Звоны Второго Иерусалима

Старушка говорит что-то путанное. Говорит, что — по словам митрополита — (Я не спросил какой церкви), — глина в этом месте святая…целебная…

— Я пью ее с водою, — говорит старушка…

— Может вам положить сюда и целебные мощи! — Достаю с канавы, и показываю ей берцовую кость. — Бренные останки какого-то супостата, оставшегося навечно лежать у Золотых врат нашего вечного Второго Иерусалима!..

Напротив Оперного театра, на углу большого перекрестка, под некрасивой стеной многоэтажного монстра советского образца, претенциозно выглядывающего в окружении более породистых сооружений, мы находим под самым верхним слоем положенных недавно фэмов (фигурными кирпичами, которыми выкладывают тротуары) — уже сплошные кишки от проложенных там, в разные годы коммуникаций, фрагменты каких-то относительно современных фундаментов. Здесь же мы находим целый слой армированного бетона. Приходится вгрызаться в него с помощью перфоратора. Это сильно тормозит нашу победную поступь к станции метро «Театральная». В этом месте нас настигают ливни. Грязь заполняет снова, только что вырытую канаву. Мы упрямо очищаем ее вновь… и вновь.

Прокопав метров триста. Мы делаем обязательную протяжку. Запускаем штук шесть кабелей. Заваливаем песком. Выкладываем кирпичом. И снова засыпаем канаву песком. Трамбуем…

Свернув на Хмельницкого, мы выходим на «финишную» прямую…

…По ту сторону дороги, за Оперным, недалеко от того места, где когда-то была Первая Киевская гимназия, в которой учились Константин Паустовский, Михаил Булгаков и Илья Эренбург, — о чем-то я, прежде всего, вычитал в книжке Паустовского, — виднеются над домом медные башенки приметных надстроек, — мансард, — под которыми, как утверждает наш бригадный старожил Чикаго, теперь живут братья-боксеры Кличко…

Отсюда мы сворачиваем резко в другую сторону за угол, и, обойдя несколько ларьков, начинаем спускаться вниз, прямо к станции «Театральная».

…Прошло уже три месяца и нам, наконец, выплатили вторую зарплату, в лучшем случае всего только: по несколько сот гривен. Все были на некоторое время огорошены и подавлены такою щедростью своего начальства. Появившийся на участке Руденок, неожиданно для всех обвинил всех в том, что мы, якобы, много сидели и поэтому ничего не успели сделать. Тут же к нам пригнали каких-то новых людей, которые толпой начали заполнять наши канавы. Это всегда так делалось, когда от кого-то здесь пытались избавиться. Здесь, как я понял, все шло по однажды намеченному плану. Хотя все мы остались уверены в том, что эту работу сделали достаточно быстро. Если учитывать то обстоятельство, что приходилось делать всю работу вручную, тогда как в самом начале нам обещали выделить на таком сложном участке настоящий трактор.

Подходивший к нам чиновник с администрации этого района, назвал нам реальную сумму, в которую обходится им метр такой протяжки. Нам, на зарплату, и процента не выдавали. Теперь мы должны были уйти, очистив свое место для новых рабов из села. Всегда ведь кто-то должен будет на голом энтузиазме и пустом желудке, на своих костях — строить в пустыне все эти пирамиды, весь тот коммунизм в самой отсталой империи или прокладывать в тайге и болотах железную дорогу… Всегда найдется раб, который выкопает в этой целебной глине почти задаром канаву, проложит в ней коммуникации и включит, вам киевляне, свет…

Суть рабства по сути дела всегда остается одна: въехать в земной рай — на чужом горбу. Всегда найдутся продажные бумажные души, которые опишут это как продолжение мудрой политики какого-то президента, мудрого царствования какого-то сатрапа, какой-то великой особы, вождя, который умело организовал, обосновал и преподнес своим подданным в красивой упаковке это безобразие. Теперь это называется бизнес-прожектами умных менеджеров.

Рабы, военнопленные немцы, вчерашние колхозники… Когда же нам научаться платить за проделанную работу?…

…И вот работа почти что закончена.

Уже был протянут последний отрезок кабелей от угла Владимирской и Богдана Хмельницкого почти до самой станции метро «Театральная». Над слоем писка уже в аккурат был выложен слой красного кирпича… Оставалось, всего-то ничего, уложить поверх фэмы.

Но ночной ливень не оставил там камня на камне. Утром, вернувшись на канаву, мы нашли все собранное в большую грязную кучу, внизу возле станции метро «Театральная»…Пришлось проходить этот отрезок по-новому…

…Мы еще задерживаемся на некоторое время во дворе дома в Михайловском переулке, огороженного зеленым забором. Нам поручили еще одно ответственное дело, заключающееся в прокладке кабеля к реконструированному дому, в котором, по сведению того же Чикаго, поселился брат самого президента Ющенко; народный депутат. Сложившись в настоящий дружный коллектив, мы уже не торопимся расставаться.

Стало очевидным, что нас не будут разгонять, а постараются сохранить, как боеспособный коллектив…Нас хотят перевести на Саксаганского, где уже второй месяц разворачиваются масштабные работы по прокладке кабелей и теплотрассы…

…Для моей молодой страны это было время непростых испытаний на прочность. После парламентских выборов в стране, в ней образовалась неустойчивая политическая ситуация, которая после измены одного из лидеров, обернулась настоящим поражением демократических сил. На какое-то время пришли к власти люди, которые контролировались спецслужбами соседнего государства. Трудно даже было придумать, что-либо более еще унизительнее для моей страны, чем упрямое навязывание в руководство страны человека с двумя уголовными судимостями. Начался процесс уничтожения государства. Я видел радостные лица тех, в духе кого не было любви к этой стране.

Помню одну такую подбитую ветерком сволочь блудящую по Саксаганского с лопатой. Вечно пьяная, но с газетою «Сегодня». Слова доброго не услышишь от него об Украине… Только и слышно, что припудривает кому-то мозги…

По жизни туповатые бригадиры, начали наперебой зазывать его в свои бригады…

В это время все патриотическое прицельно уничтожалось, а выстраданное народом, поддавалось остракизму. Сколько хороших и честных людей в это время заставили молчать, они не нашли себя в этой стране, и вынуждены были искать работу где-то за границей. Впрочем, разве только тогда. А вся эта тупорылая сволочь, которая вечно топчется здесь у всех на виду, отравляла атмосферу мирной жизни.

Страна стремительно погружалась в анархию и хаос, который вела ее к полному разрушению. Повсеместно заговорили о твердой диктаторской руке, только одной способной навести порядок.

…Какая-то шустрая бабуленция вынырнула прямо на меня, когда я только что вылез с канавы. Ночью была страшная гроза, которую мы, вышедшие работать в ночную смену, пересиживали под зданиями. Дело было в районе гостиницы «Кооператор». Я был вымазан весь в эту целебную глину, как черт.

Мы только что прошли Тарасовскую.

Где-то в этом районе, на Саксаганского 61, в свое время, увидел свет мой первый рассказ: «Бабуся, м”ясник та двоє реберець”.

Бабулька клюнула на меня, как на какого-то сельского люмпен- пролетария. Моя вывоженная в целебную глину лопоть, давала ей такое право ошибиться. В руках у нее была набита чем-то потертая сумка, делающая ее саму чем-то похожей на агитатора из мого недалекого коммунистического прошлого.

— Власть теперь поменялась, — елейным голоском, запричитала она. — Теперь мы снова будем дружить с Россией. Мы получим дешовый газ…

— Агитировать пришли? — Спрашиваю. — Не надо…В вашем возрасте надо больше думать о Боге, а не о подозрительной дружбе с Россией, — продолжаю я. — Сходить бы вам, бабушка, во Владимирский собор, покаятся…

…Работа на теплотрассе и «110-ке» кипит днем и ночью. Здесь задействованы все основные мощности этой фирмы. Ежедневно перелопачиваются тонны целебной глины и песка. Туда-сюда снуют груженые «ДАФ» ы, «МАН» ы и «Мерседесы»… Не считая уже разной мелкой машинной шушеры.

Мощные «Атласы», вгрызаясь в грунт, роют глубокий котлован…

И не зря…

Позади уже, лежат в специальных лотках кабеля и трубы теплотрассы, засыпаны гарцовкой, ждут, пока их завалят песком, затрамбуют и уложат новый асфальт.

Днем и ночью наши люди сидят в канаве. У нас над головами, вдоль кромки котлована, снуют, создавая деловой вид, мастера и бригадиры. Снизу они похожи на лагерных надсмотрщиков. Не хватает немецких овчарок и пулеметов на вышках…

Вот, идет бригадир, Леша Рубан. Бывший комсомольский работник, и белорус по национальности. Раньше плавал на торговом флоте, а теперь командует здесь. Плотный…

С присущим для его речи белорусским акцентом, Леша Рубан, кричит на присевших отдохнуть рабочих:

— Что посели? Что постали? Давай, рабии!..

Есть, правда, еще одно слово, без которого бригадир здесь никак не может обойтись: «Шурфись!». Вот это волшебное слово, которое приносит любому бригадиру львиную долю его приличной зарплаты.

На любые отговорки, Леша реагирует одинаково быстро.

— Меньше текста, — говорит он.

Игорь, с которым мы делим квадратные метры в комнате, дела которого на «110-ке» пошли резко вверх, рассказывает мне: как этот Леша Рубан, пытался научить его правильно работать.

— Если ты очень устал, — вкрадчивым шепотом, говорил ему бывший комсомольский работник, — то ты сильно не напрягайся… Лучше сядь, посиди, отдохни немного, — а потом ты быстро наверстаешь упущенное…

Узнав, что я пишу, — Игорь просил меня обязательно вставить этот Лешин «текст» для потомков. Может кто-то еще клюнет на приманку Киевской электро — строительной компании, и окажется в них на Выдубичах…

…Лешина бригада, — это, как правило, хорошо спитые мужички, которые постоянно работают под «Атласом», ровняя борта канавы, — всегда зорко выслеживая под ковшом экскаватора, проворно выхватывая с-под него любой ржавый металлический предмет. После чего они положат его в отдельную кучу, а вечером, погрузив все ржавое железо в тачку, свезут его в пункт приема вторсырья, чтоб пропить. На следующий день все повторится с завидной последовательностью…

…На какое-то время я остался с них сбоку припекой. Пока не получил новую зарплату за Софиевскую, которая у меня оказалась самой большой в бригаде. Правда, не настолько большей, чтоб надо было б предпринимать в моем понимании какие-то суровые санкции ко мне со стороны бывших колхозников. Я не прогулял не одного часа, трудился не хуже других, и за это получал свои деньги по заслугам. Оказалось, что и этот мой небольшой успех не прошел мимо их завистливого внимания. Этого хватило, чтоб меня срочно перевели в отстойную бригаду Буренка. Для меня это означало — конец…

Это решение бригадиров настолько шокировало меня, что я даже несколько дней не мог прийти в себя. Уверенный в своей полезности, я не принял меры подготовить себе запасного варианта с работой…

С месяц, я тупо вынужден был ездить с Выдубичей до станции метро «Лукьяновская». Откуда на троллейбусе в Оболонский район (что за Куреневкой и регбийным стадионом «Спартак»), достигая каждое утро аж остановки «Полупанова». Эту улицу, давшую название остановке, назвали в честь человека, который в гражданскую войну командовал флотилией, с Днепра обстрелявшей звонницу в Лавре. Где, на Макеевской улице, бригада, того же Буренка, подключала готовящийся к сдаче новый дом. Какое-то время я привыкал к новому месту работы. Здесь подобрались люди, считающие основной своей работой, установку муфт.