Музей заброшенных секретов

Ночь на Днепре. Бухалов. Монолог

Формат: mp3

Частота дискретизации: 22 кГц

Качество звука: 88 Кбит/сек

Дата создания файла: 27.04.2004

Дата редактирования файла: 27.04.2004

Размер: 0 Кб

Не кричал вам, чтоб рыбу не вспугнуть… Голос, он, знаете, ночью далеко по воде разносится — на Трухановом острове кашляют, а сюда слышно…

Раки? Да, тут пацаны их по ночам ловят… И там дальше, за мостом Патона… Можно купить, они их по две гривны штука продают…

А по соточке — это всегда можно, а как же! Хорошо, что принесли, молодцы, для рыбака это дело незаменимое, хе-хе… Как снасти. У меня с собой вот… Во фляге… Хотите? Нет? А вы… по отчеству как вас величать? Адриан Амброзиевич? Коньяк, да. Закарпатский. Всегда на рыбалку с собой ношу. Ваше здоровье!… Будьмо, да… У нас, когда израильская делегация была, — обедали мы с ними в «Президентском», на высшем уровне, все как положено… А переводчик их не знал этого слова, спрашивает — при чем здесь «будка»? Хе-хе… Ну, будьмо!..

Хух… Огурчик берите — домашний, маринованный… Рекомендую, жена у меня большой спец по этому делу…

Да, мы с ними сотрудничаем. С израильтянами, с поляками… В основном по Холокосту, военный период у нас достаточно хорошо представлен… С поляками еще по Старобельску, где офицеров их расстреляли, тех, что из катынской партии… Виноват, не расслышал? Ну ясно, если мы к ним обратимся, они нам тоже не откажут…

А… Вы в этом смысле.

Я знаю, это вам Ника рассказала.

Знаете, она вас очень уважает. Очень. Она у меня девочка с амбициями, слава богу… Даже не знаю, в кого она такая, — за мной особенных амбиций никогда не водилось, за женой тоже… И знаете — я рад. Рад. Амбиции в жизни — вещь необходимая… Да, будем надеяться, тьфу-тьфу… Преподавательница тоже ее хвалит… Профессорша… Переживаешь, конечно, ну что же… Она у меня одна, знаете… У вас есть дети?

Надо. Дети, молодые люди, нужны. Обязательно. Иначе — для чего жить?

Ой, перестаньте сказать, как говорят в Одессе!.. Какая там работа. Знаете, как говорят: работа никуда не денется, а водку может выпить кто-то другой… Ну, давайте еще по одной… Ваше здоровье!… Будьмо… Огурчик вот… Домашний…

Да, такие дела, значит…

А про свое еврейское происхождение все, что мне нужно, я, Дарина Анатольевна, и так знаю. Не нужны мне для этого… израильские консультанты.

Только просьба к вам — это между нами, хорошо? Чтобы Нике — ни слова. Она всего не знает, и не нужно ей…

А, б…! Сорвалось! Клевало… Извините… Тише нужно говорить, рыба — она хитрая! К ней свой подход иметь надо… Бывают, знаете, такие экземпляры, что и наживку хапнут, и крючок не зацепят… Как люди!..

Ну ничего… Мы их выведем, тасскать, на чистую воду… Сейчас, червячка нового насажу…

А по израильским законам я — да, так и выхожу — еврей… У них же национальность по матери считается. Рожден еврейкой — значит, еврей. А вот дочка моя — уже нет, потому что мама у нас украинка… Смешно, какой-то… зоологический национализм. Никогда я этого не понимал, мы же все были — советские люди… Ну пусть русские, какая разница… Так какая же держава была! Все нас боялись… О! Пошло, как брехня по селу, говорил мой тесть… Ловись, рыбка, большая и маленькая…

А вы из Львова родом, Амброзьевич? Ну, значит, земляки… Я же там родился. Улица Брюллова, бывшая Лонцкого… Тюрьма МГБ. Да, там и родился. В тюрьме. Так что органы — это, считайте, и есть моя родина. На всю жизнь. И родина, и национальность… И моя родная мать, что меня родила, тоже с органами была связана… Ее в сорок пятом забросили к бандеровцам… с особо важным заданием. Такие дела…

Только ведь это не женская работа, конечно. Боже сохрани.

Имя знаю. Леа Гольдман — так ее звали. Мою родную мать, которая меня родила… В Израиле она, между прочим, в списках жертв Холокоста числится. Как погибшая в сорок втором году в Перемышле, в еврейском гетто. Такие дела… А вы говорите — к израильским коллегам обратиться… Думаете, они там, в Израиле, рады будут узнать, что с пятьдесят второго года получали от немцев компенсацию за человека, который на самом деле спасся на советской территории?..

Ну да, умерла. Там же, в тюрьме. Но это ж уже в сорок седьмом году было! Это уже другое дело совсем…

Вы только не подумайте, будто я, тасскать, оправдываю сталинские методы… Людей у нас, конечно, не ценили… никогда не ценили. Мой отец… тот, что меня вырастил, говорил — расстреливали тех, кому, по совести, Героя Советского Союза нужно было давать. Я в курсе, не думайте… Ясно, что не за человеческие жизни мы с Гитлером воевали… И если бы в сорок втором Сталин договорился с немцами про сепаратный мир, то евреев у нас бы уничтожал уже СССР, на переговорах в Мценске советская сторона это Гитлеру обещала — в обмен на закрытие Восточного фронта, опубликованы уже эти документы… Но это такое… Мало ли что могло быть! А есть — то, что есть: моя мать должна была погибнуть еще в сорок втором, от фашистской пули. И так ее и посчитали в Израиле, как им выгодно было… А советская власть подарила ей жизнь. Так разве, если по-государственному подходить, не логично было предложить ей за это сотрудничество?..

Ника всего этого не знает, не нужно ей знать… Жена тоже всего не знает… Понимаете… Я видел ее фото. Своей родной матери, Леи Гольдман. В ее агентурном деле. Анфас, профиль… Знаете… это какой-то кошмар… Особенно в профиль — вылитая Ника, копия. Просто, знаете, мороз по коже… Не подумайте, что я суеверный. Будут у вас свои дети, тогда поймете. А она не знает, и не нужно…

Отец рассказал, да. Тот, что меня вырастил. Фактически второй раз мне жизнь дал. Что я выжил, вырос — это его заслуга… Он из меня человека сделал. На ноги поставил… Я и Нику так воспитал, она всегда на могилу дедушки и бабушки цветы приносит — на Лукьяновское, они на Лукьяновском похоронены… В День Победы, в День чекиста… в поминальные дни… Мне же еще и двух месяцев тогда не исполнилось… Там, в тюрьме. Меня через прокуратуру по делам несовершеннолетних оформили…

Чшшш!… Нет, не клюет, это мне показалось…

Ну не клюет, и ладно… Умер Максим, и хрен с ним… Давайте еще по одной, чтоб не даром сидеть… Ваше здоровье! Хух…

Такие дела. Так что я, как видите, — везучий. Тьфу-тьфу, постучали по дереву, где здесь дерево?.. Фартовый черт. Так про меня говорили, еще когда на курсах учился… тут, у нас, в Киеве, на Красноармейской… Я же самый младший был в группе, сразу после школы поступил. Ну сначала все думали, знаете как, — блатной мальчик, по протекции… Отец — заслуженный чекист, ветеран… Никто же не знал, какую я у отца школу прошел. Такой и в Дзержинке не получишь. И я ему благодарен! Благодарен, да…

Знаете, я его только тогда по-настоящему понял, когда он мне рассказал… Мама очень тогда переживала, такой стресс… У нее сердце уже тогда было больное… Ей вообще с отцом жилось нелегко, полжизни на одно ухо глухая проходила — он, когда сердился, бил с левой, тяжелая рука была у покойника… Ну и ему ведь тоже нелегко было… В тридцать лет стать калекой, это, знаете… Он ведь после ранения детей иметь уже не мог. Маму ревновал люто, однажды на моих глазах утюгом в нее кинул… скалкой… Каждый раз, как из дома выходила, кричал ей потом в коридоре: «Снимай трусы!..» Проверял, значит… не изменила ли ему за это время… Я долго думал, что так и нужно… Что все так живут.

Вам не холодно?

Выпейте вот… для профилактики, тасскать, чтобы простуды не было… Ваше здоровье!..

Я-то догадывался, что отец мне не родной, — думал, может, у мамы до него другой муж был. Ну еврей был, и она с ним разошлась… Дети, они же чего только себе не напридумывают… А отец у меня, между прочим, до Берлина дошел, Ника вам не рассказывала? Да, всю войну прошел… Герой… Два ордена Красного Знамени. А потом годами по санаториям кантоваться — ну что это за жизнь… для офицера?

О! Чшшш! Ага! Есть!..

Не сбежишь, брат, и не дергайся… Окунек! Ну ничего, на уху сойдет… Сейчас мы его сюда, в сетку, ну-ка подержите мне… Да, чтоб в воде были, свеженькие — видите, какие красавцы… О! Спасибо.

Да… такие, значит, дела…

А вышло, что я и правда — байстрюк. И мать у меня другая. Кто был моим отцом, неизвестно. Она так и не сказала… родная моя мать. Я ее фото первый раз в пятьдесят лет увидел. Знаете, такие снимки, в тюрьме сделанные, — на них человек иначе выглядит, чем на воле… Особенно женщины. Видели нашу красотку, Юлию Тимошенко, — какая она вышла из Лукьяновской тюрьмы? Вот примерно на этой стадии уже можно фотографировать — когда уже видно, какой женщина будет на зоне. Взгляд тоже меняется… глаза… Но все равно можно было увидеть, что красивая была девушка… Леа Гольдман. Леа Давидовна, по батюшке. Чуть-чуть до двадцати трех лет не дожила… Я, только глянул на то фото, сразу себе сказал: Ника этого видеть не должна, никогда. Не дай бог. Особенно этот профиль… Так перед глазами и стоит…

Это она ошибку, конечно, сделала, — что не сказала, от кого ребенок. Худшую ошибку изо всех возможных. Если б сказала, у нее были бы шансы. Если б хоть что-нибудь сказала, что угодно… Сплела бы какую-нибудь легенду, как-нибудь… сотрудничала бы со следствием… Ее бы, конечно, попробовали снова использовать — такими кадрами тогда на Западной не разбрасывались… Отец мой… Бухалов, так и говорил, что это вредительство, загубить агента с таким опытом… Два с половиной года среди бандеровцев — это вам не хухры-мухры! В любом случае, жить бы ей МГБ дало, это точно… Да, злы были на нее, ясное дело, что злы, — забросили ее к врагу с заданием, а она пропала! На два с половиной года — как под землю, ни слуху ни духу… Ну, ясно, какое первое подозрение — перешла на сторону бандитов… Но все равно ее бы сберегли, такими агентами дорожили…

Простите, что вы сказали? Ну, доверяли не доверяли — это уже, извините, лирика, розовые сопли… Никому не доверяли! Ни одного агента не было тогда на Западной Украине, которому бы доверяли. И правильно, я вам так скажу… Со Сташинским историю — помните? Который Бандеру убил, а потом в ФРГ сдался? То-то же… Да что я вам буду рассказывать, у вас же члены семьи тоже воевали… на той стороне… Мало ли что не доверяли! Пока не снят с учета, агент в работе, считайте, как при исполнении… И отец мне вначале так и сказал… Бухалов, — что моя мать погибла при исполнении… Он, может, всего и сам не знал… если и знал, то не придавал такого значения, они иначе на это смотрели — фронтовики, знаете, Германию прошли… Привыкли, что с врагами не цацкаются… Но тут же другое дело. Она ведь уже была гражданка СССР. Агент с особым заданием. Ее смерть была грубой служебной ошибкой. Она должна была жить. Два с половиной года, столько информации… Могла бы выжить. Если бы только не молчала. Молчать ей было нельзя. Нельзя было так злить… молодых мужиков…

Не дует вам, нет? Смотрите, чтоб не простудились…

Да, допрашивали ее… Плохо допрашивали… Вот мой отец — тот умел допрашивать! Еще в детстве мне периодически такие «чистки» делал — и не хочешь, а все как на духу выложишь… И за ухо так крутить умел, по-особенному, аж присядешь… Нет, вы не подумайте, он не был каким-нибудь там… садистом… По-своему, думаю, он меня любил… гордился… Ну такое время было… такие методы… И действовало, знаете! Действовало…