Пуанта

Глава 2. Преступление и наказание

Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно. Федор Достоевский «Преступление и наказание»; 1866

Амелия; 23

Я просто не верю, что это происходит со мной. Нет, серьезно?! Он украл моего сына?! Теперь его?! Ну нет. На этот раз он зашел слишком далеко, и мне не нужна никакая сноска, чтобы понять, что именно Александровский это сделал. Очевидно, что он. Воспиталка продолжает трещать, мол, Август так на него похож, сам кивнул, когда она спросила его, знает ли он этого мужчину.

«Черт-черт-черт!!!» — ору про себя, рывком открывая дверь.

Конечно знает. Я сама показывала ему фотки, твою мать. Идиотка. Надо было молчать. Господи, как я жалею, что повелась на свою сентиментальность и рассказала Августу о нем. Как же я жалею…

Слезы срываются с глаз, когда я прыгаю в свою А7, выжимая до предела педаль газа. До Москвы ехать часов шесть даже по платной трассе, и это просто кошмар. На третьем часу я, кажется, окончательно теряюсь. Я так волнуюсь. За него. Август ранимый ребенок, если честно, он очень стеснительный и тихий. Не знаю в кого он такой, потому что я была другой — общительной, веселой, компанейской, этот придурок, судя по рассказам, еще хуже. Но это не имеет значения — Август другой. От картины, где он сидит и не поднимает глаз на каком-нибудь помпезном диване, мое сердце сжимается. Глаза снова начинают мокнуть, фокус теряется, но я выдыхаю, сжимаю руль сильнее и беру себя в руки. Ни ради себя даже, не смотря на мою скорость, а ради него. Все ради него одного.

В Москву я попадаю к девяти часам, и это просто ужасно. Мне здесь так трудно дышать, а тот факт, что из-за дебильных пробок я еду, как черепаха, бесит только сильнее. Какого хрена?! Выезжаю на автобусную полосу. Знаю, что так делать нельзя, знаю, что отхвачу штраф, да, черт возьми, эта поездка со всеми моими нарушениями встала мне тысяч в пятьдесят не меньше, но плевать. Я даже не думаю об этом, лишь на подсознании ставлю галочку напротив графы: можно смело злиться еще больше.

О да, больше есть куда. В результате, когда добираюсь до Москва-сити, где находится теперь главный офис «АСтроя», я готова убивать. Знаю, что он здесь. Знаю, что будет ждать. Это провокация, и я все понимаю, но по-другому просто не могу. Мой ребенок в лапах этого ублюдка, и я не могу сидеть и думать «логически», просто не могу. Разум отключается напрочь, наверно, так у всех мам и происходит, когда вредят их ребенку. Пусть глубоко в душе я и понимаю, что Макс ему не навредит.

Поднимаюсь на самый последний этаж, миновав секретаря, попутно отмечаю, что меня пустили без проблем, сто процентов еще и сообщили «наверх», но меня это мало волнует. Пока я еду, достаю пистолет. Клянусь, я его убью, если он вздумает со мной играть в игры. Убью, и даже глазом не моргну.

«Может и надо было позволить папе это сделать?!» — злобно думаю, хмуря брови, — «Хотя нет. Приятней всего сделать это самой».

Огромный офис сейчас пуст, как улицы любого города первого января. Наверно днем здесь происходит нечто — вечные катаклизмы, шум и гам, разговоры. Улей, никак иначе, но сейчас здесь темно и тихо. Я быстро иду по коридору на свет, стук моих каблуков отражается от стен, и попав в здоровенную приемную, я сталкиваюсь с, наверно, единственным живым человеком здесь — секретарша. Молоденькая, мелкая блондинка, которая ошарашено пялится на меня, замерев с трубкой, прижатой к уху плечом, и пилкой для ногтей.

— У себя? — хлопает глазам, — Этот гандон у себя?!

Открывает рот. Она явно не ждала посетителей, и я уже хочу сказать ей что-нибудь токсичное, как не менее токсичное слышу.

— У себя. Елена.

Медленно поворачиваю голову. Меня от одного звука этого паршивого голоса, его издевки, сарказма, яда, потряхивает. Если честно, я мало, что вообще понимаю. Не знаю, с чем сравнить это странное чувство — будто тело и не мое вовсе. Я тупо летаю над ним, наблюдаю откуда-то со стороны, да еще и словно в замедленной съемке, как поворачиваюсь к огромным, двустворчатым дверям, иду к ним, а потом вышибаю с ноги.

Теперь я смотрю на него своими глазами, направляя в спину пистолет. Макс даже не оборачивается. Он любуется на город в белой, накрахмаленной рубашке, курит и пьет. Ничего не изменилось, ха. Вру, конечно. На самом деле он изменился кардинально. Мне хватило тех считанных минут, чтобы это понять, ведь когда мы познакомились, кем бы он себя не считал, по факту оставался ребенком. Большим, избалованным ребенком. Не знаю, какой там он план строил, и только теперь понимаю, как глупо было даже думать о том, чтобы в него верить. Не получилось бы ничего. Ему не хватало опыта, ума, спокойствия, терпения. Зато теперь все это было в достатке, и это меня пугает до мозга костей. Потому что если раньше его можно было просчитать, понять и где-то даже обыграть, теперь, когда он перестал откликаться на юношеский максимализм — я не знаю, что будет.

Он меня пугает. Раньше, случись так, чтобы мы встретились, я знаю, что он забрал бы меня к себе силой. Я знала это всегда, но когда он все-таки пришел, позволила себе жестоко обмануться. Мне было страшно поверить, что все снова начинается сначала, только теперь с новой фигуркой на доске — Августом. Я позволила себе убедить саму себя в том, что он поверил, потому что понимала уже тогда: моя прошлая, размеренная в каком-то плане жизнь закончена.

А он выжидал…это же очевидно. Теперь абсолютно очевидно, что он просто меня разводил. Снова, но с куда как большим размахом.

Твою. Мать.

— Где он? — тихо спрашиваю, на что Макс также тихо усмехается.

— Елена, вы…

— Прекрати паясничать! — резко повышаю голос и тут же фиксирую движение справа.

Лекс. Арай. Еще какой-то мужик. Они сидят за огромным, стеклянным столом и читают какие-то бумаги, точнее читали до моего появления. Теперь они уставились на меня с поднятыми бровями, а один, тот самый козел, который когда-то смаковал происходящее, также смакует его и теперь. Интересно, если бы они поспорили на время моего прибытия, Арай бы и тогда усмехался?

— Где. Мой. Ребенок?!

Выделяю каждое слово, но непроизвольно. Это получается само собой, я ведь дышать не могу нормально. Мне так страшно, что даже пистолет подрагивает в руке.

«Я влипла по самые помидоры, твою мать…»

— Наш.

«Точно…»

Макс плавно поворачивается на меня и слегка наклоняет голову на бок, усмехаясь ядовито.

— Наш, ты хотела сказать. Или он мой, Елена?

В его глазах ненависть, которую я уже видела. В памяти тут же возникает обрывок нашего разговора:

«— …Моя специализация — уголовное право, вас же, как я понимаю, привело сюда что-то связанное с вашим детищем?

— Вы правильно поняли.»

Тогда я не обратила внимания на интонацию в голосе, которая стала тверже и гаже, опасней, а теперь пазлы складываются в единую картину, и что-то внутри так и орет: он знает, он знает, он знает. Он давно все знает…

Но я все равно пытаюсь.

— Мой сын к тебе отношения не имеет, больной ублюдок. Где он?! Где…

Раздается смешок Арая. Я резко реагирую, и тут же фиксирую его выражение лица, которое говорит: брось, ты серьезно? В это время Макс оказывается у стола. Я снова реагирую резко, перевожу на него дуло, но не успеваю ничего сказать — в меня летит белый лист А4. Он приземляется ровно по середине огромного кабинета, а выглядит, как брошенная собаке кость.

— Читай.

Мне это не нужно. Я знаю, что там. Знаю, черт бы меня побрал, но медленно иду, как под гипнозом, словно на аркане тяжелого, испепеляющего взгляда.

«Вероятность отцовства 99,9999 %»

Там и имя Августа, и его имя, и куча других букв. Глупая надежда на то, что это что-то иное рушится — конечно, зря я вообще цеплялась. Это действительно глупо полагать, что человек, у которого в руках столько денег, будет ждать положенное на такие тесты время. Вряд ли. Не удивлюсь, если у него есть своя собственная лаборатория, которая сделает все за полчаса, если того пожелает повелитель.

Поднимаю на него глаза, в которых застыли слезы.

— Где он?… — тихо спрашиваю, Макс же снова усмехается.

Ему нравится давить меня, я это чувствую. Он мстит и получает удовольствие. Да, вполне возможно заслуженно все это, но как же, черт возьми, жестоко.

— Так как мне тебя называть? — поднимает брови, присаживаясь на край стола, — Елена или…

Молчу. Шмыгаю носом, опускаю глаза на бумагу, снова, хотя мне и не нужно это, я итак знаю, что там написано и почему, а потом вдруг так сильно злюсь. Резко встаю и буквально подскакиваю к нему, упирая дуло в живот, рычу.

— Последний раз спрашиваю. Где. Мой. Ребенок. Не ответишь, клянусь, я тебя убью. Думаешь, что я играть приехала? Ты ошибаешься, твою мать.

— Попробуй только выстрелить, — тихо отвечает, правда и усом не ведет, — И ты никогда его не увидишь, сука.

Конечно он не парится и не боится — у него все козыри, и Макс это знает. Он правильно расставил все фигуры на шахматной доске, ведь как еще можно заставить женщину добровольно сложить оружие? Правильно. Шантажировать ее ребенком.

— Опусти пистолет. Последний раз предупреждаю, потому что если ты выпросишь еще один, я вызову охрану, которая тебя отсюда выкинет на хрен. Елена.

Вымышленное имя он выплевывает мне в лицо, царапая изнутри своим презрением. В этот момент я понимаю, что будь его воля, он с радостью меня убьет. Возможно даже, это и планирует сделать? Кто его знает? Я правда не уверена, судя по тому, как он на меня смотрит. И снова — я понимаю, что это заслужила, мне стыдно, но…это так жестоко.

Медлю еще секунду, а потом перестаю с силой давить дулом ему в ребра. Опускаю глаза. Не могу выдержать этот взгляд и пячусь назад, как трусливая псина, даже вздрагиваю, когда слышу холодный приказ.

— Пушку на стол. Не в карман.

Стоит мне отпустить последнее свое оружие, как я опять окажусь в его руках — пути назад уже не будет. Я это понимаю. Черт, это так и есть, но у меня нет другого выхода, как много лет назад не было, так что я откладываю пистолет и слегка прикусываю губу. Макс смакует. Опять чувствую этот унизительный взгляд, которым он меня осматривает, а потом и вовсе разрушает до конца, кладя руку на подбородок, как раньше. Я было дергаюсь, но он тут же рывком возвращает, вбивает в свое тело, заставляет поднять глаза и смотреть на него.

— Так как мне тебя называть, а? — тихо, вкрадчиво шепчет, всматриваясь в мои глаза, — Елена или…

— Ты сам знаешь как.

— Я хочу, чтобы ты это сказала. В слух. Громко.

Молчу, тогда пальцы на моем лице сжимаются сильнее, до боли, от которой я морщусь и снова пытаюсь оттолкнуться, уперев ладони ему в плечи.

— Мне больно!

— Говори, сука. Немедленно.

— Амелия, понятно?! Да, это я! А теперь отпусти меня, черт возьми, ты оставишь мне синяки!

— И что? — усмехается, не расслабляя пальцы, зато зажигая огонь ненависти в своих глазах еще больше, — Папочка не оценит?

Хочется плюнуть ему в рожу, но я держусь. Смотрю на него гневно в ответ, молчу — что мне на это ответить? Глупая провокация. А может ему и не надо это? Или может он оставит все эти подколы на потом, ведь принимает мое молчание, но заводит другую игру, проводя пальцами по моей щеке, от чего я снова дергаюсь.