Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

* * *

Майлз Кантеллоу, вздрогнув, очнулся и уставился в потолок, как всегда, пытаясь сообразить, где он находится и кто рядом с ним.

«Ах да! Ты на мельнице, с Тони. Да. Так что все в порядке».

Как и вся мельница, обстановка ее комнаты была убога и запущена, но он находил это очаровательным. Ее мать (Стареющая Дебютантка, как он ее прозвал) давно уже перестала наезжать в Ля Бастид, а Тони и ее отца мало волновала обстановка.

Что вполне устраивало и Майлза. Ему нравилась ее спальня такой, как она была. Стены были выцветшими, линолеум — свернувшимся, на зеркале — пятна амальгамы, но кровать удовлетворенно скрипела, когда ею хорошо пользовались, к отвращению отца Тони, чей кабинет находился как раз внизу. Даже в разгар дня здесь было сумрачно и прохладно — в вечной тени скалы. А шум реки был успокаивающим противоядием к трескотне цикад.

Тони лежала на своей половине кровати спиной к нему, но по ее дыханию он не мог определить, спит она или нет.

Она не получала удовольствия от секса. Она ничего не говорила об этом (она вообще редко это делала), но это действительно было так. Он же, со своей стороны, все еще витал где-то на высоте дымовых труб. Хотя незачем ей было об этом говорить.

— Насчет тебя не знаю, — сказал он тихо, — но для меня это не было чем-то потрясающим. — Он наблюдал, как она повернулась и приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него. — Наверное, — добавил он, — у меня может быть хороший секс только с теми женщинами, которые мне не нравятся.

Она невозмутимо смотрела на него, как делала всегда, когда он задевал ее.

— Наверное, — сказала она наконец.

— Проблема с тобой в том, — продолжал он, — что ты слишком недоверчива, чтобы сказать, что ты чувствуешь.

— А с тобой проблема в том, — ответила она спокойно, — что если я это сделаю, ты обернешь это против меня.

— Параноичка! — усмехнулся он.

Ее губы изогнулись в улыбке:

— Макиавелли.

Он не был уверен в том, что она имела в виду, но звучало это вполне как комплимент, и он решил пропустить ее реплику мимо ушей.

Его неизменно поражало то, что такая девушка, как она, умеющая бесстрашно возражать профессорам и обращаться с командой волонтеров не хуже армейского генерала, терялась перед ним, Майлзом Кантеллоу. Хотя он и был человеком экстраординарным, в гребаной философии и особенно в классике она была первой и ожидала предложения вести курс лекций в Кембридже.

Так какого черта она связалась с ним? Если бы они поменялись ролями, у него не было бы возможности уделять ей время в течение дня. А они были вместе уже более двух месяцев, что было в два раза дольше, чем любые другие его отношения. Иногда он задавался вопросом, не виновата ли в этом ее семья? Стареющая Дебютантка в свое время наверняка была изрядно строгой, и таким же был д-р Хант, все еще толкавшийся у подножия академического мира в своем отвратительном «новом» Университете. Еще была великолепная сестра-блондинка, которая явно совершенствовалась в искусстве превращать Тони в гадкого утенка, хотя сама — и Майлз мог это лично подтвердить — была на редкость паршивой картой.

В такой семье, как эта, неудивительно, что бегство в Оксфорд показалось бедной Тони просто чудом.

Однажды в приступе откровенности она рассказала ему, как взялась за себя в свой первый семестр здесь: контактные линзы, новые платья, немного искусного макияжа… А так как она была слишком взбудоражена, чтобы есть, то ее детский жирок стаял сам собой.

Для Майлза это не имело значения, зато, очевидно, много значило для нее. Женщины так забавно ранимы в вопросе своей наружности! Даже умные. Умные особенно. Да ладно, ему ли жаловаться на то, что у нее не хватает времени (а скорее смелости), чтобы найти себе парня! Счастливчик, счастливчик Майлз! И все же иногда он чувствовал себя виноватым перед ней, столкнувшейся именно с ним в своем первом опыте.

Он должен был сразу предупредить ее, что с ним она напрасно теряет время. Никто не задерживается с Майлзом Кантеллоу надолго. Все заканчивают, ненавидя его.

Представив, что Тони может оставить его, он почувствовал себя опустошенным. Чтобы встряхнуться, он выпрыгнул из постели и нагишом прошел к комоду. В зеркале он видел ее отражение — она наблюдала за ним. Ему действительно нравилась ее внешность. Длинные вьющиеся черные волосы, бледная, неподверженная загару кожа… Его взгляд перешел на собственное лицо. Красавцем он не был, хотя женщины этого не замечали, не был он и уродом. Он был под шесть футов ростом, с маленьким девичьим ртом и волосами, слишком тонкими и светлыми, по мнению тех, кто считал, что лишь темноволосых мужчин, вроде Патрика, можно воспринимать всерьез. Но зато брови его были хороши — темные, густые, агрессивно изогнутые — «черт-тебя-забери», а не брови!

В углу его рта появилась язвочка. Тьфу ты! Он подцепил герпес в тринадцать лет от девочки-датчанки, и это на всю жизнь внушило ему отвращение к поцелуям. С Тони он обернул это в правду, сказав, что они не должны целоваться, потому что он не хочет заразить ее.

Она ему поверила, как верила всегда. Он не знал, презирает он ее за это, или жалеет.

Господи, он ненавидел женщин! Было время, когда ему хотелось трахнуть каждую!

— Не знаю, — обратился он к отражению Тони, — может быть, ты фригидна?

Она моргнула, проглотив обиду и не желая показывать ее, — своеобразный ответ на уколы.

— Может, нам не надо больше спать вместе? — продолжил он.

— Если ты хочешь…

Миссия выполнена. Теперь ей будет о чем думать, пока он съездит в Тулузу, а он избавится от пустоты в груди.

— Я дожен идти, — сказал он.

— Ты должен был идти час назад, когда только пришел сюда. А сейчас ты должен быть в аэропорту.

— Патрик может подождать. Ему некуда больше ехать. — Он помолчал. — Может быть, я прихвачу Нериссу прокатиться.

— Если ты это сделаешь, — спокойно ответила она, — тебе придется брать и Саймона, а в джипе не хватит места.

— О, места достаточно! Саймон — дохлый, как креветка, а Нерисса такая изящная…

Пожалуй, он хватил через край, но уже не мог остановиться. Было утешительно знать, что в его силах хорошенько достать ее, говоря о Нериссе. Может быть, это было как раз то, что подразумевал Патрик, говоря, что Майлз спит с Нериссой лишь для того, чтобы доказать свою независимость от Тони. «Отвали!» — отвечал ему Майлз, чтобы скрыть свое удовольствие, поскольку ему нравилось, когда Патрик анализировал его поступки.

Но чего Тони не понимала, так это его жестокости. Опоздать на несколько часов, встречая своего друга! Ну не может Майлз Кантеллоу слоняться, зорко поглядывая вокруг, как какой-нибудь долбанный бойскаут. И не потому что у него есть дом и частная школа за плечами и вилла во Франции, тогда как Патрик — просто белый голодранец, — янки из какой-то дыры.

— Так как ты думаешь, — спросил он, натягивая шорты и свою любимую майку Gieves & Hawkes с разрезом на спине, — взять мне Нериссу или только Моджи?

— Бери кого хочешь.

— А ты не хочешь поехать?

Она покачала головой.

— Мне надо работать.

— Ты такая добросовестная, Тони, прямо отпад!..

Она пожала плечами.

— Это единственное, что я не могу изменить, даже для тебя.

Он знал, что так и было. Именно это он находил таким волнующим в ней. Неважно, насколько безнадежно неопытна была она с мужчинами, это была прямая, глубоко укоренившаяся страсть к чему-то, чего он никак не мог понять.

Он сгреб с комода мелочь, вместе с Амекс-кард и римской монетой, подаренной ему матерью, когда он поступил в университет.

Запихивая все это в боковой карман, он сказал:

— Совершенно забыл. Я больше не буду помогать в Серсе. Никто из нас не будет.

Это заставило ее сесть.

— Почему?

— Твой отец снимает нас оттуда. Он тебе не говорил?

— Что-о-о?

— Он говорит, нет смысла возиться там, когда у нас осталось только три недели, а ему все нужны внизу, на главном раскопе. И, в любом случае, Серс никакого отношения не имеет к твоему римлянину и — о, да! — он не может больше привлекать мужскую силу, чтобы тешить твои детские фантазии. Думаю, этого достаточно.

Он наблюдал, как она это воспримет. Как он и думал, прежде всего она бросила взгляд на тумбочку у кровати, где был надежно заперт ее драгоценный маленький секрет — собственная попытка перевода стихов Кассия, вместе с ее заметками и сумасбродной теорией о поэте. Все это было отчаянно еретическим и личным, даже тайным (она так думала). Бедная Тони! Он мог бы доставать ее и этим тоже, если бы захотел.

— Временами, — тихо сказала она, — мне кажется, что он не желает, чтобы я добилась успеха в том, что я делаю.

— Прекрасно, Тони. Бурные аплодисменты! Ты, наконец, поняла: родители тебя затрахали. Ты разве не знала?

В сомнении она посмотрела ему в глаза. Удивительно, но она просто не могла этого понять.

Он задержался в дверях.

— Я, пожалуй, возьму джип вместо «панды». — Джип принадлежал ее отцу и выглядел гораздо круче, чем «панда», принадлежавшая его матери.

— Ради бога.

— О, и кстати, — добавил он, — по поводу секса: может быть, нам продолжить попытки?