Хозяйка леса

— А Чистяков? — напомнил Баженов.

— А что Чистяков? Я ему не спускала, — скупо рассмеялась она.

Они вышли на шоссе. Невидимка-луна выплыла из-за облаков. Тусклый свет скользнул по лицу Анастасии Васильевны, алмазами вспыхнули снежинки, густо облепившие меховые отвороты ее полушубка.

— Глухие, но чудные края, — тихо проговорила она, следя глазами за плывущей по небу луной. Потом обернулась к Баженову:

— Вам здесь понравится. Здесь места для людей с широкой душой. Развернуться есть где.

Баженов молчал, вглядываясь в ее лицо. Освещенное вспыхнувшим внутренним светом, оно преобразилось, дышало строгой, одухотворенной красотой. Ему вдруг захотелось заглянуть ей в душу, знать, что в ней.

Она встретила его пристальный взгляд и чуть двинула бровями.

— До завтра, Алексей Иванович, — быстро попрощалась она и пропала в морозной мгле.

Баженов постоял немного, поднял воротник пальто и зашагал по шоссе, раздумывая над последними ее словами. Сквозистое плывущее облако набежало на луну, белесовато-молочный свет, не достигая земли, рассеивался в застывшем неподвижном воздухе. Тихо. Не слышно ни звука. На мосту Баженов встретил двух пьяных в обнимку. Они заорали во все горло: «К-а-а-аки-им ты бы-ил, та-а-а-ки-и-им оста-а-а-ал-ся а…», качнулись и свалились под ноги Баженову. Он обошел их. За его спиной застонали перила моста, потом полилась ругань, и вдруг ему послышалось имя лесничей. Баженов невольно остановился.

— Гаврюха, не выражайся. Нехорошо так честить женщину, — нетвердо прогудел густой бас из темноты. — Баженов узнал по голосу Куренкова — лучшего мастера леспромхоза. — Настасья тебя в бараний рог согнет. Не расплюешься, друг-приятель.

— Пле-евать на неё! — злобно кричал тот, кого мастер назвал Гаврюхой. — Гаврила Парфенов никого не боится! Гаврила Парфенов сам себе начальник! Не тр-р-ро-гай Парфенова, и он тебя не тр-ро-нет! Мне покой дай. Покой! Пошли к ней! Я докажу ей… — В морозном воздухе снова повисла ругань.

— Свинья! — с возмущением подумал Баженов, припоминая слова старухи о помощнике Анастасии Васильевны. — За что этот пьяница ненавидит лесничую?

Дома Баженова встретила недовольная жена.

— Я сижу одна весь вечер, а ты потащился к какой-то лесовичке.

— Извини, дорогая. Задержался. — Баженов поцеловал ее руки.

Пока Баженов разжигал примус, Нина полулежала на диване и с горечью рассматривала свои руки. На что они стали похожи?! Ей самой приходится топить печь, чистить кастрюли.

Когда сели пить чай, Нина засыпала мужа вопросами:

— Лесничая молода? Красива? Замужем? Ты от нее зависишь по службе? Нет. А она? Тоже нет? Ах, она отпускает лес? Государственный контролер… Алеша, она не будет тебе ставить палки в колеса?

Баженов коротко ответил, что лесничая — женщина, по видимому, серьезная, неглупая, своеобразная, хотя прозвище у нее несколько легкомысленное.

— «Царица Тамара»? — Нина рассмеялась, — За что же ее так прозвали? За воинственность или кучу любовников? Любопытно. Пригласи ее, Алеша, как-нибудь к нам на чашку чая. Надо ее приручить, ведь она нужна тебе по службе, — Нина зевнула, сказала с деланным равнодушием — Да, Аркадий Погребицкий прислал письмо. Тебе привет.

Баженов промолчал. Письмо лежало на столе, на видном месте. Нина знала: муж никогда не контролировал ее почту. Он не симпатизировал своему бывшему сокурснику по лесотехнической академии. Нина познакомилась с Погребицким задолго до своего замужества. Он часто бывал в ее доме и после того, как она стала женой Алексея.

— Ах, Ленинград, Ленинград!

Нина с грустным сожалением глядела на изображенный на конверте памятник Петру Первому, тихо качала головой и вздыхала.

Баженов завел будильник. Нина поморщилась.

— Алеша, милый, ты меня опять разбудишь! У меня бессонница. Я поздно засыпаю. Разве тебе завтра в лес?

— Да, Ниночка. Я не должен опоздать на шестичасовой. Мы условились с лесничей.

— Положи на тумбочку спички, ночью посмотришь на свой противный будильник, не проспишь.

Баженов молча отвел рычажок будильника.