Диверсанты

– Он покончил жизнь самоубийством! – выдавил из себя Паршин. – Я долго боялся, что он куда-нибудь сообщил о причине.

– Вы напрасно тогда всполошились. Причина самоубийства не установлена, все подозревают здесь любовную связь. Любитель выпить, язык развязывается, не знает где граница секрета, где дозволенного. Ему цены не было в нашем деле! Вы взялись его вербовать? Шантажировали записями на пленке?

Паршин кивнул головой и стал смотреть на сапоги своего гостя, с которых стекала прямо на ковер вода.

– Вам не надо браться не за свое дело! – Вербовка – это искусство, это психология. А вы сразу же ему сунули пленку и сказали, что предлагаете ему работать на иностранную разведку? Так, что ли? Пригрозили, что о его болтовне станет известно где надо? Он и полез в петлю.

– Перерезал себе вены, – едва слышно поправил Паршин. Вы даже не знаете, что я пережил тогда, как я себя казнил: он же молодой парень, ему жить и жить. И девушка была красавица. Эта пара на удивление! А я взял его и зарезал! Отпустите меня! Я не могу этим заниматься! – взмолился Паршин. – От меня никакого проку! Я уже ни на что не способен!

– Из нашего дела так не выходят! Вы сразу станете опасны, – откровенно предупредил его Саблин.

– Я выйду! Я больше не могу! Была амнистия, меня простят. Я буду молчать!

Саблин вытащил несколько фотографий из кармана куртки, перетасовал их, поглядел каждую внимательно и бросил на стол перед Паршиным.

– Вы посмотрите на снимки, может, это вас отрезвит! Грузина Баурию не я затоптал в грязь! Вот, на фотографии видно, как вы его бьете ногой в лицо! А на этой он уже лежит и захлебывается жижей! Тут его уже поглотила грязь!

– Вы себе не можете представить ту обстановку, которая существовала в концлагере. Нет, вы не можете! Потому что вы там никогда не были! А если были, то в грязь не лезли! Может вам рассказать, что это такое? – обозлился Паршин.

– Я совсем не прочь послушать о том, как это было. Расскажите! – Саблин удобно расположился в кресле и приготовился слушать.

Паршин помолчал, видно, концентрируя мысли…

– Нас в этом лагере было тысячи полторы, все военнопленные. Они довели нас голодом до безумия. И вдруг комендант решил устроить себе развлечения. В середине лагеря вырыли яму примерно двадцать пять на десять метров и залили ее частично водой. Заключенные размесили там глину повыше колена. На одной стороне сделали помост, нашли среди заключенных музыкантов и они, стоя на этом помосте, играли вальсы Штрауса. Комендант и с ним еще пара офицеров СС устроились тут же на помосте в удобных креслах. А мы, как пловцы, с другой стороны помоста по семь человек стояли на старте. Комендант стрелял в воздух, мы прыгали в эту глинистую жижу и бежали наперегонки. Кто первым заканчивал гонку, вскарабкивался по лестнице и хватал там с крючка булку хлеба. Приз по тем условиям царский! Это была жизнь!

Я был в четвертом забеге. Я знал, что если я не получу эту булку хлеба, то мне конец! Я был просто в отчаянии, я оглядывал конкурентов и уверовал в себя. Оркестр начал играть «Венскую кровь» и комендант выстрелил. Мы спрыгнули в яму и я понял, насколько это трудно бежать в жидкой глине: она хватала за ноги, облепляла штаны, ноги становились свинцовыми и приходилось с трудом выдирать их из грязи. Я оказался впереди, прямо за спиной у меня бежал, захлебываясь от хриплого дыхания, грузин Баурия. Я прибежал первым к лестнице и рванулся на перекладину. В этот момент Баурия ухватил меня за ногу и пытался сбросить вниз. Вот тогда я и ударил его ногой, чтобы освободиться из цепких рук. Это не был сознательный удар, это был удар, продиктованный инстинктом, потому что я не собирался никому уступать своего приза. Мы, «счастливчики», четверо, прямо тут, пока с нас текла желтая жижа, рвали и давились хлебом. Голод был настолько силен, что он заглушил всякие разумные мысли, желание было только одно – набить желудок. Никто не сможет меня обвинить в убийстве Баурии в концлагере! Это не было убийство! Это был просто случай!

– Конечно! Конечно! – согласился Саблин. – Но вы, наверно, не знаете, что у Баурии остались четверо маленьких сыновей? Таких, совсем маленьких! А сейчас им уже за сорок! Вы думаете, если они получат информацию, кто убил их отца, они пришлют вам бурдюк пятидесятилетнего вина? Они просто зарежут вас, как барана! Такая месть принесет им удовлетворение. И летчик останется на вашей совести!

– Я больше не могу! Я устал! Я двадцать лет каждый месяц переводил деньги семье Баурия. Я помогал…

– Откупались! Им нужен был отец, а не ваши рубли вместо отцовской ласки! Филантроп паршивый!

– Отпустите меня! Пользы теперь от меня никакой! Пусть лучше меня зарежут Баурия, но я больше не могу!

– Хорошо! – вдруг согласился Саблин и подумал, что Паршин действительно уже отработанный материал.

– Поверьте мне! – обрадовался он. – И не бойтесь, я никогда никому не скажу ни о вас, ни о своей деятельности. Я забуду все это, как только вы уйдете из моего дома.

«Да-да! Хорошо молчат только мертвые! А живые когда-нибудь да распускают язык! – подумал Саблин. – Это дело нельзя так оставлять».

Он встал, надел куртку, нерпичью шапку-пирожок, взял со стола пачку денег, сунул ее в карман и сказал:

– Пусть так и будет. Прощайте! Больше мы с вам никогда не увидимся! Так-то оно будет лучше!

На следующий день Саблин не спускал глаз с Паршина: следил за ним, контролируя все его поступки. Он опасался, что Паршин может проявить слабость и обратился в органы безопасности. Но тот только один раз вышел из дому, побывав в поликлинике у зубного врача, и вернулся домой. Потом, где-то около пяти вечера, когда Саблин уже собирался снять свое наблюдение, Паршин вышел из дому, одетый в пальто с меховым воротником и с замысловатой палкой-тростью. Он доехал на автобусе до центра и неторопливой походкой гуляющего человека направился в сторону набережной. Неожиданно свернул под арку дома, чем озадачил Саблина. Когда же туда, под арку, нырнул какой-то тип уголовного вида и они вышли оттуда вместе, это озадачило Саблина. Он проводил их до ресторана. А потом они поехали домой к Паршину, что нарушало весь разработанный план. Оставив за углом автомашину, он попросил водителя подождать его, вручив ему полусотенную бумажку. Все явно срывалось. Саблин постоял у калитки, поглядел на освещенные окна и решил перенести замысел на завтра. И тут из дома вдруг выскочил уголовник, он торопливо направился к калитке, и Саблин поспешно ретировался к углу забора. Отсюда ему было видно, как уголовник почти побежал по накатанной дорожке. Идея пришла мгновенно, Саблин решил осуществить свой замысел, благословляя встречу Пар шина с уголовником. Он был уверен, что этот парень в сером бушлате и серой ушанке достаточно «наследил» в доме, чтобы его подставить под удар. Саблин вошел в калитку, быстро миновал двор, снял с правой руки перчатку, сунул ее в карман куртки и вытащил пистолет. Другой рукой в перчатке открыл дверь в коридор и лишь на секунду замер перед дверью в комнату. Он неслышно раскрыл ее и переступил порог. Паршин без пальто и шапки стоял к нему спиной, разглядывая что-то на окне. Он услышал, как вошел Саблин и спросил:

– Ты уже…

То ли он хотел спросить, что уголовный тип уже вернулся или уже сходил куда-то, но Саблин выстрелил ему в затылок. Девятимиллиметровая пуля «парабеллума» буквально бросила вперед Паршина, он упал на бок, потом перевернулся лицом вниз почти под самый подоконник.

Саблин выскочил в коридор, приоткрыл дверь и, не выпуская из рук пистолета, побежал к калитке. Он знал, что если уголовник сейчас войдет во двор, он всадит и в него пулю. Но здесь было тихо и спокойно, за калиткой никого не было, и уже когда Саблин дошел до угла забора, за которым его ждала машина, он увидел фигуру уголовника. Подождав с полминуты, Макс с удовлетворением заметил, как из коридора выскочил этот парень и бросился к забору, в мгновение ока перемахнул его и скрылся.

«Теперь уголовному розыску хватит работы, – подумал он. – Наверно этому типу не вывернуться».

Неторопясь, Саблин убрал пистолет в карман, подошел к машине и через пару минут уже был на оживленной, освещенной трассе.

…Они выпили еще немного, скорее чисто символически, и Макс заметил:

– У меня такое ощущение, что где-то засветился, данных нет, но чутье старого волка…

– Ты просто устал. Я решил с тобой встретиться, чтобы морально тебя поддержать. Ты делаешь важное дело и то, что ты нам передаешь, говорит о твоей высокой профессиональной грамотности. Мы – идеологические диверсанты, наша задача – взорвать социализм изнутри. И не нужна будет никакая война.

– Спасибо за поддержку! В том, что сейчас происходит в стране, я думаю, есть и доля нашей работы.

– Самое главное – правильно оценить эту долю, не уменьшать, скромность тут совсем не нужна. Это будем выпячивать.

– В стране великая бесхозяйственность, тут нет нашей заслуги, тут действуют другие силы.

– Но они же все равно льют воду на нашу мельницу.

– Да, это точно! Когда на помойку выбрасывается тоннами хлеб – это делают «наши» люди, они выполняют нашу работу. Адольф, ты когда-нибудь видел на Западе, чтобы так безобразно обращались с хлебом? Здесь хлеб – бросовый продукт. Страна покупает зерно на золото, а здесь хлеб выбрасывают на помойку. И так во всем: овощи гибнут, фрукты гниют. Выращивается всего этого в избытке, а в городах овощей и фруктов не хватает.

– Ты мог бы составить для меня подобную справку? А я уже из этого сделаю настоящий отчет, из которого будет видна подлинная наша работа. И последнее, но, пожалуй, самое важное: Барков! Думаю, тебе уже надо на него выходить. Будь предельно осторожен. Такого человека вербовать надо наверняка. Когда он едет за границу?

– Думаю, скоро! Я попробую кое-что придумать. Но лучше всего вербовать его там, на Западе. Это надежнее. Вот вам на него компромат. Тут снимки: торговля валютой, фарцовка.

– Мы поразмышляем об этом. Сейчас довольно трудно это делать. Мало кого возьмешь на страхе, на женщинах. Деньги, только деньги – вот надежное средство. Когда были лагеря, мы могли создавать ситуации и страх. И то были серьезные неудачи! Помните знаменитого «Ферри»? Вот это была личность! Бесстрашный и хитрый!

– Как же мне не помнить? – улыбнулся хозяин. – Я же ношу его имя, к которому я так привык, будто оно у меня настоящее. Другой жизни я себе не представляю. Четыре десятка лет – забыл свою подлинную фамилию.

– Нет, Макс! Ты умнее и талантливее подлинного Саблина. Смог бы он стать кандидатом наук? Вступить в партию? Преподавать научный коммунизм? Возможно, что и нет! Может быть, попал бы в руки Берии, тогда с подозрением относились к тем, кто был в плену, в партизанском движении за рубежом, – возразил убежденно Руберт. – Хитрый был, бестия! И сильный как дьявол! Из положения сидя в кресле он нанес мне такой сильный удар в солнечное сплетение, что я мать родную забыл как звать! Потом в челюсть снизу! Ох, как я тогда на тебя разозлился! Стоило тебе открыть дверцу гардероба…

– И он бы всадил в меня пулю. Он шел на все, ему было терять нечего: сюда – смерть, туда – смерть! Вот я и затаился. Ну а дальше все было как надо…