Преданный друг

ГЛАВА 4. НИКА

Мы добрались до больницы в молчании и расстались тоже в молчании: два когда-то близких, а теперь чужих человека, которых спустя время снова свела вместе судьба. Олежку пришлось будить, и я принесла его в приемное отделение, где уже ждал врач, на руках, но это позволило мне собраться с духом и перестать трястись, как осиновый лист, под взглядом Егора, который — я чувствовала это — постоянно обращался ко мне.

Это мог быть его сын, билась во мне неуместная и болезненная мысль. Это мог бытьвашсын, если бы однажды ты не сделала то, что он тебе не простит никогда... то, что тысамасебе никогда не простишь.

— Спасибо за помощь, — сказала я, когда Егор занес наши документы в смотровой кабинет и уже повернулся, чтобы выйти.

— Пожалуйста, Ника, — сказал он сухо и скрылся за белой занавеской, оставив меня болеть и тосковать, и помнить.

Я таки успела позвонить своей маме, пока мы собирались, но до Лаврика было не достучаться: посреди рабочей недели, да еще и посреди рабочего дня, при его-то плотном графике. Он наверняка был где-то на деловой встрече с партнерами или ехал куда-то по делам.

Я написала ему СМС, попросила не волноваться и добавила, что позвоню сразу же, как только узнаю, но стоило посланию уйти, как телефон затренькал, и я поспешила ответить.

— Никанор Палыч, ты только сама там с ума не сходи, ладно? — Мой бывший муж, как всегда, бросился успокаивать меня. — Ты маме позвонила? Она знает?

— Да, — сказала я, — позвонила по дороге.

— Что врачи сказали? Диагноз какой? Деньги надо на лекарства? — Я услышала какой-то шум, людские голоса, а потом Лаврик снова заговорил, только голосом в разы холоднее и властнее. — Ксения, я же просил вас отменить на сегодня... Почему не предупредили меня? Ладно, скажите, пусть подождет в приемной, я освобожусь.

— Ты работаешь что ли? Лаврик, миленький, давай я потом тебе позвоню, все равно я сейчас ничего не знаю толком, а? — Я страшно не хотела, чтобы Лаврик отрывался из-за нас от своих дел. — Мы как раз у врача. Денегне надо, честное слово.

И я уже хотела положить трубку, как из меня вырвалось, пусть и шепотом, то, что сегодня крепко и, как я думала, надолго, выбило меня из колеи:

— Я сегодня видела Егора.

— Где? — тут же переспросил он. — Там, у нас?

— Да, — сказала я. — Я не знала, что он вернулся.

Лаврик сначала ничего не ответил, но его вздох я услышала четко.

— Я тоже не знал, — сказал он наконец. — Позвони мне потом, ладно? Я сейчас буду занят, если что, пусти гудок, я перезвоню. И брошу на карточку деньги... не возражай! Мне так спокойнее.

— Ладно, — сдалась я. — Спасибо. Я наберу.

***

Это случилось на дне рождения Лаврика в начале августа. Было много подарков, было шампанское и вино, и так любимая Никой грузинская вкусная еда, и друзья семьи, и много-много громких голосов и веселья.

Лаврик в белой рубашке и черных брюках был такой взрослый и красивый, что у Ники захолонуло сердце. Она обняла его и поцеловала в щеку с каким-то неведомым ей доселе чувством неловкости, но когда он засмеялся и сказал:

— Спасибо, Никанор Палыч, — совсем как тот Лаврик, которого она знала, перестала стесняться и даже возмутилась, правда, только для приличия, этим «детским» прозвищем. — Ну вот исполнится тебе восемнадцать, перестану так называть.

Но он называл ее так всегда.

После застолья, плавно перешедшего в неформальный праздник в единственном деревенском кафе, Егор пошел провожать Нику домой, благо было недалеко. Было уже почти утро, и небо на востоке алело зарей, и неожиданно набежал холод, пробравший ее, одетую легко и по-летнему, до самых костей.

— Погоди, — сказал ей Егор, стаскивая с себя пиджак — он тоже сегодня был нарядный и красивый, но почему-то Ника изо всех сил старалась этого не замечать. — Вот. Давай, оденься. Не спорь, пожалуйста, я же вижу, ты замерзла.

Ника вдела руки в еще теплые рукава — торопливо, дрожа от холода и даже стуча зубами. Егор запахнул на ней пиджак, и неожиданно оказалось, что он стоит совсем рядом, а его лицо, серьезное, решительное и сосредоточенное — так близко, и он затаил дыхание и просто смотрит ей в глаза, потому что не может найти слов.

А потом его теплые, подрагивающие от волнения губы коснулись ее губ, и Ника умерла... возродилась и снова умерла: от этого робкого и нежного поцелуя, от надежды, ставшей явью, — и от осознания того, что любит его.

Всегда любила. С самого первого дня, когда увидела, но еще не знала. С той минуты, как он отдал ей поднятую с пола ручку. С минуты, как услышала его голос... и любит так, что сильнее не может быть.

Егор еле слышно вздохнул, отрываясь от ее губ, и на мгновение замер, будто набираясь решимости для отступления, но Ника перехватила его руки, все еще сжимающие ворот пиджака, своими и не позволила, хоть и не смогла посмотреть в его лицо.

— Ты любишь меня? — Ника и сама не верила, что спросила это, но она должна была знать.

— Люблю, — прошептал Егор, и она поймала эти слова сердцем и вздернула голову, чтобы увидеть ненаглядные глаза, которые так по-взрослому и серьезно сейчас на нее смотрели.

— Я тоже тебя люблю. — Голос изменил, и дальше и Нике пришлось шептать. — Я тебя люблю, Егор, я...

Егор снова поцеловал ее, и она не закончила.

Лаврик, конечно, все понял, и когда на следующий вечер они снова встретились вчетвером, захохотал и завопил:

— Ну наконец-то, дорогой мой Никанор Палыч! Дорогой мой Егор Иваныч, ну наконец-то!

Он был так рад, словно они, по меньшей мере, поженились, и Майя даже немного обиделась тому, что все разговоры в тот день были посвящены не ей.

Мама, когда Егор впервые за все это время пришел к ним в гости в субботу, конечно же, все поняла тоже, но постаралась их не смущать и деликатно закрыла двери кухни, где они пили чай, чтобы не подслушивать разговоры. Но они говорили мало. Им достаточно было просто быть рядом.

— Наши надумали организовать поход с ночевкой на озеро на следующей неделе, — сказал Егор, накручивая на палец прядь Никиных волос. Ее голова лежала у него на груди, его сердце спокойно и ровно билось у ее уха. И Нике самой было так спокойно и хорошо. — Идут парами. Мы пойдем?

Ника подняла голову и поглядела в его лицо, нежно и легко провела пальцем по темным бровям, задела кончик носа, обрисовала улыбающиеся ей губы.

— Пойдем.

— И даже не боишься? Будем ночевать в одной палатке. — Он пристально поглядел на нее, и улыбка стала шире, когда Ника покраснела и ничего не сказала в ответ. — Эх, Ника, Ника, трусливый ты мой заяц.

Она спрятала лицо у него на груди, чтобы скрыть смущение.

— С тобой не боюсь. Пойду.