Зорге. Бой без выстрелов

Однако даже авторитет нациста не гарантировал ему полного успеха в работе. Оставалась еще «Кемпэйтай» — японская тайная полиция, контрразведка. А он знал, как она изощренна, и сам успел почувствовать ее неослабное внимание к своей персоне. Достаточно одного неосторожного шага, листка с секретными материалами, расшифрованной радиограммы или перехваченной со связником «оказии» — и все рухнет в тот же миг. Поэтому осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Все, чему учили его Старик, Василий и Оскар, он передавал своим товарищам, заставлял предугадывать на десять ходов вперед каждый очередной ход.

Из отеля Рихард вскоре переселился на частную квартиру, по улице Нагасаки–мати, 30, в буржуазном районе Токио — Акабуку. Но и здесь не прекращалось копание в вещах и бумагах в его отсутствие, а когда у него собирались гости, Рихард знал: в тот же час это становилось известным в полиции. Он уже привык, делал вид, что не замечает всего этого. Правда, далось это не так уж легко. В каком только обличье не являлись к нему враги! Взять хотя бы историю с этим Аритоми Мацукава. Прикидывался другом, приглашал домой, а сам шарил по чемоданам, устраивал провокации. Однажды привел с собой какого–то белогвардейца. Тот стал шпарить по–русски: «Ненавижу японцев, мечтаю вернуться домой, помогите!» Рихард, конечно, сделал вид, что ничего не понял. Мацукава на этом не успокоился. Принес папку с липовыми «секретами», предложил: «Купите, очень нужны деньги, проигрался в маджан!» Пришлось взять его за шиворот и выставить из дома. Больше он не появлялся. Но Зорге знал: японская контрразведка и впредь не оставит его в покое, будет держать под контролем каждый его шаг. 7 января 1934 года он радировал в Москву: «Я особенно не боюсь больше постоянного и разнообразного наблюдения и надзора за мной. Полагаю, что знаю каждого в отдельности шпика и применяющиеся каждым из них методы. Думаю, что я их всех уже стал водить за нос».

Но как изнуряла эта борьба, как отвратительна ему самому была роль нациста! Наваливалась тоска. По Родине. По дому. По Кате…

24

«Моя любимая Катюша! Наконец–то представилась возможность дать о себе знать. У меня все хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Полагаю, что мой лучший снимок. Хочется надеяться, что она тебе понравится. Я выгляжу на ней, кажется, не слишком старым и усталым, скорее задумчивым…»

Он вспоминал тот первый, после Шанхая, московский вечер, и как она водила пальцем по его морщинам. «Ты просто очень устал…» Если б она знала, как устает он сейчас!

«…Очень тяжело, что я давно не знаю, как ты живешь. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи…»

Он вспомнил, как насторожилась она тогда, как потом радовалась его сувениру — смешным фигуркам. Теперь по праву мужа он может делать ей подарки.

«…Серьезно, я купил тебе, по–моему, очень красивые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому что другой радости я, к сожалению, не могу тебе доставить, в лучшем случае — заботы и раздумья… Не печалься, когда–нибудь я вернусь, и мы нагоним все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить. Будь здорова, любимая!..»

Приступы ностальгии схватывали, как озноб лихорадки. Этой болезнью страдают все, кто долго находится вдали от родины. Но каково было болеть, когда ни с кем нельзя было поделиться: он не имел права открыть душу даже друзьям. Он знал: им не легче. Он, как руководитель, сам должен ободрять их.

25

Группа «Рамзая» развертывала работу. Каждый ее член имел строго определенную сферу деятельности.

Бранко Вукелич стал «своим человеком» во многих посольствах. Он не только выполнял обязанности корреспондента белградской «Политики» и парижского «Ви», но и помогал руководителю отделения французского телеграфного агентства Гавас, что тоже открывало ему двери в кабинеты крупных политических деятелей.

При первой же встрече с Бранко в Токио Рихард сказал ему:

— Твоя долговременная программа — выяснять, как будут складываться отношения Японии с Соединенными Штатами и Англией. Старик предупреждал: Япония может попытаться напасть на Советский Союз при поддержке этих стран.

Благодаря своим связям в посольствах Бранко узнавал точки зрения американского, французского и британского послов на многие важные вопросы международной политики.

С Ходзуми Одзаки Рихард старался встречаться как можно реже, чтобы — не дай бог! — не навести на него контрразведчиков полковника Номуры. Пресс–конференция. Ложа театра. Тент на пляже. Дипломатический прием. Короткие минуты уединения. Обмен сконцентрированными, емкими фразами. И снова пауза в несколько недель. От встречи к встрече Рихард проникался все большим уважением к своему добровольному помощнику и верному другу.

Ходзуми стал членом особой исследовательской группы при газете «Асахи». Эта группа занималась изучением дальневосточных проблем и имела доступ ко многим официальным источникам. Одзаки лучше, чем кто–либо другой, понимал: японская политика по отношению к Китаю имеет чрезвычайно важное значение не только для Советской России, но и для обстановки на всем Дальнем Востоке, и поэтому знакомил Рихарда со всеми тонкостями японо–китайских отношений, дополняя те сведения, которые Зорге мог получить в германском посольстве и из других источников.

— Я был бы счастлив открыто назвать вас лучшим другом, — признался как–то Рихард. — Может быть, наступит такое время.

Ходзуми в ответ только приложил обе руки к сердцу.

В середине декабря в токийской газете «Джапаниз адвертайзер» появилось объявление о том, что некий любитель–коллекционер желает купить гравюры «укиаэ». Вскоре в редакцию пришел молодой художник: «Такие гравюры могу предложить я». А еще через день художник и коллекционер встретились в кабинете заведующего рекламным отделом газеты. Коллекционер весь погрузился в созерцание гравюр, искусно выполненных в традиционном японском стиле. Потом, оторвавшись от листов, пристально посмотрел на художника:

— Вы не будете возражать, если я заплачу вам не иенами, а долларами?

— Как будет угодно господину. Коллекционер достал деньги.

— У меня есть сдача, — сказал художник и тоже вынул из кармана долларовую бумажку. Бросил взгляд на номер банкноты. Он был ровно на единицу больше, чем на банкноте коллекционера. Из кабинета коллекционер — это был Бранко Вукелич — и молодой художник вышли вместе. Так появился в группе «Рамзая» четвертый разведчик — живой, энергичный и талантливый Иотоку Мияги.

Какие сведения, важные для поисков ответа на вопросы, поставленные Стариком, мог дать Рихарду юный живописец? Зорге подобрал ему роль:

— Вы должны специализироваться исключительно на портретах военных. Самое главное, чтобы особенно хорошо удавались ордена, ленты, аксельбанты.

И Мияги завоевал признание мастера по части орденов и аксельбантов. А какой генерал, день за днем позируя у холста, не развяжет в непривычной обстановке мастерской язык, не сболтнет лишнего? Пусть самую малость. Но — слово от одного, фраза — от другого… Сегодня — генерал гвардейской императорской дивизии, завтра — адмирал военно–морского флота, послезавтра — офицер генштаба или жандармского управления… Художник Мияги с каждым днем все лучше разбирался в делах японской армии, все больше узнавал о ее планах, обзаводился многими знакомствами.

Ручейки информации с разных сторон стекались к Зорге. Факты, факты, факты… Их нужно было собирать, систематизировать, оценить. Москве нужен аргументированный анализ, точный ответ на задачу со многими неизвестными. Передавать донесения в Центр было обязанностью пятого члена группы «Рамзай», радиста Бернхарда.

Припав к наушникам, он слушал далекий, слабый, прерываемый сигнал, казавшийся чудесной музыкой. Это был ответ. Новые задания. И короткие, в два слова, но такие ободряющие, приветы Старика: «Молодцы, ребята», «Вами довольны».

Но Рихард доволен не был. Сделано очень мало. И как часто важные сведения устаревали, потому что не удавалось своевременно их передать! Тут уж виноват был Бернхард. Преданный и смелый парень, он оказался неопытным радистом. Собранный им передатчик был очень громоздок и слишком маломощен, часто выходил из строя.

Но как бы там ни было, они работали. Они все ближе проникали к главным истокам важной информации.

Так два непрерывных года. И вот наконец вызов в Москву.

26

Снова — Никитский бульвар, тихий переулок, ступени, ведущие вниз. Снова, как когда–то невероятно давно, приближаются из глубины коридора ее шаги, шлепают по полу тапочки без задников. И снова радостью перехватывает дыхание.

— Рихард!

Чтобы больше быть с ним, Катя взяла на заводе отпуск. С умыслом или без умысла она старалась обворожить его Москвой, радостью, любовью.

Есть ли большее счастье, чем жить вот так, ежеминутно чувствуя на себе взгляд этих сияющих глаз?..

Катя описывала ему достопримечательности Москвы с таким волнением, словно это она строила станции метро, одевала булыжные мостовые в асфальт, строила во всю длину Охотного ряда гостиницу «Москва» и Дом Совнаркома, облицовывала гранитом Кропоткинскую и Крымскую набережные, переименовывала Триумфальную площадь в площадь имени великого поэта революции… С какой горделивой радостью показывала она Рихарду первые троллейбусы, сменившие трамваи! И Рихард радовался вместе с ней этим переменам.

Но иногда глаза Кати становились грустными, вопрошающими. И он, внимательно глядя на ее помолодевшее от любви лицо, видел все же на нем, у губ и у глаз, бороздки морщинок. Их не было прежде. Нет, ему не казалось, что Катя постарела: любящим так никогда не кажется. Они просто улавливают на родных лицах тени тревог и забот. Однажды Катя не выдержала, спросила:

— Как дальше?

— Отчитался. Работу признали успешной. Наверное, останусь в Москве… — Последние слова он выговорил не так решительно. Подошел, обнял Катю за плечи: — Как бы там ни было дальше, а завтра мы умчим с тобой отдыхать на юг!

Катя радостно ахнула: ничего же не собрано, не приготовлено! Суматохой заглушила тоску о «дальше». По всей комнате стояли, разинув пустые пасти, чемоданы.

А наутро Рихарда снова вызвали в Управление.

— Семен Петрович вас уже спрашивал, — с оттенком укоризны сказала Наташа и кивнула на плотно прикрытую дверь начальника.

Рихард еще в первый день, как только приехал, узнал, что у него теперь новый начальник — комкор Семен Петрович Урицкий. А Павел Иванович, суровый и дорогой Старик, с весны находится совсем недалеко от Рихарда — он назначен заместителем Василия Константиновича Блюхера, командующего Особой Краснознаменной Дальневосточной Армией.

С Урицким Зорге до этого не был знаком. Поэтому приглядывался к нему с интересом. Семен Петрович ниже, ростом, чем Старик, тоже крепок, коренаст. Не сед, а темноволос и смугл. Громкоголос и подвижен. Лицо более суровое. Но, как и у Старика, — серьезный, пытливый взгляд. Цепкая и смелая мысль. Как и у Старика — на петлицах три ромба. Хорошо разбирается во всех тонкостях этой особой отрасли военного искусства — разведки.