Четвёртая Ипостась

Глава III

И был Триликий Четырёхликим, и отверг Он Четвёртый Лик, вырвал его, желая уничтожить и предать вечному забвению. Но нет забвения и смерти Лику Его – даже этому, нежеланному. И не стал Четвёртый Лик больше частью Его, и стал он Ликом Отверженным, вечно презираемым. Так было, так есть, и так будет.

Вечная Книга

Мелкий снова орал. Орал уже не меньше часа, а Марта качала его и тихо пела колыбельную. Просто – у Джека резались зубы. А у Роба из-за него – резалось время сна.

Правда, он и сам до того, как сын проснулся и поднял крик, не мог никак заснуть. Лежал и пялился в потолок, думая о своём.

Когда Том сегодня рассказал о новой шлюхе из «Жёнок», какой-то деревенской девке – Роб и подумать не мог, что она из его деревни. Что он её знает.

Что он помнил её все эти годы.

Нет, пока она была просто одной из деревенских соплюх, он её разве что в лицо знал. А имя её услышал вообще только сегодня. Его по отрочеству-то девки постарше интересовали, у которых было, что помять. Которых на сеновал можно было утащить.

Потом Роб сбежал из дома – в семнадцать лет. Когда вернулся через год, не только его семья умерла от лихоманки, но и в двух соседних домах – тоже народ помёр. Вот и все родные этой соплюхи – тоже. Ей-то тогда, наверное, лет девять или десять было.

Саму Анну только чудо спасло, пусть на первый взгляд так и не казалось. В лесу она потерялась, полторы недели не было девчонки. Её уже живой не считали – а она пришла вдруг. Худая, грязная, голодная – но живая. Как раз, когда селяне её родной дом палили. Там мать её и дед вроде как живы ещё были, на последнем издыхании.

Кричали. И она – кричала.

Сам Роб-то это всё не застал, он немного позже вернулся. Что да как было, бывший другалёк рассказал. А Анну Роб тогда всего раз увидел – забитую и озлобленную. И на всех вокруг она смотрела, прямо как сегодня. Прямо как... та, из Болира.

Ненависть. Презрение. Всего понемногу. И – яростный огонь в синих ясных глазах. Сегодня этот огонь снова его ожёг.

Роб взглянул на Марту – она как раз смогла усыпить мелкого, уложила в ясли. В темноте белела ночная рубаха, по плечам рассыпались спутанные каштановые пряди. Подтянув к себе жену, Роб тут же опрокинул её на кровать, чуть прижал сверху.

– Эй, ну ты чего, – зашептала она сердито. – Джеки же разбудишь.

Роб её не слушал. В голове стучало, перед глазами поплыло. Почти как в местах убийств детей, осквернённых силой Отверженного – только сейчас снаружи ничего не давило. Сейчас жгло внутри. Роб спустил портки, освобождая поднявшуюся плоть. Задрал ночную рубаху Марты – до самых подмышек. Она, хоть и ворчала, помогла ему, приподнялась.

Роб окинул жену взглядом – голодным, диким. Рождение трёх пацанов для неё просто так не прошло. Большая и пышная грудь, что когда-то сводила с ума, обвисла и потеряла форму. Живот оброс дряблыми складками. Разве что – зад так и остался хорош.

Подхватив ноги Марты под коленками, Роб задрал их к самой груди. Проверил рукой её лоно – жена была совсем сухой. Она не хотела его, просто смотрела сердито.

Роб грубо вошёл в неё, сдержав рвущийся рык.

Но – он тоже её не хотел.

В голове крутилось: «Мягонькая, складная... Узенькая». Вот зачем, к Четвёртому, Том вообще это ему рассказал?

Марта, после рождения трёх детей не была уже ни складной, ни узкой. Сейчас – морщилась и тихо пыхтела. Роб схватил её за обвисшую грудь, крепко сжал, вызвав стон боли.

Все мысли занимали горящие синие глаза. Глаза Анны. И ещё – той.

Болир был маленьким городком, его взяли за день, вынеся тараном ворота. Наёмникам, как всегда, дали на разграбление три дня.

Она с криком выскочила из одного из домов, где уже резвились солдаты – растрёпанная, с непокрытой головой. Разметались длинные золотистые волосы, на лице – ужас. Возраст – на пару лет младше него, около шестнадцати.

Роб поймал её за руку, замахнулся мечом. Убивать не хотел, только – оголовьем рукояти успокоить. А она – глянула на него своими огромными синими глазами, и взгляд этот остался с ним навсегда.

Роб всё-таки ударил, она повалилась в грязь с рассечённой бровью.

– Роб, шалаву поймал? – заржали рядом. – Пользуй первым, только нам оставь.

Он взял её прям там, на грязной мостовой. Попытки отбиваться пресёк парой хороших ударов – и она уже не пыталась драться с ним, только губу до крови прокусила и пялилась своими горящими синими глазами.

Рядом хохотали, подбадривали, а Роб… Роб не мог переносить этот взгляд. Внутри – что-то сгорало, что-то клокотало, перекипало и отваливалось навсегда...

– Эй, да ты придушил её!

Он даже не сразу сообразил, что ему говорят, пусть и услышал. Спустил внутрь – и только тогда понял, что глаза её остекленели. Что её тонкую и ещё тёплую шею сжимают с силой его пальцы…

Предплечья вдруг пронзила боль, вырвав из воспоминаний. Марта впилась ногтями в его руки, тихо шипя. Он душил её. Сам не понял, но – душил.

Разжал пальцы.

– Псих! – зло выплюнула жена, завозилась, отстраняясь от него. – С ума сошёл, что-ли? Ты меня чуть не придушил!

Роб в ответ только зарычал, грубо перевернул её на живот и прижал головой к подушке.

– Отпусти, скотина!

На крик она так и не перешла, чтобы не разбудить мелкого. Но в шёпот постаралась вложить всю злость.

– Заткнись! – отозвался он, глядя на крепкую задницу жены. Желание переполняло, пусть и хотел он вовсе не её. Роб снова грубо вошёл, крепко ухватив её за ягодицы, но спустил уже через пару движений.

В яслях заревел Джек.

– Что, доволен? – Марта вывернулась из под него, соскочила с кровати и шагнула к сыну, поправляя на ходу рубашку.

Роб перевернулся на спину, посмотрел в потолок. Сын опять орал, жена опять напевала колыбельную. Внутри было пусто и мерзко.

Столько лет прошло – а те глаза до сих пор не дают покоя.

Как... Как она смела так смотреть на него?!

Как он... А как он – посмел?

Наверное – просто хотелось жить. Или – чувствовать себя живым. После дождя стрел, после боя за стены. После грязи, крови и криков очень хотелось забыть о смерти.

Она должна была вернуть жизнь в его душу.

Она его убила, а он убил её.

Роб резко сел, поднялся на ноги. Осмотрелся в поисках одежды.

– Эй, ты чего? – шепнула Марта. Она всё ещё сердилась.

– Пойду... прогуляюсь.

Роб сам ещё точно не понял, что хочет. Но на месте сидеть уже не мог.

– Ночь же... Колдун!

– Заткнись.

– Точно с ума сошёл, – буркнула жена – уже сама себе под нос, но так, чтобы он услышал. А Робу уже было плевать. Он хотел, чтобы взгляд больше не жёг.

Девку из Болира не вернуть. А вот Анна – она ещё может посмотреть на него по-другому.

***

Уже идя по ночным улицам, Роб понял, как сглупил. Город был тих и пуст: он ведь сам передавал сотнику повеление Плети не выводить сегодня патрули.

Ночь была лунная, и, с одной стороны, путь был хорошо освещён. С другой – в каждой тени мерещились то колдун, то и вовсе какие-то жуткие чудища. Идти было страшно – у Роба из оружия-то был только поясной нож, что меч, что алебарда – в казарме сейчас, их на дом не забирают.

Хотя, что ему это оружие – против колдуна?

Радовало одно – от церкви дом у него недалеко, два поворота, и как раз выйдет. А там – священная земля, там уже не так страшно. А пастор, скорее всего, поселил девку в комнату служанки. Что старая Герда не ночует в церкви – это все знают.

Правда, чем ближе Роб подходил, тем большим идиотом себя чувствовал. Из дома-то он ушёл внезапно даже для себя, из-за дикого внутреннего раздрая. И ладно – он взрослый мужик, колдуну для его ритуалов не интересен (хотя, кто ж знает-то этих колдунов?). Вот дойдёт – и дальше что? В окно стучать? А если – не откроет? А если – пастор услышит да крик поднимет? Объясняйся потом…

Но, одно Роб знал точно – сегодняшняя встреча разбередила старые раны. И болеть они будут долго – если ничего не сделать. Хотелось уже… отпустить.

Боль.

Её.

Себя.

Покаяться перед девкой с синими глазами и получить… если не прощение, то хотя бы понимание.

Не ярость. Не презрение.

А ещё – хотелось… Четвёртый! А ещё – Роб до безумия хотел саму Анну. Наперекор всему – сомнениям, жалости, совести. Он, грешный и поломанный, видел в ней – пусть и в шлюхе – что-то на диво чистое и непорочное. Хрупкое и живое.

Роб словно странник, умирающий в пустыне, услышавший вдруг весёлый звон родника. Он чувствовал – это даст ему жизнь, лекарским бальзамом прольётся на гниющие струпья в его душе.

Вот только – однажды он уже искал спасения в хрупкой невинной красоте. И убил её.

Сомнения, сомнения…

В какой-то миг Роб уже думал повернуть назад – но поздно, он уже вышел к церкви. А возвращаться, когда так близок к цели – глупо.

Быстро обошёл здание сбоку, по узкой улочке – церковь стояла впритирку к ближайшим домам. Нашёл нужное окно – оно было высоко, подоконник чуть выше его головы. Помедлив, тихо постучал по раме и выжидающе уставился на витраж. Будто ждал чего-то напрямую от Триликого, изображённого разноцветными кусочками стекла.

В комнате служанки зажёгся огонёк. Приблизился к окну, и слабый свет свечи заиграл в витраже. А после, с душераздирающим скрипом, окно медленно открылось.

Это была Анна. Теперь – не в платье из борделя, а в длинной ночной рубахе, с накинутым на плечи потёртым плащом и чепчиком на голове. Похоже, свеча не столько давала ей свет, сколько слепила – она не сразу разглядела его. А как разглядела – обеспокоенность на лице сменилась на удивление и, тут же, следом – на раздражение.

– Ты? – прошипела девушка. Слава Триликому – тихо. – Ты что тут забыл?

Роб хотел ответить. Он даже рот открыл… Чтобы тут же закрыть. Он особо и не знал, что сказать.

– Тебя брат Мартин прислал? – спросила Анна, чуть смягчившись.

Он в ответ только головой мотнул, выдавил наконец:

– Нет. Я просто вспомнил тебя. Мы из одной деревни.

Ни узнавания, ни радости на её лице не появилось. И, в общем-то, не мудрено – когда Роб видел девку в последний раз, у неё только-только родители померли. Как и у него, только Роб был – мужиком, год отслужившим в наёмниках, а она – соплюхой. Общинные, скорее всего, землю её семьи поделили, а сиротку мыкали туда-сюда, от дома к дому, самую неблагодарную работу за еду скидывая на неё.

Так что – не с чего Анне радоваться, что они земляки. Роб быстро выпалил, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос:

– Я – как ты! Также из семьи один остался. Всех тоже болезнь погубила. И община наша землю родительскую разделила, да у меня отняла. Я, как ты – сирота да перекати-поле. И, как узнал тебя тут, в городе…

– Так чего, если узнал, не помог-то? – зашипела девушка. Надежды Роба рухнули – понимания в ней не было ни на йоту. – Чего, если узнал, глаза отводил? Меня ведь Третий из борделя вытащил, не ты, стражничек.

– Дык… – растерялся Роб. – Не знал я, что не по праву тебя Леди держит. И узнал тебя только потом, когда Плеть уже решил всё…

– Я вспомнила тебя, – сказала вдруг девка. Синие глаза смотрели со злостью и презрением. Снова. – Ты же из дома сбежал. Бросил ты свою семью. А мать твоя – полгода ещё убивалась. Отец с братьями без тебя в поле надрывались. А когда они умерли, и ты вернулся – тебе же было плевать. Напился со старыми дружками да в город ушёл – и всё. Сирота. Перекати-поле.