Натюрморт с часами

Двор

Я настолько утомлен, что способен только к простым предложениям, — было написано на лбу квартиранта. Он качался на стуле, чувствуя, что сердце бьется все медленнее. Какой-то тяжелый холод шел со спины, из окошка на крыше, которое, похоже, до конца не закрывалось. Он запрокинул голову, как на шарнире, чтобы посмотреть. Кровь прилила к голове.

Эту игру он любил, сколько себя помнит, особенно на улице, на каком-нибудь заборе или на пустой стойке для выбивания ковров, ребенку казалось, если не держаться, то можно упасть в небо, мягкое нёбо. Так он раскачивался, повиснув, как летучая мышь, опустив болтающиеся вялые руки. В этом опрокинутом мире его особенно завораживала та единственная, пустая глазница на лбах прохожих. Он грезил, повешенный, до тех пор, пока его совсем не придавливали собственные парящие внутренности.

И сейчас он вознамерился слегка потеряться в похожем инфантильном опьянении, в сладком вертиго, он уже почти слышал собственную кровь, когда краешком полусонного глаза увидел, как в зазор между окном и рамой пытается проникнуть дикий голубь. Квартирант быстро вернул стул в нормальное положение, вскочил, зашатался, потому что от быстрой смены позы у него закружилась голова так, что ему пришлось согнуться, схватиться за край чего-то, застыть так на несколько мгновений, а потом он осторожно выпрямился, потирая виски. Но голубь испугался звука, который издал стул, и только одно белое перышко парило в угасающем свете. Квартирант протянул руки, чтобы его поймать, но с этим пришлось помучиться, потому что перышко ускользало при каждом взмахе, как летающая рыбка. И только когда он протянул ладонь жестом нищего, оно просто упало, где-то между линиями. Он скрутил его пальцами и взял в рот (грызть разные травинки, ниточки, соломинки и все, что попало, было его тиком, привычкой).

Солнце уже зашло, но горизонт еще пламенел, пронизанный птичьими тенями. Он мог видеть промзону, полагая, что распознает геометрические формы нефтеперерабатывающего завода, со стороны цыганского поселка за каналом, из заводской трубы вырывалось пламя, похожее на нарисованный выстрел, там же была и железнодорожная ветка (из-за близости которой дом, особенно по ночам, вздрагивал), устремленная к бетонному мосту. К Дунаю, полному золота и рыбы, разжиревшей на городских отбросах, к прибрежной растительности на противоположном берегу, похожей на щербатый рот, что ему иногда снилось, к разрытому Офицерскому пляжу, но это уже было далеко или низко, и наблюдателю могло привидеться только в инерции сменяющих друг друга картин. Но точно известно, что можно было рассмотреть: большую парковку для тяжелых фур, возвышавшиеся крыши (некоторые из них были еще камышовые), Алмашскую церковь, здешнее небо.

Новый жилец ни на что не смотрел, предметы проплывали мимо, он стоял, нечувствительный к далеким звукам пароходных гудков или народной музыки, которую передавали по радио, их приносил ветер, — а пристально вглядывался в маленький, соседний с Девочкиным, дворик, составлявший, судя по всему, некое единое целое с ее двором. Там играл десятилетний мальчик.

Сосредоточенный, он был так близко, что можно было рассмотреть два переливающихся улиточьих следа, соединявших его ноздри и рот, которые он время от времени слизывал. Он мучился, пытаясь что-то выкопать из утоптанной земли пластмассовым совочком для пляжа, а рядом с его ногой, в наэлектризованном ожидании, застыла собачка неизвестной породы. Выкопав довольно-таки жалкую ямку, мальчик вытер грязные руки о собачью шерсть и, наклонив голову, сложил их в молитве.

Обряд продолжался: малыш то изображал равнодушного священника, то скорбящих, то могильщиков, которые дожидались, стоя в стороне и покуривая, скучая и время от времени крестясь. Потом один из них, совершенно спокойно, с печатью недетской серьезности на лице, взял полуголую куклу без одной ноги и опустил ее в неглубокую раку. После минутного размышления начал ее решительно закапывать. Крест, из двух палок, воткнул в головах могилы. Но окончательная верификация смерти давалась нелегко. Крест падал, мальчик его поднимал и опять втыкал в твердую почву, дело шло трудно, ребенок разнервничался и вправду заплакал.

Но, сынок, — жилец вздрогнул от возгласа, и тогда заметил мужчину, который наверняка уже некоторое время стоял здесь, у дверей, тоже наблюдая за похоронами куклы.

Смотри, — всхлипывал мальчик, показывая отцу разъехавшиеся палки. Отец снова сложил их крест-накрест, закрепил какой-то проволокой, воткнул острым концом посреди могилки. Новый крест наклонился, но не упал. Мужчина слегка приобнял мальчика. Собачка опасливо приблизилась к холмику, тщательно обнюхала символ, и, подняв ногу, пометила место. Молодой человек в своем укрытии рассмеялся.

Он подумал, что такое невидимое присутствие в чужой жизни содержит в себе что-то созидательное, что-то от скрытой, неизвестной силы. Соседний двор, пространство с ореолом его силы, теперь опустел, исчезла и собака, постепенно загорались огни. Лег подбородком на подоконник, перемещая перышко из одного угла рта в другой, его охватила какая-то бесчувственность, сонливость. Дверь скрипнула, и в снопе света во двор шагнула девушка, с волосами, замотанными полотенцем, она несла таз, из которого выплескивалась вода; вот вода вылилась, прямо на ту детскую могилку, потерянную в темноте.

Мария, — позвал было молодой человек, но закашлялся, едва не подавившись попавшим в рот перышком, так и не ставшим инструментом писателя. Девушка остановилась в дверях, прислушалась, вздрогнула и вбежала в дом, оставляя за собой темный след, не взглянув вверх. (Тот, кого позвали, сначала смотрит налево и направо, подумал жилец, задыхаясь, рассматривая свой мягкий, топорщащийся плевок, и только, если опять окликнуть, посмотрит вверх, на балкон, на крышу, на крону дерева, или, где вы там есть, если вы не попугай, выучивший имена, или ангел, и летите. Никто не ожидает, что к нему мог бы обратиться Бог, это он хотел сказать).

Мария, — повторял он, сидя на полу, окончательно потеряв всякую надежду. Может быть, он и уснул. Кто знает, как долго с нижнего этажа слышался звук Девочкиного голоса, смешанный с упоительными кухонными запахами. Но это ему напомнило, что он весь день ничего не ел, что дико голоден. И он спустился, паря в пламени теплого аромата, как герой мультфильма.

Если бы он, прежде чем закрыть за собой дверь, обернулся и посмотрел вверх, то, возможно, смог бы увидеть, как крохотная душа куклы подлетает к окну и приникает к стеклу.