Невероятные приключения Коли, Мыши и капитана Боскана

Когда сели пить чай по второму кругу, Коля вспомнил, что Алевтина Петровна испекла им в дорогу пирог с капустой, а Мыша хлопнул себя по лбу:

— У меня же пряники есть! Серый принес, представляете? Откуда только взял, непонятно, к нему в родительский день никто не приходил. Может, он за ними в город ездил — ну, помните, когда мы его потеряли?

Не переставая болтать, Мыша развязал бечевку, развернул грубую серую бумагу и замолчал. Коля через его плечо взглянул на подарок и присвистнул:

— Вот так пряник!

В обертке лежал целлулоидный пупс в ситцевом комбинезоне и вязаных носочках. Руки-ноги у него были на месте, бледно-голубые глаза строго смотрели на Мышу: кто такой? не обидит ли?

— Ну точно, — сказал Гриша, — он за ним, видать, мотался домой. Это ж не в магазине куплено, он потертый уже и на носу ссадина. Это он тебе вместо Боскана.

Мыша осторожно потрогал кукольный нос и оглянулся на брата:

— Коля, ты дашь ему имя? Это ведь не Боскан, это уже другой кто-то.

— Конечно, — согласился Коля, — имя придумаем. И это будет уже совсем другая история.

Вечером легли поздно. Коля дождался, пока все заснут, тихонько выбрался из-под одеяла, накинул пальто и пошел в соседний вагон. Ему надо было поговорить с Филиппом Николаевичем. Только там, наверное, тоже все уже улеглись, как бы не разбудить…

К счастью, ему не пришлось никого тревожить: Филипп Николаевич курил в тамбуре между вагонами.

— Никто ничего не говорит, — сказал Коля, — ну и я молчал. А хотел сказать спасибо за те конфеты, ну и вообще… за все.

— На здоровье, — кивнул Филипп Николаевич. — Я тоже хотел с тобой поговорить. Ты присмотри за Тоней и Гришей, ладно?

— Как это? — не понял Коля. — Ведь это вы за ними присматриваете?

— А я утром сойду на станции, в шесть двадцать. Мне дальше ехать нельзя. Тут моя земля, я редко выхожу за ее пределы.

Коля помолчал.

— А вы, получается, заранее знали, что с нами все это произойдет? Конфетами меня угостили, потом в сугробе поджидали.

— Да, знал. Я с вами пройти туда не мог, для меня этот путь закрыт, так что вот… сделал все, что было в моих силах.

— И еще потом мне подсказали, чтобы я на этих… ну, тех, которые… чтобы я на них не смотрел, да?

— Да.

— А конфеты были волшебные? — спросил Коля и тут же смутился, потому что Филипп Николаевич был не волшебный, а самый обычный и настоящий, и даже в глазах у него теперь ничего не светилось.

— Нет, конфеты не волшебные, я их просто на станции купил. Понимаешь, когда кто-то вот так становится прозрачным, он немного забывает себя и свою прежнюю жизнь. Надо дать ему человечьей еды, он тогда все вспомнит и сможет вернуться.

— А если бы… если бы вы ошиблись? Если бы все произошло совсем не так и кончилось для нас плохо? А у нас только и было — какие-то леденцы.

— Я не мог ошибиться, — сказал Филипп Николаевич тихо, и глаза у него стали грустные. — Я никогда не ошибаюсь и все знаю, потому что уж такой я есть. Ошибаться — это только люди могут.

Коля нахмурился, подумал немного и сказал:

— А вы вот тоже ошибаетесь! Вы хотите на станции сойти в шесть двадцать и не знаете, что поезд опаздывает и остановка будет в шесть пятьдесят! Я слышал, проводница сказала.

— Серьезно? — удивился Филипп Николаевич и как будто немного повеселел.

— Но если вы и правда все знаете, посоветуйте, как мне быть.

— Я попробую. Выкладывай!

— Что сделать, чтобы мама с папой не разводились?

— Ничего не надо делать. Пусть сами решают, как будет лучше. Здесь ты за них не в ответе.

Коля кивнул, потом почесал переносицу, вздохнул поглубже и все-таки спросил:

— Мы с Мышей будем жить вместе? А то, может, они нас поделят. Еще поссорятся небось, каждый захочет, чтобы Мыша оставался с ним.

— Ну вот еще! Конечно вы будете вместе. И ты им нужен не меньше, чем Мыша. Ни тебя, ни его родители не оставят.

Тут Коля вспомнил еще кое-что:

— А Серый? Его правда отправят в детдом?

На этот раз Филипп Николаевич долго молчал. Громко стучали колеса, по ногам тянуло сквозняком. Коля поправил на плечах сползающее пальто, и Филипп Николаевич словно очнулся:

— А ты напиши ему письмо и сам спроси, как он там.

— Да ну, чего я ему напишу…

— Что хочешь! Хоть таблицу умножения. Он поймет.

— У меня адреса нету, — спохватился Коля.

— Записывай!

Коля похлопал себя по карманам в поисках чего-нибудь, чем и на чем можно написать. Филипп Николаевич потушил окурок, сам достал огрызок карандаша и нацарапал адрес на картонке от сигарет.

— А теперь топай спать! Холодно тут, еще простуду схватишь.

Рано утром Филипп Иванович вышел на тихой занесенной снегом станции с крохотным деревянным домиком вместо вокзала, и дальше они поехали одни.

Коля, не откладывая, сел сочинять письмо Серому и писал его всю дорогу, то и дело спрашивая совета у остальных.

— В Ленинграде сразу отправлю, — сказал он, пряча в сумку пухлую стопку исписанной бумаги.

— Странно, да? — сказал Мыша, когда поезд медленно подползал к знакомому вокзалу. — Всего две недели прошло, а как будто целая жизнь.

Коля кивал, но слушал невнимательно. Он размышлял о том, как представить маме с папой Тоню и Гришу и где они теперь все вместе будут жить.

За окном уже тянулся перрон, Мыша прижался носом к стеклу, отыскивая родителей среди встречающих.

— Ленинград, — прошептала Тоня, — я так давно его не видела.