Работа над ошибками

— Глупая. Зачем мне врать?

И снова его руки, снова его губы. Только на этот раз все серьезней. Я проваливаюсь куда-то в беспамятство… В омут, названия которому не придумано… Это пугает. Из последних сил вырываюсь. Иван неохотно отпускает меня. Мы оба тяжело дышим. Непонятная сила, темная и страшноватая, задела нас.

На лестнице Ванечка влез в пиджак. Закурил. Смотрел на меня беспокойным взглядом. Я ждала. Наверное, сказать что-то хочет. Он протянул руку и заправил мне за ухо выбившуюся из косы прядь.

— Так ты придешь завтра?

— Меня не пустят.

— А ты на один часок приди. И не говори своим, куда пошла. На улицу, гулять. И все.

— Я постараюсь.

— Пожалуйста, приходи. Это очень важно, — попросил он, неизвестно почему волнуясь. Я смотрела на него и сама начинала волноваться. Закусив губу, кивнула ему головой.

На улице холодно, сыро, неуютно. Мелкий дождик накрапывал. Но мне было так хорошо, что я не шла — летела по прямой, словно в воздухе парила. Улыбалась своим мыслям. И ни о чем не думала, кроме Ивана и его поцелуев. Губы у меня болели. Казалось, они — деревянные. А мне хотелось еще, еще…

В квартиру ввалилась с шумом. Знала, что кроме брата дома никого нет. Родителей на сегодняшний вечер пригласили к себе их знакомые с Кантемировки. Красться не было резона.

Никита вышел в прихожую. Из-за производимого мною шума, надо думать. Может, перепугался? Посмотрел на меня и вдруг нахмурился. Интересно, чем он недоволен? Я пропадала не больше трех-четырех часов. Время еще детское.

Но Никиту, как выяснилось, волновало кое-что другое.

— Не рано ли начинаешь? — голос у брата был сухой и враждебный.

— Что начинаю? — забеспокоилась я, встревоженная его тоном.

— Целоваться не рано начинаешь? — процедил Никита.

— С ума сошел? Думай, что говоришь! — я очень постаралась обидеться, но встревожилась еще больше.

— Это ты думай, что делаешь!

— Да с чего ты взял?

Никита усмехнулся:

— Ты на себя в зеркало взгляни. У тебя губы синие и распухшие. Или считаешь, у брата совсем опыта нет?

Вот чего не знаю, того не знаю. Никита давно не делится со мной. О его личной жизни только догадываюсь. Может, у него и впрямь опыт есть. Может, весьма богатый. Я исподлобья посмотрела на брата и отправилась в ванную комнату, к зеркалу. Точно. Опыт у брата есть. Хотя и без опыта догадаться не трудно. Губы у меня, как у негритянки. Но не синие, лиловые какие-то.

Пока я решала, что предпринять, Никита сунул нос в ванную.

— Полотенце намочи, — посоветовал сурово. — Холодной водой. И прикладывай к лицу. Поможет. Закончишь, приходи на кухню. Разговор есть.

Он прикрыл за собой дверь.

Я приводила в порядок лицо и слышала, как Никита зажигал на кухне газ, гремел чайником. Выходить к нему не торопилась. Нужно было постараться до прихода родителей ликвидировать на лице следы преступления. И, конечно, хотелось оттянуть неприятный разговор с Никитой. Судя по его словам, а главное, по интонации, с какой эти слова произносились, скандала не избежать. Наверное, чайник успел остыть и вскипеть не менее двух раз. Никита грозно покашливал предупредительным кашлем. Но только, когда губы приобрели чувствительность, стали мягкими, я решилась вылезти из своего убежища. Пришла на кухню, по дороге внимательно разглядывая трещины в полу.

— Садись, — скомандовал Никита. — Пей чай. Он давно остыл.

Я покорно пристроилась за столом. Схватилась за чашку с чаем, как за спасательный круг. На брата так и не посмотрела. Ждала, что будет дальше. И боялась. Мы никогда раньше не ссорились. И никогда Никита подобным образом со мной не разговаривал. Всегда все понимал. Что же я такое натворила, если он злится на меня чуть не первый раз в жизни?

— Ну, и с кем ты так мило время провела?

Ответа не последовало. Всем своим видом показывала брату: «Не скажу!» Уперлась не из вредности. Не хотела, чтобы он знал про нас с Иваном. Не хотела, чтобы вообще кто-то об этом знал. Вот и молчала.

Для Никиты это оказалось новостью. Если я иногда и не делилась с ним своими приключениями, то и не упиралась, не врала. Спрашивал — отвечала честно и прямо. Так что сейчас мое упорное молчание его поразило. И задело самолюбие. Никита рассердился не на шутку. Он упрашивал, угрожал, стыдил. Впустую. Зря потратил кучу времени. От меня не дождался ни слова. Как последнее средство, выдал устало:

— Не хочешь говорить — не надо. Я к Ивану пойду. Для меня он все живо разузнает.

Господи! Этого еще не хватало! К Ивану он пойдет! Иван — человек честный, врать Никите не будет. Лучше уж самой признаться. Я вздохнула, словно собиралась прыгнуть в холодную воду. Виновато посмотрела брату в глаза и жалобно проскулила:

— Не надо к Ивану…

— Ага! Испугалась, — обрадовался Никита.

— Ничего не испугалась, — буркнула в ответ, начиная тихо ненавидеть себя и весь свет впридачу. — Я с ним целовалась. С Иваном…

Никите полагалось протяжно присвистнуть в этот момент. Обычно он так и поступал, если бывал сильно удивлен. Но на сей раз почему-то не присвистнул. Ошарашено молчал. Молчал долго. Мне это очень понравилось. Мстительная усмешечка сама заплясала на моих распухших губах. Хотел знать? Пожалуйста. Теперь пусть сидит и переваривает. И к Ивану пусть идет. На здоровье. Сейчас уже терять нечего. Может, Иван ему доходчивей объяснит мое поведение? Встала, взяла свою чашку, прошла к плите. Спросила нарочито спокойно:

— Тебе кипятку подлить?

Никита кивнул. Протянул свой бокал. Глотнул горяченького и только тогда пробормотал:

— Я и знал, что когда-нибудь этим все кончится. То-то он через меня приглашение на проводы тебе передал.

— Откуда ты мог знать? — дернула плечами. — Я и сама до мая ничего не знала.

— Откуда, откуда… — проворчал Никита. — От верблюда. Слишком много внимания Иван тебе уделял.

— Какое там еще внимание? — мне стало смешно.

— Такое, — передразнил Никита. — Кто за тебя всегда заступался? А? Папа Римский? Кто про тебя всегда спрашивал? Всегда был в курсе твоих дел? Кто рядом постоянно околачивался?

Тут смеяться мне расхотелось. Это что же получается? Иван у Никиты про меня спрашивал? Наверное, у Лидуси тоже… Я налила и себе горяченького. Немного отпила. Рядом, значит, постоянно околачивался? Вот это уже беспардонное вранье.

— Не вранье вовсе, — теперь подсмеивался Никита. — Честное слово, все время рядом ошивался. Только вы, миледи, замечать его не изволили. Я уж и сомневаться начал, а заметишь ли?

Я не ответила. Обдумывала сказанное братом, прихлебывая горячий чай. Иван несколько лет крутил роман с Шурочкой Горячевой. Как он мог рядом ошиваться? Моя память выталкивала из своих глубин давно забытые эпизоды. Никогда раньше не придавала значения всяким мелочам. Раз поздно возвращалась из школы. Зимой еще. И неожиданно встретила Ивана. Он меня до дома тогда проводил, а то совсем темно было. В прошлом году тоже несколько незначительных случаев произошло. Сразу и не вспомнить.

Мысли Никиты тем временем изменили направление.

— Послушай, Катюха, что я тебе скажу. У Ивана, по всей видимости, это серьезно.

Я хотела сообщить, что у меня тоже серьезно. Рот раскрыла. Но Никита жестом остановил меня.

— Черт… Не знаю, как сформулировать поточнее. Материя больно тонкая. В общем, он мужик, что надо! И с ним нельзя шутки шутить. Не поймет. Лично я, как брат, не против. Любите друг друга на здоровье. Но ты сначала себя спроси. У тебя это как? По-настоящему? И если не очень, то лучше эту бодягу не начинай.

Его пылкий монолог был неожиданно прерван. Звук открывающегося замка известил нас о появлении родителей.

— После договорим, — тихо произнес Никита. Сразу преувеличено громко стал рассказывать о приближающейся весенней сессии и о чудачествах преподавателей.

Уже когда легли спать, Никита шепотом позвал:

— Кать! Ты спишь?

— Почти, — сонно пробормотала я.

— Он на проводы тебя звал.

— Знаю.

— Пойдешь?

— А ты как думаешь? — разозлилась по-настоящему. Демонстративно повернулась лицом к стене, давая понять — разговор окончен. Никита мне не верил. Он, видите ли, считал, что у Ивана — серьезно, а я — так, в куклы играю… Кто бы знал, сколько слез было пролито из-за тех самых «кукол». И, наверное, еще будет пролито. Что-то мне подсказывало это. Вполне достаточно существования Горячевой, например. Молодежь где-то строила БАМ, выносила с пахотного поля бомбы, на худой конец, морально и материально поддерживала чилийцев. Я же ничего знать не хотела, кроме Ивана. Наш комсорг, Валера Чертов, еще в апреле заявил, что меня зря в комсомол приняли — полное безразличие к тому, чем живет страна и все нормальные советские люди. Платить же взносы по две копейки за месяц любой дурак может. Ну и пусть! Для меня важнее очередной привод Ивана в милицию, а не американка Дэвис, защищающая чьи-то там права. Что теперь сделаешь, если я такая? Значит, из меня не получилась ни настоящая комсомолка, ни нормальный советский человек. Мещанка из меня получилась. Прямо-таки хрестоматийная. Ну и Бог с ним! Тут Иван в армию уходит. Без него целых два года жить — подохнешь раньше. И проводы уже завтра. Тоска-а-а…

На проводы я не попала. Может, сама себя чем-нибудь выдала. Может, у отца шестое чувство негаданно появилось. Только он, увидев, что мы с Никитой собираемся уходить, вдруг спросил:

— Куда это вы на ночь глядя отправляетесь?

— Я гулять иду, — поторопилась выдать папочке заранее приготовленный ответ. Старательно отводила глаза. Никогда еще не врала.

— А я — к Ивану на проводы, — заявил Никита, недобро глядя на отца.

Отец помолчал. Похоже, обдумывал ситуацию. Кивнул Никите:

— Ты можешь идти. Только не напивайся.

Повернулся ко мне и сказал, как отрезал:

— А ты, Катерина, дома посидишь. Хватит гулять. Экзамены на носу. Пора готовиться.

— Ну, пап!

— Нет!

Я канючила и упрашивала, готовая зареветь. Никита не уходил. Ждал меня. Нервничал из-за непредвиденного опоздания. С трудом сдерживался. Его коробили подобные сцены. В такие минуты Никита ненавидел отца и презирал меня. Я, как правило, обижалась на брата. Но сейчас на карту было поставлено слишком многое, чтобы еще и на Никиту реагировать. А ради Ивана готова всякое унижение стерпеть. Ха! Отца ничто пронять не могло. Он оставался непреклонен. И тогда Никита не выдержал, попытался вмешаться. Взял и сказал, что меня тоже пригласили, что меня тоже будут ждать. Наверное, решил: отец не будет скандалить, раз приглашение официальное. Куда там! Лишь подлил масла в огонь. Я оказалась и неблагодарной, и дрянью, связавшейся с разными проходимцами, и жизнь свою закончу, как пить дать, под забором, и многое, многое другое. Отец бушевал долго. Когда выдохся, просипел:

— Иди. Иди, если хочешь. Но ты мне после этого не дочь!

Я в отчаянии посмотрела на Никиту. Ну, пусть он придумает что-нибудь! Тот, как будто ждал сигнала, высказался сразу:

— Пошли. Отец успокоится и поймет, что не прав.

Легко было Никите так говорить. Отец давно не имел над ним реальной власти. А мне идти наперекор оказалось не под силу. Струсила. В очередной раз струсила. Испугалась потерять отца. Что могу потерять Ивана, как-то в голову не приходило. Помотала головой и ответила брату: