Завещание

ГЛАВА 1

Самое безопасное место, где бы я могла оказаться

— Пепел к пеплу, прах к праху.

Мой рот наполнился слюной, когда я услышала эти слова, мои глаза — затененные солнцезащитными очками и большой черной шляпой — перемещались от блестящего гроба, покрытого массивным венком темно-красных роз, к священнику, стоящему рядом.

Мне хотелось вскочить со стула, выхватить эти слова из воздуха и засунуть их ему в глотку.

Это была необычная реакция для меня. Я не была такой.

Но он говорил о бабушке.

Бабуля, моя бабуля, та бабуля, чье тело лежало в гробу.

Она была не молода, это правда. Я знала, что это произойдет, так как ей было девяносто три года.

Но это не значит, что я хотела, чтобы ее не стало. И не хотела никогда.

Помимо Генри, она была единственным человеком, который у меня был. Единственным человеком во всем мире.

Пепел к пеплу, прах к праху.

Бабушка не была прахом.

Моя бабушка была всем.

При этой мысли я почувствовала, что они приближаются, и не смогла их остановить. К счастью, когда они выплеснулись, это было бесшумно. Впрочем, как и всегда. В последний раз, когда я давала волю таким эмоциям, прошли десятки лет.

Я никогда не позволю этому случиться снова.

Когда я снова перевела взгляд на гроб, то почувствовала, как из-под солнцезащитных очков по моим щекам поползла влага. Почувствовала, как она стекает с моей челюсти, но не подняла руки. Не хотела, чтобы кто-то заметил слезы, поэтому не давала им для этого повода, даже движения.

При этой мысли я почувствовала что-то еще — странное покалывание, скользящее по моей коже. Мои глаза за темными очками поднялись и скользнули по толпе, стоящей вокруг гроба.

Они остановились, когда мои солнечные очки коснулись его.

И когда они это сделали, мое дыхание тоже остановилось.

Это было потому, что за всю свою жизнь, а у меня была длинная жизнь, и за все мои странствия, а я забредала далеко, я никогда не видела такого мужчины, как он.

Ни разу.

На нем был темно-синий костюм, однотонная рубашка и однотонный галстук. Его одежда хорошо на нем сидела, а шла еще лучше. Я знала это по опыту, не только обожая одежду, но и находясь на краю мира моды в течение последних двадцати двух лет.

Опытным глазом я увидела, что его костюм был от Hugo Boss, что было немного удивительно. В маленьком городке, где жила бабушка, денег много не водилось, и, очевидно, этот мужчина был одним из тех, кто их имел.

Самое удивительное, что в остальном он не был похож на обладателя костюма от Hugo Boss. Он определенно не выглядел богатым.

В его черных волосах появился серебристо-серый оттенок. Они были густыми и хорошо подстриженными, но это не было данью стилю, вместо этого было очевидно, что он не хотел тратить на это время, поэтому его стиль был «помыть и идти».

Тем не менее, на нем это выглядело хорошо.

Еще у него были морщины на лбу и вокруг суровых губ, которые были настолько полными, что их почти можно было назвать пухлыми, особенно нижнюю. Его солнцезащитные очки, я была уверена, скрывали морщинки вокруг глаз.

Они сказали мне, что он не сторонился солнца.

Также они сказали мне, что он не сторонился и эмоций.

Он был высокий, широкоплечий и очень большой. Я находилась среди множества мужчин и женщин, которые обладали доминирующим присутствием, Генри был одним из них, но этот мужчина был не таким. В нем не чувствовался приказ.

В нем чувствовалось требование.

Странно, но это правда, а также несколько поразительно.

Потому, что не только его тело было большим, но и его черты в целом были агрессивными. Я никогда не видела ничего подобного. Его лоб был широким и мощным. Челюсть — твердой и скульптурной. Шея и горло — мускулистыми и жилистыми. Его скулы пересекали линию от квадратного подбородка до темного бакенбарда. Когда-то его нос явно был прямым, но он был сломан и не очень хорошо сросся. И у него был шрам через левую скулу, который резко выделялся на его грозном лице.

Он не находился ко мне ни близко, ни далеко, день был солнечным, но с его места, в темных очках, я не могла представить, что он мог видеть мои слезы.

И все же я без сомнения знала, его темные очки были прикованы ко мне, он смотрел, как я плачу, его лицо было бесстрастным, а взгляд непоколебимым.

Я нашла это странным, его внимание и тот факт, что даже если он не мог не увидеть, как я смотрела на него, он не отводил взгляда.

Странно и вновь несколько поразительно.

Чтобы перевести дух, я с трудом оторвала от него взгляд и увидела рядом с ним молодого человека лет двадцати в темно-сером костюме, светло-голубой рубашке и довольно симпатичном галстуке. Хотя он и не был похож на мужчину рядом с ним, с его густыми черными волосами, ростом, фигурой и чертами лица, он не мог быть никем иным, как сыном этого человека.

Я оторвала взгляд от молодого человека и посмотрела в другую сторону только для того, чтобы увидеть молодую девушку, лет пятнадцати-шестнадцати, с длинными рыжими волосами и тонкими чертами лица, решительно настроенными на скуку. Она стояла чуть поодаль от мужчины, скрестив руки на груди. Я не понимала, почему знала, что она совсем не похожа на него, и все же я знала — она его дочь.

Мой взгляд опустился вниз, и я увидела, что перед мужчиной стоял мальчик лет восьми-девяти. Опять же, темные волосы, тело, которое вырастет высоким и сильным, было невозможно не заметить, что он был еще одним отпрыском этого мужчины. Он стоял, прислонившись к ногам мужчины, а тот обнимал мальчика за плечи.

Мальчик, казалось, чувствовал себя неловко, и — приглядевшись повнимательнее, не выдав, что делаю это — его лицо было красным.

То ли он плакал сейчас, то ли до этого.

Он знал бабушку.

Очевидно, все они, раз были на похоронах бабушки, но этот мальчик, знал ее лучше.

Мы с бабушкой регулярно разговаривали, несколько раз в неделю, и она рассказывала мне о самых разных людях в ее городе. Какое-то время в молодости я жила там, и на протяжении многих лет часто ее навещала, поэтому знала многих из них лично.

Она никогда не рассказывала мне об этой семье.

Я бы ее запомнила.

Я не стала смотреть дальше, снова повернувшись к гробу. Я не хотела видеть женщину, которая, несомненно, была где-то рядом с этой семьей.

Мне не нужно было видеть ее, чтобы знать.

Я знала, что она, скорее всего, рыжая. Это была единственная «вероятная» вещь, которую я знала. В остальном я была уверена.

Она будет неестественно стройной или привлекательно соблазнительной, в зависимости от предпочтений этого мужчины. А вот какой она не будет, так это женщиной, которая выглядела так, будто родила ему троих детей за двадцать лет и позволила запустить себя или свое тело. Если она это сделает, то потеряет его. Наверняка. Он будет засматриваться на других, и ее заменят. Поэтому она сделает все, что в ее силах, чтобы этого не допустить.

А еще она будет выглядеть моложе своих лет. Она приложит все усилия, чтобы сделать это.

И, учитывая его костюм и то, как хорошо были одеты их дети, она будет стильной, ее одежда и обувь будут дорогими, как и ее прическа (и у нее не будет седины), ее маникюр, педикюр, всё.

Он не примет ничего меньшего, этот мужчина. У него будет то, что он хочет, и если он не получит этого, он выбросит то, что у него есть, и найдет, что ему нужно.

Я выбросила его из головы, когда священник, от своего имени и моего, благодарил людей за то, что они пришли. То, что он говорил за меня, могло бы меня раздражать, если бы я не знала, как сильно он нравился бабушке, не говоря уже о том, что она регулярно ходила в церковь. И когда ей стало трудно это даваться, преподобный Флетчер договорился с кем-то, чтобы ее забирали, возили на службу, приглашали позавтракать, а потом отвозили домой. Иногда, когда никого не находилось или просто потому, что ей это нравилось, этим кем-то была жена преподобного Флетчера.

Бабушке нужно было выбираться из дома. Она была общительной. Но также независимой, упрямой и не любила просить о помощи. Но это не означало, что она не приняла бы предложение. И она приняла его от Флетчеров.

Преподобный Флетчер кивнул мне, и я встала, чувствуя, как слезы на лице высыхают, делая кожу шершавой. Я по-прежнему к нему не прикасалась. Я могу сделать это позже, когда останусь одна. Сейчас у меня были шляпа и солнечные очки, чтобы спрятаться за ними. Чем я и воспользовалась.

По дороге к преподобному Флетчеру я чувствовала, что вокруг толпятся люди. Подойдя ближе, я протянула ему руку. Только руку, остальную часть своего тела я держала на расстоянии.

Я не любила объятий, не была обидчивой или ласковой.

Ни с кем, кроме бабушки.

Он понял мою позицию. Взял только мою руку, крепко и тепло пожал и прошептал:

— Лидии будет не хватать, Джозефина.

Он был прав. Так и будет. Я сглотнула и кивнула.

— Да, будет. Это была прекрасная служба, преподобный. Спасибо.

— Не за что, дорогая. — Он сжал мою руку. — И, пожалуйста, если ты останешься в городе на некоторое время, приезжай к нам с Рут домой. Мы бы с удовольствием пригласили тебя на ужин.

— Прекрасное предложение, преподобный. Я подумаю об этом и дам вам знать, — тихо ответила я, сжимая свою руку, чтобы он отпустил ее, зная, что определенно не буду ужинать с ним и его женой.

Бабушка была общительной.

А я нет.

Он отпустил мою руку.

Я слегка улыбнулась ему и отвернулась. Мне хотелось добраться до своей машины и вернуться в Лавандовый Дом. К счастью, бабушка дала мне наставление, что она не хочет слезливых встреч после похорон, а это означало, что я могу уйти из этого места и от этих людей и мне не придется жевать закуски и слушать, как люди говорят мне то, что я уже знаю.

Как великолепна была бабушка и как им грустно, что ее не стало.

Это желание бабушки, вероятно, было для меня. Она знала, что ее сыновья не придут. Мой отец и дядя давно исчезли из ее и моей жизни. А если они все-таки покажутся (чего, к счастью, не произошло), то сама мысль о том, что они станут общаться, даже на похоронах, будет настораживать. Ни один из них уже не молод, и я не видела их десятилетиями, но без сомнения знала, что если они все еще живы, они не изменились.

И никогда не изменятся.

Они были словно яблоки, упавшие прямо возле корня дерева. Не бабушкиного дерева. Дедушкиного. А он был злым, как змея, эгоистичным, держащим под контролем и все это до такой степени, что не было сомнений, что он был психически неуравновешенным.

И к счастью, он тоже был давно мертв.

Так что не было никакой причины для общения, никого из бабулиной родни не было, чтобы стоять и слушать, как она прекрасна, и, следовательно, какая это потеря, что теперь она покоиться в земле.

Как и ожидалось, мне потребовалось некоторое время, чтобы добраться до моей машины, из-за количества людей, которые хотели поделиться со мной, что сожалели о моей потере, и любви, которую бабушка обрела в этом городе.

Я была рада, что у бабушки это было.

Это не означало, что я наслаждалась дорогой до машины. Как бы ни было приятно сознавать, что ее так уважали, я уже знала это. Мне не нужно было об этом напоминать.

Я говорила себе, что им легче от произнесенных слов, от взгляда в мои глаза, от мыслей, что их чувства в какой-то степени заставляют меня ощущать себя лучше. И бабушка хотела бы, чтобы я дала им это.