Полынь-ягода

«Давай я убаюкаю, — муж брал на руки сына, долго ходил по избе, бесполезно, не спал малец, — может голоден?» «Давай уж покормлю!» — Шура несколько раз прикладывала сына к груди, тот вяло чмокал, сразу же засыпал, но с колыбельке снова начинал горланить. Шура снова закутывала Витеньку, надевала тёплые панталоны, зипун, выходила во двор, долго стояла на морозе, клала сына на лавку. Так продолжалось больше часа, а то и двух. Лишь под утро Витеньку сморило, он заснул в своей мягкой колыбельке, а Шура легла под бок к мужу. На лавке зашевелился старший сын, скоро в школу, затем подняла голову дочка. Иван понял: уйдёт на войну не солоно хлебавши, не обласкав женского тела. Шура так умаялась, что лежала рядом, обмякнув, в полусне. Иван снял с жены штопаные рейтузы и перецеловал каждую заплатку. Жадно обмусолив женские руки, которые от стирки в холодной воде, покрылись пупырышками. Жена совсем сморилась, заснула. А когда глаза открыла, то поняла уже утро, муж пьёт кипяток, заедая пирогом. Дети уже убежали в школу, а Витенька всё также безмятежно спал. Шура вскочила, протёрла глаза:

— Может, завтра поедешь с обозом?

— Нет, нельзя так. Война не терпит мягкости. Вернусь, тогда уж помилуемся.

Иван крепко подпоясался, надел валенки, шапку, протянул руки к жене:

— Давай прощаться.

— Я до поворота провожу.

— А если Витенька проснётся? Оставайся!

Муж крепко поцеловал жену:

— Жди уж!

— Пиши. Ты пиши нам. А я уж дождусь. Никуда не денусь: шестеро на руках!

Он крепко обнялись.

Шура только одно и вспоминала потом, как муж заплатки целовал на панталонах. А ведь у неё, у Шуры, и хорошее бельё было, да не успела надеть…

И всё эти заплатки её мерещились. Все три года. Да штопаные рейтузы.

Похоронка пришла в сорок третьем.

Агата хорошо помнила бабушкины руки, всегда в цыпках. примороженные. А панталоны бабушка не выбрасывала, как можно, их же Иван все перецеловал. Так и лежали эти панталоны в сундуке. Затем, наверно, их выбросили вместе с другими вещами. Или старьёвщику отдали. Он часто разъезжал по деревне, собирал, выменивал, сдавал в утиль за несколько копеек, а то и пару рублей.

Верблюжье седло находилось за сорок километров от Тюмени. Агата быстро доехала до села, нашла нужную улицу, дом. Постучала в дверь. Двор был широким. Именно тут бабушка качала на руках Витеньку. А он тоже помер. И все шестеро дядей и тётушек умерли. И мама Агаты, и отец. Занавеска на окне походила на тряпку в заплатках. «Как бабушкины панталоны…» Тени тоже были в клеточку. И забор. И калитка.

Вот из этих панталон все мы и произошли…

Из упругих бабушкиных заплаток.

Агата улетела из Тюмени на следующий день. Бонифаций удивился, что так быстро прервалось путешествие. «Мам, тебя не узнать, ты в этой Сибири приоделась, ну прямо невеста на выданье!» — улыбнулся сын, встречая Агату в аэропорту. «Так вышло…» — уклончиво ответила Агата. «С чего это вдруг?» «Да, это всё увлечение моё блогерством. Я встретила случайно Росинскую, она расстаралась и отдала мне вещи, которые ей не нужны!» «Эх ты…щедрая душа…видно ты ей здорово помогла!»

Пульс бился всё также ровно и празднично. Он дергался своим капюшончиком под кожей, словно порхающий предмет.

— Вернулась, барышня? — поинтересовался Матвей. Голос у него был ровный, немного поверхностный. Было ясно, что он звонит из любопытства.

— Да! Но не рассчитывай, что я снова буду собирать Куш. Даже если кому-то плохо, нестерпимо, У кого-то совсем никак. И этот кто-то президент всего земного шара! Я не буду! — последнюю фразу Агата произнесла по слогам. — Куш не зарегистрирован. И на поток я его ставить не стану. Прослыть шарлатаном на старости лет я не собираюсь. Моё изобретение принадлежит мне. Если я начну собирать по десять штук в месяц, то мой талант пропадёт. И Куш станет бесполезной вещью, как тысячи ненужных пустышек в мире. Ты понял? Это редка вещь. Это почти сказка. Ещё один атавизм в мире — это перебор!

Агата не стала слушать ответ Матвея. Ещё раз позвонит — сменю номер!

И всё тут!

Я — невеста на выданье!

Так говорила бабушка Шура. Она так шутила. После смерти Ивана, бабушка Шура так и не вышла замуж.

Не потому что, кому я нужна с шестью детьми? Не потому что бедное хозяйство. Не потому что, хворь зимой одолевает. Не потому, что детей обувать-одевать надо, а тут ещё один рот. Не потому, что, а вдруг пропойца попадётся. А по другим причинам. Потому что до сих пор Ивана люблю. А то, что его убили, так любви это не помеха.

И вот ещё был случай. Зимой раз в неделю Шура к Ивану успевала на заимку сбегать. Отпускали мужа редко, было много работы, а свидеться хотелось так, что невмоготу. И вот один раз супруги ушли подальше в лес. Они не просто любили, они оторваться друг от друга не могли. И не просто занимались любовью, как сейчас говорят, а погружались друг в друга, целовали во все места. Щёки, подмышки, животы, соски, пальцы, копчики — всё было мило им друг в друге. И весело так любили они. Много шалили, дурачились. И вдруг забрели в тихое место, сухое. Долго лежали, накрывшись пальтишками с головой от комаров. Целовались, трогали, нежились. А тут глядь, солнце садится уже, надо обратно идти. Как шли сюда позабыли, долго плутали. Шура сокрушалась: дети дома одни, а ей до темноты надо в избу попасть. И Витенька наверняка заливается плачем. Что мы наделали? Иван взял жену за руку и сказал, ну, что ты, дорогая, найдём дорогу. А там и подвода, кто-нибудь найдётся в Верблюжью Гору ехать. Пошли. Шура и перестала причитать. Даже вздыхать не смела. Лес был густой. И вдруг на одной берёзе словно икона Богоматери светится вся, цветиками лазоревыми. Шура невольно перекрестилась, Иван её обнял, прижал, ощущая какие хрупкие косточки у жены, какая она мягкая вся. И жалось в сердце торкнулась, инда пульс всколыхнулся на запястье. А тут и дорога перед ними. Главный тракт, что как раз на деревню, и из-за поворота лошадка знакомая показалась. В повозке женщины сидят, Шурины соседки. Иван подхватил жену под руки, посадил её в серёдку, где сена побольше, платком накрыл. Езжай, мол, любимая, поспешай. А сам по следу, по следу бегом ринулся, чтобы на ужин не опоздать, хоть на чай успеть вечерний. И всё ему берёзовая икона маячит, как словно сама движется.

Также и на фронте было первое время.

Да и не погиб бы Иван, но ранен был сильно.

И в яме с мертвыми провалялся долго, пока советские войска не подошли к Демидово. И такого Иван нагляделся с этой фашнёй! Как младенцев топтали, как за ножки брали и головой, что щенёнка об дерево, чтобы мозги вывались. А какие мозги у дитя? Розовые. Вот в чём отличие, суки фашистские, дряни, оправдывающие, ровняющие фашню с ГУЛАГом, призывающие к проще-ни-ю-ю. Вас бы так башкой о ствол дерева.

Дуры глиняные.

Курвы вонючие.

Иван бы и рад помочь детям, да руки все перебиты у него были, он сознание терял время от времени, как выбраться из-под груды мертвецов? Словно из-под камней, из-под бетона, когда ослаб и сам полумёртвый.

Его и спасли эти мертвецы Ивана. Бабка с вспоротым брюхом, старик с выдранной глоткой, женщина, ещё молодая, видимо фашня её сначала снасильничала, а ребёнка из живота вырезала и ещё живого в костёр бросила.

Нюрнберг, это ещё слабо. А что немцы на суде плакали, так это ложь костяная. Это кровь младенцев из них убитых вытекала, став прозрачной и чистой как ручей.

И не стыдно вам про плач фашни писать, как ваши пальцы не повыдирались? Кости не поломались, и комп не сгорел? И ногти, что же не повылазили? И глаза на месте остались. О, тогда глядите моими глазами, мёртвыми моими созвездиями, сухими моими зрачками.

И те, кто опубликовал ваши романы, тоже живы? И типографии у них не рухнули. И плиты бетонные стен не полопались? Трясись земля, жми их тела к себе жарче, ещё жарче.

Вот тебе и святая ненависть.

Вот она в сердце Агаты.

И ещё спросить бы: много ли за заказной романчик дали? Так и вспоминаются Дрожжина-Цывин, да их все махинации с мастерскими. Эх, приидет время…пульс забился сильнее, яростнее, вспомнились Агате бои в интернете за честь и достоинство Юлии Владимировны. Ну, настоящая Дон Кихотиха…и мельницы ветряные вот они — в этом странном приборе, в этом изобретении Агаты. И вихревые потоки. И мысли порхающие, как малиновые цветики.

Куш! Куш!

Ещё один сделаю, решила Агата, тем более проволока осталась.

А характер у неё, как из редкого материала скроен, из нано-частиц, их алмазной крошки, из кевлара, аэрографиата, кремния…упорства, хоть делись им! По крупице дари, на ломти кроши и нищим раздавай.

— Агата, я больше не буду просить тебя об изготовлении Куша! — написал сообщение Матвей, когда понял, что женщина внесла его номер в чёрный список. — Разблокируй меня…

Но не тут-то было. Агата перестала отвечать на сообщения и звонки. Последнее, что она сказала Матвею:

— Я не хочу, чтобы мой талант изобретателя был поставлен на поток. На конвейер. Не могу слушать про всякие поощрения, премии, награды.

— А про что ты хочешь слушать? Это же естественный процесс. Тебе нужно просто спасибо? Благодарность? — усмехнулся Матвей.

— А что может быть лучше благодарности излечившегося человека? Даже собака хвостом виляет в знак одобрения. Кот мордочкой трётся пушистой.

— Хорошо я тоже повиляю и потрусь! — продолжил Матвей. — Я тебе предлагаю конкретно: разбогатеть!

— Да ты что? — Агата поджала губы. Ей было неприятно, что человек, с которым она была знакома всего пару недель, лезет в её дела. Она знала, что Матвей Матвеевич имеет диплом врача. Знает всё про связки, суставы, клетки и эритроциты. И даже сам пытался узаконить своё небольшое открытие про жировые отложения. Их пользу и вред. Но в первую очередь пользу. И он думал, что Агата просто интуитивно нащупала связь электрических импульсов с импульсами пульса.

— Тебе не обидно, что изобретение пропадёт, а люди не излечатся? И помрут раньше времени? — Матвей был настойчивым.

— Ты знаешь, найдётся тысяча причин, чтобы помереть, а уж во время или нет, не нам решать!

Матвей знал, что когда Агата нервничает, она немного заикается. И последняя фраза прозвучала — «н-н-не н-н-ам ре-е-ешать…», как козлик промекал.

— Разбогатеешь на чём-нибудь ином! — стараясь завершить разговор, произнесла Агата. — Тем более ты не женат и вам вдвоём с мамой немного надо. И при твоей зарплате и маминой пенсии — так вообще слишком. Могли бы кое-что бедным раздать!

— Не сердись!

— Уже рассердилась!

И Агата с этого момента прекратила всякую связь с Матвеем.

Какой смысл дружить с человеком, который не твоего поля ягода. И вообще не ягода, а гриб засохший?

— А вы разве договаривались о дружбе? — ответила Галя Агате, когда та позвонила ей и рассказала о нахальной выходке Матвея.

— Есть вещи сами собой разумеющиеся…мне вообще не это надо было! И ничем торговать я не хочу! Я мечтала просто помогать людям…

— Не расстраивайся. А Матвею скажи, чтобы отстал. И забыл дорогу в твою сторону. Тебе сейчас просто нужен жених. А не сотрудник! — выпалила Галя.

— Какой ещё жених?

— Во фраке и с бабочкой под марш Мендельсона!

— Да мне сейчас бы хоть кто-то ламбаду бы предложил. После поездки в Верблюжью гору и встречи с Росинской ни о чём не могу думать, только о своём деде…