Сила и слава

Глава I

Мул, на котором ехал священник, внезапно сел под ним; это было неудивительно: им пришлось тащиться по лесу около двенадцати часов. Они двигались на запад, но слух о солдатах заставлял их повернуть на восток; там орудовали краснорубашечники, так что пришлось направиться на север, пробираясь через болота, ныряя в сумрак красных деревьев. Теперь оба они выдохлись, и мул просто сел. Священник слез с седла и рассмеялся. Он чувствовал себя счастливым. Это одно из тех странных открытий, которые делает человек на протяжении своей жизни: какой бы она ни была, в ней есть радостные минуты; всегда можно сказать, что бывает хуже, даже в опасности и беде маятник продолжает качаться.

Он осторожно вышел из леса на заболоченную лужайку; весь штат был таким: река, болото, лес; при свете заходящего солнца он опустился на колени и умыл лицо из бурой лужи, которая, словно черепок обливного кувшина, отразила его круглую, заросшую, исхудавшую физиономию. Она была столь непривычна, что священник улыбнулся — робко и смущенно, как человек, застигнутый врасплох. В прежние времена он часто отрабатывал жесты перед зеркалом и поэтому знал свое лицо, как знает актер. Это был род смирения — свое собственное лицо он считал неподходящим: лицо паяца, пригодное для того, чтобы безобидно шутить с женщинами, но у алтаря неуместное. Он тогда старался изменить его, а сейчас подумал: мне это удалось, они меня теперь ни за что не узнают. Радость охватила его, как хмель бренди, суливший временное избавление от страха, одиночества и многого другого. Присутствие солдат толкало его идти в то самое место, куда ему хотелось больше всего. Шесть лет он избегал его, но теперь не слабость, а долг вел туда — и это нельзя было считать грехом.

Он тихонько толкнул мула.

— Вставай, мул! Вставай.

Маленький, изможденный, в рваной крестьянской одежде, впервые после многих лет, он возвращался домой, словно обычный человек.

В любом случае, даже если бы он мог идти на юг и миновать деревню, это была бы еще одна капитуляция. Прошедшие годы были отмечены рядом мелких капитуляций. Сначала он опускал праздничные и постные дни, потом почти перестал заглядывать в бревиарий[22] и в конце концов потерял его в порту во время одной из попыток бежать. Потом пришла очередь алтарного камня[23]: слишком опасно было его держать, а без него он не имел права служить литургию. Наверное, он подлежал взысканию, но церковная кара казалась чем-то нереальным в штате, где единственная гражданская мера наказания — смерть. Его образ жизни, ставший привычным, походил на треснувшую плотину, через которую просачивается забвение и смывает то одно, то другое. Пять лет назад он открыл путь непростительному греху — отчаянию, но теперь возвращался туда, где оно родилось, со странно легким сердцем, ибо перешел рубеж самого отчаяния. Он знал, что был плохим священником. Для таких, как он, у людей было прозвище — «поп-пропойца», но все падения улетучивались у него из головы; груз его проступков накапливался где-то втайне. «Когда-нибудь, думал он, они окончательно заглушат источник благодати». Пока же он продолжал нести этот груз, с приступами страха и усталости, с беспечным легкомыслием.

Разбрызгивая грязь, мул перешел поляну, и они снова углубились в лес. То, что священник больше не отчаивался, конечно, не значило, что проклятие с него снято — просто тайна постепенно становилась слишком непостижимой: проклятый влагал в уста людям тело Господне. Странный служитель Божий, принадлежащий дьяволу. Голову его наполняла наивная мифология: архангел Михаил, облаченный в латы, поражал дракона, и ангелы низвергались в пространство, словно кометы, с прекрасно струящимися волосами, за то, что испытывали зависть к людям, которым, по словам одного из Отцов Церкви, Бог даровал необычайную привилегию жизни — этой жизни.