Путешествие в Елатьму

На обратном пути собираем грибы и купаемся в протоке. Прохладная, быстрая, прозрачная вода, песчаное дно. Так бы и сидела в воде до заката.

Вечером, гуляя вокруг кордона, замечаю то там, то тут, крошечные белые грибы. Отмечаю эти места. До утра грибочки подрастут, и останется только пройтись по меткам. В семь часов утра, прихватив нож и корзинку, выскакиваю из избы, но возле каждой отметки, вместо ядреной коричневой шляпки, белеет короткий столбик низко обрезанной ножки: глазастые доярки здесь уже побывали.

Три дня на кордоне пролетели незаметно, отпуск подошел к концу. В Елатьму возвращаемся вместе с дядей Сашей, который собирается проведать свою старенькую маму, оставленную на лето одну на хозяйстве. Мы приняли предложение переночевать перед отъездом у них в доме, расположенном недалеко от пристани: рано утром нам на теплоход.

Родители пошли за вещами, оставленными у дяди Вани, а я отправилась попрощаться с дедушкой, дом которого неподалеку. Он усадил меня в саду и напоил квасом. Я, скорее для поддержания беседы, стала просить его рассказать что-нибудь о бабушке Анастасии и о старых временах. Дед повздыхал и начал:

– Ты же знаешь, что родом я из Сасово. Фамилия наша жила там не один век. Кстати, в былые годы, когда Елатьма была городом, Сасово относилось к Елатомскому уезду. А теперь Сасово – город, а Елатьма – село. Во как бывает. Моя семья занималась выделкой и продажей кож. И после революции продолжала заниматься, пока НЭП не отменили. Жили мы в центре города в двухэтажном просторном доме. Отец – Иван Тимофеевич, три старших брата: Аким, Илья и Филлип, и сестра – Пелагея. Я ведь младшенький. Мама умерла, когда я был еще мальчишкой. Сначала вышла замуж сестра и ушла жить в семью мужа. Потом, один из братьев – Филлип – поехал по делам и исчез. Остальные оставались вместе, в родительском доме. Двое старших братьев взяли в жены подружек – двух Манечек. Уж и детишки пошли. Жили все дружно.

Дед замолчал.

– А про бабушку?

– Твоя бабушка, Анастасия, моложе меня на пять лет. Хороша была – загляденье. Я приезжал сюда к ее родителю по торговым делам. Потом посватался.

– И что?

– Выдали ее за меня, хотя и не люб я ей был.

– Против воли?

– Да. Года три она бесилась. Даже появление на свет первенца – вашего отца – её не успокоило, но потом, как Тамара у нас родилась – остепенилась. Семейная жизнь на лад пошла. Мы как раз сюда, в Елатьму приехали жить. Она стала учительствовать, а я устроился счетоводом в совхоз. Оставаться в Сасово нам было уже нельзя: семья то зажиточная – классовые враги. Братья с женами и детишками подались в Москву, мы – сюда, а отец не захотел покидать свой родной город: пошел доживать век в семью Пелагеи. Власти дом отобрали и успокоились: мы разъехались, отец – старик. Трогать не стали. Но он долго еще приходил к своему дому, садился на лавочку, и смотрел, как чужие люди входят и выходят.

Дед снова замолчал. Я была потрясена услышанным. Дед заметил мое смущение:

– Мала ты ещё. Подрастешь – поймёшь.

Больше из деда ничего вытянуть не удалось.

Ужинали в просторном доме дяди Саши. Мать его – высокая сухая и нелюдимая старуха, одетая как монашка, быстро ушла в свою комнату и заперлась. Велено было её не тревожить. Я успела одним глазком заглянуть, что там, в её комнате, и увидела иконы на стене и горящую лампаду.

В доме дяди Саши много искусно сделанной плетеной мебели: кресла, диван, столик, сундук. Красиво, но сидеть на плетеном кресле жестковато, особенно неприятно моей, слегка обгоревшей, спине. На окнах гостиной – вышитые занавески, тканевый абажур с бахромой на потолке, а на высокой деревянной спинке старинного дивана выстроился ряд слоников. На столах и буфете аккуратно расстелены вышитые салфетки. Даже слоники стоят на специальной кружевной салфетке. В комнатах – шкафы с покрытыми замысловатой резьбой дверцами. Почти всю мебель дядя Саша сделал сам.

Последнее яркое впечатление – ночевка на сеновале. Жаркий день сменился душным вечером, и в доме ложиться нам с мамой не хочется. Чтобы не кололась трава, расстилаем пляжные подстилки. Стенки сеновала раскрыты и видно звездное небо. Пахнет рекой и пряным сеном.

И вот, снова теплоход. Раннее утро. Впереди два скучных дня. Я за всю жизнь так и не поняла, чего хорошего люди находят в речных круизах? Чего здесь делать? Разве только предаваться размышлениям. Я и размышляла. О дедушке и о бабушке Анастасии. О дяде Ване и его погибших на войне братьях. И о прадедушке Иване Тимофеевиче. Я с детства верила, что все, кроме белых, хотели свержения проклятого царизма. Я гордилась, что мои папа и мама воевали с фашистами. И папины двоюродные братья, дети братьев дедушки – тоже воевали. И все награждены орденами и медалями. Они – эти двоюродные братья, бывали у нас дома, и мы ездили к ним. Но оказывается прадедушку и его сыновей с детьми: с папой и вот этими самыми двоюродными братьями, просто выгнали из родного дома? Разве так можно? Каково это, всего лишиться и начинать жизнь заново? Ведь надо отпустить обиды, не держать зла, вживаться в новые обстоятельства, работать, растить детей, строить планы. И я вдруг поняла, что иначе то и нельзя. Да и на кого обижаться? Это всё равно, что обидеться на землетрясение, на испытание, ниспосланное богом и судьбой. Кстати, грех жаловаться: дядья мои вполне успешны. У них прекрасные семьи. Все получили хорошее образование. И мой папа – ученый, а мама – преподаватель в институте. Фамилия Ивана Тимофеевича не пропала, не рассыпалась в прах после революции и гражданской войны.

Неспешно катит свои воды Ока, как и сто, и двести, и тысячу лет назад. Медленно проплывают мимо то крутые, то пологие берега, леса, поля, сёла. Многие поколения людей, когда-то здесь живших, строили города и дороги, любили, страдали, растили детей, отбивались от врагов, восстанавливали разрушенное и строили заново – еще краше. Их так много – этих наших предков. Мы их наследники и должники.

На теплоходе включили музыку, и Бернес снова спрашивает у слушателей:

– С чего начинается Родина?