Враг женщин

* * *

Почему-то этот человек больше всех занимал меня в ту ночь.

«Надо найти этому женоненавистнику более строгое наказание, чем тетушкино. Чтобы он понял истинную силу женщин. Надо отомстить за ту девушку, которой он не позволил попрощаться с женихом, лежавшим на смертном одре. Надо его Проучить так, чтобы он никогда больше не смел говорить о женщинах в таком тоне!»

С такими черными мыслями в душе я подошла к Хомонголосу. Он стоял, прислонившись к дереву, и, засунув руки в карманы брюк, наблюдал за танцующими.

Я сладким голосом по-дружески спросила у него:

— Вы не танцуете, господин Зия?

Он, не меняя позы, ответил:

— Я только смотрю, сударыня.

— Вы, наверное, не любите танцевать?

— Мне нравятся любые движения. Даже кувыркание полезно для здоровья.

— Почему же тогда вы не участвуете?

— Я буду танцевать, но не один же… Нужен партнер для танца. И здесь ведь не так, как в боксе. Партнер не должен быть мужчиной. Нужно, чтобы он был женщиной…

Он снова слегка улыбнулся, не поворачивая головы.

Я продолжила:

— А вы не любите женщин.

— Боже мой, сударыня. Если к человеку пристанет какая-нибудь молва…

— Но ведь в этом же есть доля правды. И те слова, которые вы сказали перед этим, кажется, подтверждают то же самое.

— Пощадите, госпожа… Я только недавно ляпнул кое-что невпопад… Не искушайте вашего покорного слугу второй раз столкнуться лицом к лицу с той же самой опасностью — оказаться в неловком положении. Давайте оставим эту щепетильную тему.

Хомонголос наконец-то удостоил меня взглядом своих прекрасных китайских глаз. Мои первые шаги увенчались успехом. Я хотела вначале разозлить его, вызвать на горячий спор. Теперь я должна была быстро изменить манеру поведения.

Тихим проникновенным голосом я начала:

— Я не такая, как другие девушки, господин Зия. Я люблю спорить и не обижаюсь на правду. Вы можете говорить со мной открыто, как с одним из ваших товарищей, ничего страшного…

Хомонголос еще раз взглянул на меня. Потом, снова уставившись на танцующих, произнес:

— В таком случае я не виноват… вы хорошо знаете, что все эти танцы изобретены африканскими дикарями. На мой взгляд, дикари — это люди, живущие естественной полной жизнью. Они пока не знакомы с шутовскими гримасами цивилизованного общества. У них стальные мускулы, твердые, обжигающие, как потоки холодной воды, движения. Подумайте сами, танец, придуманный этими людьми, может ли быть воспроизведен вон теми кривляками, которые пытаются подражать чужим движениям?

Он показал рукой на танцующих и, горько усмехнувшись, замолчал.

Я попыталась возразить ему, чтобы не раскрывать раньше времени свои карты:

— Да, но признайте, что они танцуют, соблюдая чувство ритма и изящно, такое вряд ли встретишь у дикарей.

— По-моему, ритм и изящество могут быть основаны только на силе. А эти тонкие, как щепки, задыхающиеся барышни, которых тронь, они и рассыплются, что за удовольствие они находят в танце?

— Да, но если одна из них будет держаться за руки такого сильного мужчины, как вы…

Хомонголос, не дав мне договорить, дернул плечами и воскликнул:

— Госпожа, вы думаете, что для такого мужчины, как я, этот танец представляет хоть какой-нибудь интерес? Да легче танцевать с корзиной яиц на голове. Ну, допустим, я стану танцевать с такой изнеженной барышней, как вы, которая в жизни палец ни разу не уколола. А вдруг я случайно слишком сильно дерну за руку и выверну вам запястье, не дай Аллах. Или неожиданно сломаю один из ваших тоненьких, как перышко, пальчиков? Или наступлю на вашу нежную ножку и расплющу ее. Вы упадете на землю, схватившись за свою раненую конечность, и заплачете во весь голос.

Хомонголос мысленно представлял, в каком смешном положении я могла бы оказаться, и от этого его разобрал смех. Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься на него, как кошка, и не вцепиться в его грубое красноватое лицо, исцарапав его в кровь. А после вырвать его курчавые негритянские волосы.

Между тем мне нельзя было показывать своего возмущения. Все, что бы я сейчас ни сделала, ни сказала, не будет иметь такого эффекта, как то наказание, которое я для него придумала. Поэтому я покорно склоняла голову перед всеми этими оскорблениями.

Он высказал мне все, что хотел, и потом сообщил:

— Вы позволите, я должен что-то сказать одному из моих друзей. Я совсем забыл. У меня нет записной книжки в мозгу.

Он собирался уйти, не дожидаясь моего ответа.

— Господин Зия, вы признаете, что я — человек слова?

Он, слегка удивившись, сказал:

— Так вы не рассердились?

Я с той же спокойной улыбкой ответила:

— Нет, мы разговаривали открыто… вы сказали то, что думаете… Ваши слова больше мне понравились, чем комплименты джентльменов из салонов.

Он с недоверием переспросил:

— Неужели?

Я, боясь выдать себя, серьезно проговорила:

— Да, я не сержусь… Просто я немного расстроена… И только.