Боль

Глава пятая

Вечно они усталые, эти ее училки. Особенно по утрам, на первом совещании. Зевают, клюют носом, этакие ощипанные пташки. Одни, чтобы проснуться, пьют кофе, чашку за чашкой, другие без остановки что-то жуют. До полудня они набираются сил, но утром кажется, что у одной вот-вот вывалится глаз, а у другой – челюсть. Чем они моложе, тем более замотаны. Она тоже была такой, но теперь ей трудно вспомнить, по каким причинам. Сколько стараний, и зачем? Ведь младенцы, которые будят вас среди ночи, в мгновение ока превратятся в мрачных подростков; дом, который вы так старательно лелеете, станет для них тюрьмой; семья, на создание и поддержание которой вы тратите столько сил, станет бременем для них, и хуже того – для вас самих. Муж, в жертву которому вы приносите свое время, чтобы он закончил учебу или продвинулся по службе, через двадцать лет бросит вас ради женщины помоложе, а если и не бросит, то превратится в сварливого и неблагодарного брюзгу, и вы обнаружите, что хотели бы совсем другой жизни. Некоторые из вас, быть может, попытаются реализовать свою мечту, но мало кому посчастливится получить второй шанс, да и он вовсе не обязательно будет лучше первого.

Да, девочки, – хочется ей сказать, когда они рассаживаются за большой продолговатый стол в ее кабинете, – я тоже была молодой и усталой, и теперь, задним числом, это кажется мне чудовищно бессмысленным. Снова и снова мы мучаем себя, чтобы проверить, с чем мы еще можем справиться, насколько способны еще нагрузить себя: еще один ребенок, еще одна работа, еще одна ипотека – этакие глупые сизифы. Может быть, именно об этом нам следует поговорить, дорогие девочки, а вовсе не о проблемах дисциплины в пятом «А» или о новой программе по мультикультурализму. Поговорим о тщетности женских стараний. Она, конечно, вполне сопоставима с тщетностью усилий всего человечества, но сегодня утром именно эта сторона вопроса кажется мне более острой, когда вы с остекленевшими глазами плюхаетесь на стулья вокруг меня.

– Что с вами, Шарона? Все вас ждут, – обратилась она к одной из учительниц, лихорадочно нашептывающей какие-то инструкции в зажатый в руке телефон, и та поспешно закончила разговор.

– Она постоянно болеет, – пожаловалась Шарона на свою годовалую дочку. – С тех пор как я отдала ее в ясли, она постоянно дома с моей матерью, и та уже выбилась из сил.

Ирис ободряюще улыбнулась:

– Сначала это всегда так, ничего, через несколько месяцев привыкнет.

Так странно чувствовать себя опытной и старшей. Она всегда и всюду была младшей. Самая младшая среди родителей в детском садике, самая младшая среди директоров. В первые годы она была моложе большинства учителей, но с недавних пор все переменилось: старше ее только секретарша и методист. Она уже настолько немолода, что он ее не узнал.

Когда они ушли из кабинета, оставив после себя привычную мешанину, которую можно было хоть руками месить, тесто из сетований и надежд, она с облегчением откинулась на спинку стула. Ей удалось провести заседание так, как будто ничего не произошло, как будто она не видела его в белом халате и с белой бородой, словно некоего ангела-разрушителя. Она не позволит ему разрушить все, что она выстроила с тех пор. Действительно ли он искал ее? Вымотанная, она встала и, спотыкаясь, побрела в соседний кабинет секретарши.

– Офрочка, у вас обезболивающего не найдется? Я уже прикончила свою ежедневную дозу.

Пожилая секретарша с встревоженным видом протянула ей пачку таблеток.

– Что же будет… Это немыслимое дело. Не может быть, чтобы у вашей проблемы не нашлось какого-то решения!

– Почему не может? – усмехнулась она. – С каких это пор у всех проблем есть решение? Дай-то бог, чтобы мир был устроен именно так. Но обычно просто приходится приспосабливаться.

Она налила себе воды и заковыляла назад, к своему столу, облепленному желтыми стикерами: за каждым – проблема, требующая решения. Назначить дату занятия по гражданской обороне, получить от муниципалитета финансирование для турпохода третьих классов, встретиться с родителями, которые угрожают забрать ребенка из школы, найти замену ассистентке, которая ушла на этой неделе, хотя обещала оставаться до конца учебного года, написать имейл насчет совместной встречи субботы, поговорить с учителем арабского по поводу программы «Язык как культурный мост», сочинить еженедельное обращение к персоналу и ученикам, завершить обсуждение принципов оформления ведомостей, и все это помимо повседневной текучки, расписанной в огромном календаре справа, занимающем почти всю стену.

Каждое воскресенье надо проводить заседание по поводу определенного класса, с участием классных руководителей и учителей, и на них обсуждается каждый ребенок и оценивается его эмоциональное состояние, успеваемость и социальное функционирование. Каждый вторник в полдень – встреча всех учителей для совместного обсуждения образовательных программ, а по вечерам – встреча родительского комитета, заседание воспитательного форума и, конечно же, дни повышения квалификации директоров и семинары. В этом календаре нет и никогда не было места для дней боли. Она крепко сжимает в руках ластик, борясь с желанием стереть все эти записи, оставить чистый лист, начать все с начала. Если он действительно искал ее, мечтал о ней, она не может продолжать свою прежнюю жизнь. Ведь это меняет весь календарь.

Но правда ли он ее искал?

Она со вздохом вернулась за стол, отрывая стикеры и прилепляя новые. Неужели она проворонила его и все мосты уже сожжены? К горлу подкатила изжога: уже три недели Ирис питалась в основном анальгетиками. Правда ли он пожалел о разрыве, захотел вернуть ее, вернуть ей свою любовь? Даже если она собиралась выйти замуж, даже если собиралась родить, она бы вернулась к нему. Какую страшную весть принесла ей мать – подрубив ветку, на которой Ирис с такими невероятными усилиями построила свое нелепое гнездо! Она уронила голову на стол, закрыла глаза, сжала веки, липкие, как стикеры. Но тут раздался стук в дверь и вошел завхоз, пожаловаться на порчу школьного имущества; а следом за ним два ученика – когда нет никого из воспитателей, они приходят со своими конфликтами к ней; и еще ученик, который плохо себя чувствует, – за ним пришел отец, а заодно предложил помочь с новыми компьютерами. Стоит оставить дверь открытой, как к ней идут потоком. Сегодня это было даже кстати, но Офра по привычке возмущалась.

– Оставьте директора в покое! – решительно заявила она, пытаясь очистить помещение.

– Вы не поверите, я сэкономила для нас 500 шекелей, – объявила она с такой радостью, будто что-то выгадала лично для себя. – Я получила возврат денег за воду.

– Вы бесподобны, Офра! – Ирис с удовольствием наблюдала за ее темпераментными жестами. – Что бы я без вас делала?

Она окружила себя хорошими, небезразличными людьми, и иногда ей казалось, что, несмотря на нагрузку, руководить школой с тремястами учащимися и сорока преподавателями легче, чем семьей из четырех человек.

Но когда ее кабинет опустел, Ирис охватило беспокойство, она вышла в коридор и медленно побрела мимо закрытых дверей классных комнат. Пока все спокойно, ее отсутствие не разрушило здания, возводившегося ею с таким старанием. Вот один из мальчишек возвращается из туалета в класс, не задерживаясь в комнате для игр, и, когда дверь класса приоткрывается, из нее вырываются библейские стихи. Шарона громким голосом читает ученикам одну из последних глав Бытия:

– «Иосиф не мог более удерживаться при всех стоявших около него и закричал: удалите от меня всех. И не оставалось при Иосифе никого, когда он открылся братьям своим. И громко зарыдал он, и услышали египтяне, и услышал дом фараона. И сказал Иосиф братьям своим: Я Иосиф, жив ли еще отец мой? Но братья его не могли отвечать ему, потому что они смутились пред ним. И сказал Иосиф братьям своим: пойдите ко мне. И они подошли. Он сказал: я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет. Но теперь не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда; потому что Бог послал меня перед вами для спасения жизни»[2].

Ирис от этих слов охватила дрожь. Да, она тоже годами надеялась, что именно для спасения жизни была она ввергнута в тот ров, и многие повороты своей судьбы она истолковывала как доказательство того, что все в конце концов сложилось к лучшему, – но не этот. Ее взгляд, блуждая по коридору, наткнулся на каменную доску с именами выпускников школы, погибших в войнах Израиля. Недалеко отсюда, на другой доске, выбито имя ее отца, Гавриэля Сегала. Он стал первой утратой своей школы и первой утратой Ирис. Но последней ли? Чем старше становился Омер, тем неотступней преследовало Ирис видение его имени на мемориальной доске. Омер Эйлам – буквы собирались, прекрасные и стройные, и склонялись в сдержанной скорби. Ирис перевела затуманенный слезами взгляд на плакат, посвященный отцу возрожденного иврита Элиэзеру Бен-Иегуде. Плакат и мемориальная доска висели один напротив другой, как причина и следствие, а она стояла посередине. Не за тебя ли мы умираем, еврейский язык? Не за тебя ли хороним наших молодых отцов и едва подросших мальчиков, лишь бы их имена были написаны на иврите на холодных каменных плитах по всей горящей стране?

Нельзя так думать, одернула она себя. Разве у нас есть выбор? Дело не в языке, дело в самом существовании, ведь мы глубоко усвоили и многократно убедились, что нет для нас жизни в других местах, даже если иногда и возникает такая иллюзия. Но ей все больше и больше казалось, что именно еврейская жизнь здесь, в Стране Израиля – это иллюзия, которая скоро будет разрушена, быть может, не при ее поколении, быть может, даже не при поколении Альмы и Омера… И снова она увидела его имя, выбитое на мемориальной доске, Омер Эйлам, и снова отвела взгляд. Прекрати, он еще не получил даже первую повестку, может быть, тебя пощадят, ведь ты военная сирота, жертва теракта, может быть, они вычеркнут его из своих списков. Пока не пришла первая повестка, еще можно надеяться, до тех пор он принадлежит только ей одной, то есть самому себе.

Дальше по коридору висел плакат, которым Ирис особенно гордилась: «Другой – это я». На проект, призванный воспитывать толерантность, она выделила огромные средства. Но сейчас она медленными шажками шла мимо закрытых дверей классных комнат к уголку археологии. «Прошлое созидает будущее» – такой слоган она придумала для него в начале года, но каким абсурдом казался он сейчас. Прошлое созидает будущее? Прошлое подтачивает будущее, прошлое превращает будущее в пыль! Она в ярости сорвала со стены плакат, озираясь, чтобы убедиться, что никто ее не видит, заранее слыша сетования завхоза по поводу порчи школьного имущества.

«Дорогие родители, – написала она, вернувшись в свой кабинет, – на этой неделе учащиеся четвертых классов изучают библейский рассказ, описывающий сцену, в которой Иосиф открывается своим братьям. Братья Иосифа нанесли ему тяжелейшую травму. Они оторвали его от любящего отца, от родного дома, лишили будущего и обрекли на рабство и скитания. Ежедневные травмы – неотъемлемая часть нашей жизни и жизни наших детей и наших учеников. Ежедневно в мой кабинет заходят дети, которые наносят травмы другим и сами получают травмы от них. И я стараюсь убедить их обращать внимание на травмы друг друга.