось всё, мы шумной компанией завалились в кабачок к другу Хуаню. Его жена, очаровательная Чанг, была нам очень рада. Друг Хуань тоже, но подозревая, что платежеспособность наша стремилась к нулю, а кредитовать нас было уже совершенно бессмысленно, особо радостных эмоций не выказал. Тем не менее, на стол было выставлено несколько бутылок хунтотовки, и веселье продолжилось. Вновь зазвучали цветистые тосты: за флот, за боевое братство, за дружбу народов, за смерть мирового империализма и за всё такое же хорошее…

Стало уже светать, когда, выпив у Хуаня абсолютно всё, мы построились в колонну по двое и, горланя «Варяга», строевым шагом двинулись к себе на лодку. Пожелав нам попутного ветра, семи футов под килем и всяких флотских благостей, провожающие тем же манёвром – строем и с песней – замаршировали к себе в казарму.

Очень скоро стало ясно, что спиртное, выпитое у Хуаня, было явно лишним. И не потому, что раскалывалась голова, а во рту будто нагадили кошки. Нет, молодой организм прощает и не такие издевательства над собой. Возникла проблема несколько иного плана.

Не знаю, кто и когда успел подмешать в хунтотовку пурген, но это была форменная диверсия… Утром на корабле сложилась критическая ситуация: некому было управлять подводной лодкой! Все офицеры толпились в очереди у единственного надводного гальюна, сменяя друг друга по кругу, и боялись отойти от него далее чем на метр. Страшно подумать, что могло произойти, догадайся неизвестный злоумышленник добавить к пургену ещё и снотворного.

Глава 57 Неудавшаяся катастрофа, или За что можно кастрировать доктора

Но вот с горем пополам смотали швартовы и, пятясь, отчалили. Выехали на середину бухты и замерли в ожидании. Надо было начинать дифферентовку с погружением на перископную глубину, для чего следовало удалить всех из ограждения рубки, но отойти от спасительного гальюна никто не решался.

Лишь когда командир заявил (а сам он у Хуаня вчера не был), что ему похеру, как оставшиеся собираются проникать внутрь, и что он сейчас закрывает люк, страждущая очередь, соблюдая всевозможные меры предосторожности при движении по вертикальному трапу, перебазировалась вниз. Там она разделилась на две части: половина осталась в центральном посту, другая аккуратно на негнущихся ногах засеменила в шестой отсек. Доктор Ломов в панике носился от одного гальюна к другому, пучил глаза, заставлял всех глотать какие-то порошки и норовил проскочить в гальюн без очереди. Очевидно, что порошки самому ему не очень помогали. Доктор переживал, что в экипаже могла начаться эпидемия дизентерии, за что флагманский врач его бы, без сомнения, кастрировал. Да и семьдесят пять человек с поносом в замкнутом пространстве на два гальюна – это была бы форменная катастрофа!

Но опасения доктора не подтвердились. Уже к вечеру наметилось явное улучшение: стул у офицерской части экипажа начал отвердевать и скоро отвердел настолько, что с гальюнов была снята осада. Последним оставлял уютную кабинку доктор Ломов. Как капитан, покидающий тонущее судно последним, Сёма долго ещё не мог выйти из гальюна и решился лишь под самое утро.

Осунувшийся внешне, опустошённый и обезвоженный внутренне, Ломов, тем не менее, был очень доволен. Он был несказанно рад, что его пронесло, – в переносном, разумеется, смысле. Эпидемия отменялась! Требовалось срочно закрепить наметившийся успех и тщательно всё продезинфицировать. Как ни плохо после бессонной ночи и перенесённых потрясений работали мозги, но Сёма вовремя сообразил, что если сыпануть в гальюны по двойной норме хлорки (как он поначалу хотел), то через полчаса на подводной лодке станет нечем дышать. И его, возможно, опять захотят кастрировать, на этот раз командир.

Но, как мы помним, Сёма был во всех областях подкованный доктор, помимо непосредственно медицины разбирающийся в кораблевождении, вооружении и разных механических делах, кроме того он имел и достаточные познания по химии, особенно в вопросах её практического применения. Поэтому решения долго искать не пришлось. Вскрыть регенеративный патрон от ИП-46 – дело нехитрое и заняло у Сёмы не больше минуты. Идея была проста до примитива и остроумна до гениальности, а в результате – гарантированная дезинфекция мест общего пользования и никакого запаха! Более того, из гальюнов по отсекам будет растекаться утренней свежестью чистейший кислород!

– Ай, да доктор! Ай, да светлая голова!

Радостный, скромно улыбаясь и мысленно нахваливая себя за ум и сообразительность, Сёма аккуратно высыпал порошок из патрона в унитаз центрального поста, посмотрел, как, пенясь и шипя, пошла химическая реакция, бросил пустую банку в мусорную кандейку и остался всем очень доволен. То же самое он проделал и в гальюне шестого отсека, а затем успокоенный, с чувством выполненного медицинского долга отправился спать.

Сёма мгновенно заснул в своём закутке за кондиционером, и ему тут же приснился Гиппократ. Доктор очень надеялся, что старший коллега похвалит его за примерное исполнение служебных обязанностей, за старание и разумную инициативу, но бородатый старик в белоснежной тоге принялся ругать Сёму, кричать и материться, причём на чистейшей латыни. Сёма не сразу сообразил, о чём идёт речь, поскольку латынь изучал достаточно давно, и пока силился понять, бородатый старик достал скальпель и на той же звучной латыни сообщил, что сейчас отрежет ему яйца. Это Ломов уже понял хорошо.