Долгое прощание с близким незнакомцем

Как ни странно, Инка и Сашка подталкивали в правильном направлении еще до того, как я сам сумел нащупать его. Ну что ж, спасибо. Будем считать, что я им обязан. С Ниной или, если мое покаяние окажется запоздалым, с кем-то еще, но я обязан сначала заняться своей судьбой, а уж потом решать, заниматься ли мне дальше неопознанными объектами. Или чем там еще? Может статься — философией… Или философией с литературой. Полетам над Землей пришел конец. Теперь я мог их продолжать разве что в качестве пассажира. Значит, полет мысли был тем более необходим, потому что вообще без полета мне вряд ли стоило жить. А где — в глухом углу или на виду, — не столь существенно. Главное, рядом с любимым человеком успеть совершить то дело, ради которого, как я теперь только начал понимать, я и оставался до сих пор жив, несмотря на искушения судьбы, которыми изобиловала моя летняя работа. Безбрежного океана времени впереди себя я уже не ощущал. А это что-нибудь да значило.

Эпилог. Михаил

Перечитав написанное, Михаил Горский не почувствовал никакой радости. В душе противно ныло. То и дело накатывало чувство, что он сделал что-то не то. Взялся за неразрешимую задачу. Именно за неразрешимую, а не просто непосильную для него, Михаила. Никакое сходство взглядов, вкусов и глубинных устремлений не могло быть достаточным для получения результата, сколько-нибудь сходного с кураевским. Неповторимая индивидуальность творца лежала много глубже их общего духовного слоя. Он не мог воспроизвести ни уникальную ментальность, ни уникальный жизненный опыт, ни интуицию другого человека, поскольку сам, как и любой другой, тоже являлся уникумом. Всевышний создал всех различающимися, несмотря на немалое сходство. Каждому отводится свое. И если кто-то не успевает сделать предназначенное ему в этой жизни, за него и так же, как он, не может уже сделать никто.

Предчувствия Михаила оправдались, пускай и не так скоро.

Черновой вариант «Тактики исчезновения» сестра покойного писателя Ольга Александровна на правах его единственной законной наследницы разрешила опубликовать в Северо-Восточном издательстве. Оставалось только ждать сообщения о выходе романа. Однако время шло, а никаких новостей Михаил не получал. Однажды, спустя почти год, поднимаясь, но эскалатору, Михаил увидел в руках человека, спускавшегося навстречу, книгу с оттиском автографа Глеба Кураева на обложке. Книга была определенно такого формата, какого Михаил никогда не видел. Значит, где-то Глеба печатали, а он об этом не знал. На следующий же день Горский позвонил Вике.

— Да, — подтвердила она, — это издал Мухитдинов. Я давно уже знаю.

— Там только «Полигоны»? — спросил Михаил, с тоской чувствуя, что вот-вот узнает нечто крайне для себя неприятное.

— Нет, там и «Тактика исчезновения».

— И вы мне не сказали! — не скрывая досады, упрекнул ее Михаил. А в ответ услышал:

— Я забыла. Альфред привез мне несколько экземпляров, но я уже все раздала.

Что-то похожее на стыд, только не за себя, захлестнуло душу Михаила. Истолковав затянувшуюся паузу как свидетельство обиды, Вика напомнила:

— Да не переживайте так! Это же самый первый черновой вариант…

— Но я-то и такого не знаю! — вырвалось у Михаила. — Послушайте, а тот вариант, который только у Вас, Вы дадите мне его прочесть — хотя бы в Вашем присутствии?

— Нет, — определенно и резко ответила Вика.

Горский едва не задохнулся от гнева. Какого черта она искала в нем слушателя для своих откровений!

Книгу, изданную Мухитдиновым, он все же достал и прочел. «Полигоны» были идентичны тексту, опубликованному в Москве еще при жизни Глеба. Что касается «Тактики исчезновения», то это действительно был достаточно сырой текст, над которым автор, будь он жив, еще работал бы и работал… Таким было первое открытие.

Второе, и главное, касалось лично Михаила: предчувствие провала всей его затеи оправдалось. Для начала — он пошел совсем не тем сюжетным путем, которой выбрал Глеб. Да и вообще кураевского у него не получилось ничего. Попытка последовать благородному примеру Римского-Корсакова и его коллег по «могучей кучке», дописавших незаконченную Бородиным «Богатырскую симфонию», оказалась бесплодной. Из-под пера Горского не вышло ничего похожего на работу человека, которому он хотел помочь, но который, рассуждая здраво, в этом уже не нуждался.

Оставалось смириться с поражением и отправить собственные «Стратегии» и «Тактики» в нижний ящик стола. Одно дело чувствовать и понимать в унисон с Глебом, совсем другое — творить. В этом вся разница. Тревожить тень любимого писателя, прежде казавшегося таким близким, таким понятным, Михаил больше не собирался. Пора было прощаться.