Год Свиньи

Наверное, этого Васю в жизни никто так не слушал, как сейчас. В воздухе снова воцарилась тишина. Все смотрели на него. А он сидел и смотрел в одну точку. Даже Монах присел на край кровати.

«А можно же просто взять, мужики, и простить? Как будто ничего и не было. Можно же так? И ***, кто и что скажет. Ребенок родится и останется с нами, и я его воспитаю. А когда он или она вырастет, всё расскажу. Прямо как есть, на духу. И про дачу, и про работу. И что его мама полюбила другого. Так может быть? А ребенок будет меня слушать. А она снова будет реветь. И я скажу, что люди, они же ошибаются в жизни. Каждый же может споткнуться. Но один как бы упал и не может подняться. А не может подняться, потому что ему тяжело. Он понимает, что ошибся. И если пройти мимо и посмотреть как бы свысока, то человеку это не поможет. Он все так же будет лежать, а, может быть, будет скатываться дальше. Пока от него ничего не останется. И люди вокруг будут говорить: Эй, посмотрите на него! Это же дно. Они будут говорить своим детям: Вот так делать не нужно. Так нельзя жить. Но они же не могут прознать жизнь наперед. И без разницы, сколько ты прожил. Никто не может сказать, что будет потом. Поэтому я, наверное, не буду оборачиваться назад. Потому что мне не так много светит впереди. Что я видел в жизни? Армию, завод, дачу. Что видела она во мне? Наверное, ничего. Свадьба по залету? Дети? Бытовуха? И я знаю, что выйду отсюда. Продам эту ебаную дачу. И начну жить заново».

«Думаешь, что-то изменится?» — спросил я.

«Находясь здесь, изменился я. И уже не смогу быть таким, как раньше. Я протяну ей руку. И буду приходить домой. Буду смотреть на то, как взрослеют мои дети. Уволюсь со сталепрокатного. Мне больше это все не нужно».

«Очень важно. Просто принять и простить, как бы больно тебе ни было. Протянуть руку и не предлагать помощь из обычной вежливости. Заставить себя остаться, даже если гордость просит уйти. Ну, и, конечно, любить, но не именно за что-то, а просто так», — прохрипел Монах. Посмотрел по сторонам, поднялся с кровати и задумчиво вышел из палаты.

«Мы раньше с мужиками делали святые распятия, — очнулся Серега. — Разных размеров. Крепкие, что пиздец. У нас пацаны покупали. Потому что все ходим под богом. Причем, я говорю — таким можно и насмерть убить. Времена были такие. Выходишь на улицу. Чисто до ларька дойти опасно, огребешь как не *** делать. Ну, берешь с собой крест под курточку. И *** кто подойдет. А если подойдет, то резко его выхватываешь и бьешь. Шансов у человека нет. Делали разные: можно на шею надеть, можно на стену повесить. И дела шли неплохо. Потом предложил подельник на кладбище выйти. Прямо на надгробия кресты делать. Это же золотая жила. Ну, как мы зашли, так потом и вышли. Ворвались парни с кладбища к нам на производство и нашими же крестами нас избили. И они бьют меня моим же крестом, а я лежу и мне не страшно. Только лицо сына божьего перед глазами щелкает. Подельник уже не совсем живой, а мне хоть бы что. Забрали у нас они всё и уехали. Денег еще должен остался. Долго же я в больнице потом валялся. Но страха у меня не было. Я знал, что выживу. А когда здесь оказался. Помню, открыл глаза и подумал, что всё — мне пиздец. Страшно стало, что всё. Что такой конец у меня. Да, я запойный. Жена запойная. Теща хотела забрать у нас детей, но я не дал. И сейчас я не знаю, что делать. Я знаю, что не смогу не бухать».

«Ну, а че тогда говорил, что завяжешь?»

«Не знаю. Потому что так правильно. Так должно быть. Но у меня вряд ли получится соскочить».

«Ну, в этом никто не виноват, кроме тебя», — ответил я.

«Виноват».

«Кто?»

«Общество. Государство. Демонстрировать, как ты пьешь, стало модным. Зайди на любую страницу в ВК, посмотри. Пьют все. Я смотрю рекламу с пивом, где мужики сидят в хорошей компании с девочками на природе и душевно выпивают. Я тоже этого хочу. Рекламные плакаты с застывшей от холода бутылкой водки. Шесть алкогольных сетевых магазинов с яркой красной вывеской находятся в радиусе того места, где я живу. Продолжать?»

«То есть ты хочешь сказать, что ты жертва?» — спросил я.

«Оградите меня от этого и я перестану».

Я с ухмылкой поднялся с кровати, посмотрел на своих соседей:

«Вы точно оба в край еб***», — и вышел из палаты. В конце коридора замаячил знакомый силуэт Лехи. Он осмотрелся по сторонам, протянул мне пакет со словами:

«Не знаю, как ты это дерьмо жрать будешь».

«И тебе спасибо».

Он поперхнулся и ушел. Я зашел за угол. Достал из пакета сэндвич. И приступил к ужину. Господи, какой же он вкусный. Когда впихиваешь в себя 4000 калорий, запивая их ледяной колой, испытываешь отличные чувства. Представляя Элвиса, я стоял и уплетал этот сэндвич. Я точно также был на грани. Но за спиной не было великой славы, толпы фанатов, шикарного поместья и народной любви. За спиной не было ничего, кроме боли, разочарования и неизбежности в глазах, трех початых пачек Marlboro gold, небольшой коллекции виниловых пластинок, трех книжных полок с разносортной и никому ненужной литературой, черная кепка Kangol11, новенькие, в коробке, белые Nike Air Force, золотые часы Diesel, пачка неоплаченных счетов ЖЭКа, оригинальная джерси любимого Colorado Avalanche12, 150-ти подписчиков в инсте, пачки презервативов Durex, трех заклятых врагов по жизни, одной неразделенной любви и баночки лимонада dr. Pepper в холодильнике.

Выписка была не за горами. Доктор намекал, что не планирует меня тут долго держать. Ибо основной симптом болезни мы сняли. А дальше разбирайся — ка ты парень в своей башке сам. Если бы это было так легко, то, наверное, я бы не оказался здесь. Я задавал ему один и тот же вопрос: когда я стану прежним? Он отвечал, что нужно время. Хотя где-то внутри до меня дошло, что, наверное, прежним я уже не буду никогда.

«Самый главный фактор и провокатор твоей проблемы — ты сам. Знаешь, что говорили французы?»

«Что?»

«Самым главным врагом Наполеона был сам Наполеон».

В коридоре послышался какой-то шум. Раздался стук в дверь. И он вышел из кабинета. Краем глаза я заглянул в приоткрытый ящик письменного стола. И среди прочего заметил здоровенную книгу, автором которой был самый популярный медицинский шарлатан нашего времени — доктор Обывалов.

Слышали про такого? Этот интеллигентный с виду доктор создал свою теорию, направленную на лечение пациента с помощью коллаборации космической энергии с божественной.

Пик его взлета пришелся на начало нулевых. Толпы простодушных и наивных людей, которые не видели просвета в своих недугах, массово скупали его книги. Маркетинг был изумительный. Его литературу нужно было покупать только в строго отведенных магазинах, потому что книжки были заряжены особой энергией. А пираты просто штамповали эти книги, и они не имели абсолютно никаких целительных свойств.

Ко всему прочему предлагались буклеты разного размера с изображением дока на фоне звёздного неба. Покупка нужного буклета зависела от тяжести проблемы. Чем сильнее болезнь, тем, соответственно, дороже буклет. Буклет можно подкладывать под больные места, заряжать воду и пищу. Все книги строились на том, что Обывалов публиковал письма «чудным образом» исцелившихся старушек. И в конце давал рекомендации по дальнейшему лечению. То есть пока у тебя не будет собрана вся коллекция книг, должного результата ты не достигнешь.

Позже доктор вышел на новый уровень, и, осознав, что тема-то рабочая, решил продвигать свои другие таланты. И теперь на полках стали продаваться МР-3 диски с его авторской музыкой. Со временем стало ясно, что большинство этих доверчивых и несчастных людей переставали обращаться за квалифицированной помощью и делали себе только хуже. Как следствие, течение их болезней усугублялись. Многие даже умирали. Но правоохранительные органы разводили руками. Ведь это личное дело каждого. Миллионы долларов сыпались на его счета. И дела шли в гору. Да что шли? Они и до сих пор идут.

Секта доктора Наебалова, которого так прозвали хейтеры, только росла. И самое ужасное, что мой лечащий врач был в ней. Я вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

В палате на кровати сидел Монах.

«Уходишь?» — задумчиво спросил он.

«Ну а ты не видишь?»

«То-то и оно, что вижу. Вижу даже больше. Тебе же ведь нисколько не полегчало. Это чувствуется».

Я молча собирал вещи. Внутри все кипело.

«Вся эта психиатрия поверхностна. По сути, ты платишь большие деньги, чтобы пожаловаться на себя. И знаешь, что еще забавно?»

«***, что?» — не выдержал я, резко швырнув полотенце на пол.

«Что ты никогда не выздоровеешь. Просто болезнь кочует внутри тебя. И переходит из одной стадии в другую. И это будет длиться всегда».

«Послушай. Ты гребаный шизик. Ты не в своем уме. Понял?» — меня просто вымораживал его монотонный, хриплый голос. Я резко развернулся и сделал шаг в его сторону. Еще бы немного и ему бы не поздоровилось. Но я, видимо, забыл, где нахожусь. И что сил как следует треснуть ему у меня нет. Он засмеялся и прилег на свою кровать.

«Я вижу, что ты расстроен. Но пойми, твое состояние — не признак того, что ты слабый человек. Наверное, ты просто пытался быть сильным слишком долго. И твое нахождение здесь — это расплата за то, что ты совершал. Всё бесполезно, пока ты это не осознаешь внутри себя. Твои грехи. Они живут внутри тебя. И те чувства, которые ты испытываешь сейчас, они кроются в грехах, которые ты совершал на протяжении жизни. Тебе нужно внутренне пройти их снова. А потом раскаяться, отпустить их. И всё пройдет».

«Грешат все», — ответил я.

«Никогда не ищи оправдание своим грехам в том, что грешат все. Каждый ответит перед Богом сам. Та жена, которая гуляет, не оправдается тем, что муж пьет. А тот муж, который пропивает всё, не будет оправдан тем, что жена его не понимает. Дети, которых они упустили — вот их суд13».

Я с чувством легкой тревоги посмотрел на него. Монах перекрестился:

«Это слова я когда-то прочитал в одной книге. Ты понял, что я имел в виду?»

«Кажется, да, — ответил я. — И что мне делать?»

«На этот вопрос я не могу тебе ответить. Находясь в стенах психушки, ты, наверное, усвоил, что кто-то готов менять свою жизнь в корне. А кто-то сразу после выписки начнет все сначала, чтобы попасть сюда снова. А я останусь здесь, потому что за все это время так и не смог принять для себя правильное решение».

***

«Стыжусь, авва мой, рассказать тебе позор моих дел, прости меня Бога ради. Но как ты видел уже мое нагое тело, обнажу пред тобою и дела мои, чтобы ты знал, каким стыдом и срамом полна душа моя. Не тщеславия убегая, как ты подумал, не желала я рассказать о себе, да и чем мне тщеславиться, бывшей избранным сосудом диавола? Знаю и то, что, когда начну свою повесть, ты убежишь от меня, как бежит человек от змеи, не смогут уши твои услышать безобразия дел моих. Но скажу, ни о чем не умолчав, заклиная тебя, прежде всего непрестанно молиться за меня, чтобы найти мне милость в день Судный». Старец плакал неудержимо, а жена начала свой рассказ.

«Родиной моей был Египет. Еще при жизни родителей, когда мне было двенадцать лет; я отвергла любовь их и пришла в Александрию. Как я там вначале погубила мою девственность, как неудержимо и ненасытимо отдалась сладострастию, стыдно и вспоминать. Приличней сказать вкратце, чтобы ты знал страсть мою и сластолюбие. Около семнадцати лет, прости, прожила я, будучи как бы костром всенародного разврата, вовсе не ради корысти, говорю истинную правду. Часто, когда мне хотели давать деньги, я не брала. Так я поступала, чтобы заставить как можно больше людей добиваться меня, даром совершая угодное мне. Не подумай, что я была богата и оттого не брала денег. Жила я подаянием, часто пряжей льна, но имела ненасытное желание и неудержимую страсть валяться в грязи. Это было для меня жизнью, жизнью почитала я всяческое поругание природы14.