Болезни наши

– Чем могу?

– Записка тебе, красавчик. Пляши!

В руке горожанки (так почему-то Фёдор окрестил про себя эту бабу) колыхался, как веер, самый обычный почтовый конверт. По стрекозиным глазам её было видно, что она знает содержание записки. И надорванные края конверта говорили о том же.

– Ручку позолотишь?

Фёдор любил швыряться мелочью, но в этот раз сказал:

– С чего бы это? Отправитель должен платить.

– Вот дурачина, – загыгыркала горожанка, – любой другой за такое письмецо тыщу бы выложил, а ему полтинника жалко. Знал бы ты, какая Мерилин Монро тебе предлагается…

«Ну а что?» – подумал Карачагов и, усмехаясь такой интриге и самому себе, полез в карман.

Утром он скажет Милане, отрывая её от себя:

– Ты хоть знаешь, что эта дура сказала мне на прощание?

Взгляд отрешился от Фёдора, устремился сквозь тюль в заоконные дали, демонстрируя равнодушие, но она как будто окаменела, как будто вся превратилась в слух. Насчёт себя она не питала иллюзий, знала и понимала себе цену, но как мучительно она не хотела лишать этих иллюзий других.

– Горожанка взяла у меня пятихатку, отдала конверт и, отвернувшись, разочарованно сказала: «Надо было Акацию отнести, он бы больше дал».

У Миланы по животу разлилась было холодная желчь тревоги, но она быстро взяла себя в руки, подумав: «Сам виноват». И кроме этой мысли Фёдор ничего не услышал в её лице.