Узелок Святогора

* * *

— Ты что, дитя? Что ты плачешь?

Старуха стоит перед Веней, лицо у нее суровое, как всегда, но какая-то тень сочувствия лежит на нем.

— Я… ничего… — всхлипывает Веня, кулаками вытирая мокрые щеки.

— Мамку, наверно, вспоминаешь? Ничего, не плачь, скоро пойдешь домой.

— Нет у меня матери! — Веня застегивает слишком большой для ее нескладного тела халат, на котором расстегнулись верхние пуговицы. — Я детдомовская. Интернатская, — тут же поправляет она.

Темные глава старухи загорелись каким-то глубинным огнем. Она положила руку на голову девочки, пригнула ее к своей груди.

— Дай я тебя послушаю… Только ты не пугайся, чуешь?

Рука на Вениной голове кажется тяжелой, но удивительно — от нее исходят покой и тепло, и Веня чувствует, как в душе что-то тает.

— Ну что, успокоилась? — спрашивает старуха и улыбается. Зубы у нее еще крепкие, странно видеть такие на старом, сморщенном лице. Но лицо это, хотя и темное и морщинистое, уже не кажется страшным. Наоборот — улыбка у старухи добрая, чуть насмешливая. Что в ней страшного нашла Янка, непонятно!

— Вы что же, знахарка? — с любопытством спрашивает Веня. — Даже Вячеслав Степанович так не может.

— А эта сила, дочушка, не от науки — от земли, — отвечает старуха. — А как у меня выходит — и сама не ведаю. Я ж не ученая, только бедами мученная, откуда мне знать что и как?

В холле сгустились тени. Входит Вячеслав Степанович, щелкает выключателем и весело спрашивает:

— Кто это тут у меня от процедур прячется?

— Я уже не прячусь! — отзывается Веня, а ее собеседница сразу же каменеет, замыкается и снимает руку с Вениной головы, стриженной в больнице ученицей парикмахера, отчего голова девочки напоминает поле, которое выжала тупым серпом неумелая жнея. Вячеслав Степанович чувствует, что он помешал:

— Куда же вы, Печурко? Как вас, кстати, по отчеству? Мария, а дальше?

— Можете просто — баба Марыля, — отвечает старуха, и ее губы тут же сжимаются, становятся одной узкой полосой.

— Ну хорошо, хорошо. Я тут вижу, что Веня с вами повеселела. Глаза заблестели. А, Веня? Раз так, то вы уж ее не оставляйте.

— Вы врачи, вы и помогайте!

— А вы? Доброе слово лечит иногда сильнее, чем лекарства. А Веня, между прочим, на вас похожа. Ей-богу, можно подумать, что вы ей родня.

В глазах бабки Марыли промелькнул испуг. Она смотрит на Веню и тут же с тревогой переводит взгляд на доктора.

— Не надо мне никакой родни!

— Жалко. — Вячеслав Степанович огорчен. Он, видимо, ожидал чего-то другого и теперь говорит сухо, почти официально: — Я-то думал, что вы тоже к сироте тянетесь. Может, и подружились бы. А раз так… Что же вас дети-то не навещают, не приходят?

— Какое ваше дело? — Баба Марыля поспешно шагает прочь. — Не хочу я ничего, хватает мне своего горя!

Вене стыдно и горько. Ей ничего не нужно от бабы Марыли, зачем же та с такой злостью отказывается от нее? Все равно ей осталось тут быть два-три дня. Ведь она не навязывалась, старуха сама подошла к пей. Это Вячеслав Степанович разной ерунды наговорил и все испортил!

Она срывается с места и, не глядя на доктора, обгоняет бабу Марылю, выбегает из холла. Но неприятности не ходят поодиночке: тут же налетает она на медицинскую сестру Зою. Звон стекла, мелкие осколки под ногами, испуганный крик медсестры.

— Сумасшедшая! — кричит Зоя. — Тебе известно, что это лекарство днем с огнем не сыщешь? Его столько выбивали, выпрашивали!

— Потому что ваш больной в министерстве работает! По блату выписывали!

Вене стыдно и горько, и потому голос ее звучит нахально, он, голос, словно существует отдельно от нее и повторяет то, о чем когда-то шептала ей Сирена.

— Что-что? — взвивается Зоя. — Кому это здесь дают по блату? Что ты знаешь, сопливая!

Но тут к ним подходит Вячеслав Степанович. Он успокаивает медсестру и, обняв Веню за плечи, ведет ее в палату. И побелевшее лицо девочки тянется к нему. Есть же на свете добрые люди, и как хорошо, что они рядом.