Завещание

— Ладно. Реалити-шоу и хорошая бутылка вина, — пробормотала я.

— Хорошая девочка, — пробормотал он в ответ, и я услышала улыбку в его голосе. — Завтра я хочу знать все способы, которыми настоящие домохозяйки откуда-нибудь там, действовали тебе на нервы. (Прим. переводчика: речь идет о популярном американском реалити-шоу «Настоящие домохозяйки», освещающем жизни богатых домохозяек, проживающих в различных регионах по всей территории США).

Я снова улыбнулась, прежде чем спросить:

— Хочешь, буду делать заметки?

— Да, зная, как они, вероятно, будут действовать тебе на нервы во многих отношениях, и даже ты о многом забудешь.

— Тогда считай, дело сделано.

— Хорошо.

Я все еще слышала улыбку в его голосе.

— Теперь иди. Вино. Телевизор. И пока ты там, купи что-нибудь вкусненькое. И я не имею в виду кусок приличного Бри. Я имею в виду что-то вроде ведра жареной курицы.

Я сделала гримасу, которую он, как я наделась, не смог услышать в моем голосе, означающую, что лгу.

— Считай, это тоже сделано.

— Лгунья, — пробормотал он, и я снова улыбнулась.

Затем я сказала:

— Мне нужно тебя отпустить.

— До скорого, милая. Поговорим завтра.

— До завтра, Генри.

— Будь непослушной, — тихо сказал он.

— Я постараюсь, — ответила я, и мы оба знали, что это тоже ложь.

Последовала еще одна пауза, прежде чем он прошептал:

— Выше голову, Джозефина. Всегда.

— Она высоко, Генри. Всегда.

— Ладно, милая. Поговорим завтра.

— Пока, Генри.

Я отключилась и бросила телефон на подушку перед собой.

Потом посмотрела на море.

В небе не было маслянисто-желтого цвета, персиково-розовый тускнел, а лавандовый брал верх.

Это было потрясающе, и мне захотелось, чтобы Генри действительно был здесь, со мной. Он бы сделал потрясающую фотографию.

Я находилась в светлой комнате Лавандового Дома, дома, который бабушка после развода с мужем, к счастью, унаследовала от своих родителей, когда те умерли.

Эта комната находилась на уровне пятого этажа, куда можно было добраться по винтовой лестнице. Круглая комната была окружена окнами, так что вы могли видеть все. Море. Обнаженные скалы и пляжи вдоль бухты Магдалены. Многовековой крошечный городок Магдалена. И пейзаж за ним.

Комната с окнами вокруг. Большой стол посередине, где, как я знала, бабушка всегда писала мне письма. Где она иногда звонила мне по телефону. Оплачивала счета. Выписывала рецепты. Где она вскрывала мои письма к ней и, вероятно, прямо здесь их и читала.

Комната с полукруглым диваном, который она нашла и купила, потому что он был «просто слишком идеальным, чтобы от него отказаться, цветочек».

Так и было. Этот диван был идеальным. Потребовалось семь человек, подъемник и кто знает, сколько денег, чтобы поднять его через окно.

Она любила подниматься сюда.

Я очень любила подниматься сюда.

И много лет назад я сидела на этом самом месте, после того как достаточно оправилась, чтобы начать двигаться после того, как она спасла меня от моего отца. Также я сидела на этом самом месте после того, как позвонила ей и сказала, что должна уйти, просто должна уйти, и она привезла меня сюда.

Сюда.

Домой.

Здесь я оставила позади своего отца.

Здесь я оставила позади свой мир.

Вот где мне позвонила подруге, которая переехала в Нью-Йорк, чтобы сделать что-то в мире моды (что угодно, ей было все равно, и она преуспела, а затем работала миньоном у дизайнера дивы-однодневки).

Девушка, сказавшая мне, что Генри Ганьон ищет помощника, а она знала, что я люблю одежду, и была поклонницей его фотографий, и она могла поговорить с кем-то, кто мог бы поговорить с кем-то, кто мог бы, возможно, устроить мне встречу с ним.

И здесь же я ответила на другой звонок, узнав, что она устроила мне встречу с ним.

Здесь моя жизнь закончилась… дважды, даже если она началась снова… дважды.

Здесь по-прежнему пахло бабушкой, хотя прошло уже много лет с тех пор, как она могла подняться в эту комнату.

В Лавандовом Доме она была повсюду.

Но в основном здесь.

А теперь ее не стало.

И с этой мыслью все произошло.

Я знала, что это случится. Я просто была рада, что этого не произошло у ее могилы, перед людьми.

Это случилось там, в самом безопасном месте, где я могла бы оказаться, в самом безопасном месте, где я когда-либо оказывалась, с бабушкой, окружавшей меня.

Впервые за более чем два десятилетия, когда я позволила эмоциям захлестнуть меня, и плакала громкими, отвратительными слезами, которые сотрясали мое тело и вызывали глубокую, непрестанную боль в каждом сантиметре меня, а не освобождали.

Я не пошла покупать бутылку вина.

И, конечно, не ведро курицы (не то, чтобы я собиралась покупать его в любом случае).

И я не стала смотреть по телевизору «Настоящих домохозяек».

Я заснула на подоконнике со слезами на лице и с бабушкой вокруг меня.

В самом безопасном месте, где я могла бы оказаться.