Преданный друг

— Лаврик?

Он чуть заметно кивнул, глядя на дорогу.

— Да. Олежка ни в чем не нуждается. — При мысли о Лаврике и об оживлении, которое он привезет с собой, улыбка растянула мои губы. — Наверняка привезет кучу подарков, потребует, чтобы я собрала на праздник всех окрестных детей... Он прекрасный отец, лучший в мире.

— Но, так понимаю, не муж.

Все тот же спокойный голос, все то же выражение лица: непроницаемо-задумчивое, как будто Егор не произнес сейчас слов, которые перечеркнули сказанное им же ранее «все в прошлом, Ника» — и только пальцы на руле побелели, словно в них больше не поступает кровь.

— Мы развелись не потому, что Лаврик — плохой муж, — еле выдавила я.

— Наверняка не поэтому, — сказал он.

— Я не хочу об этом говорить, — начала я умоляюще, но Егор перебил, все крепче сжимая руль и произнося каждое слово все четче, так, словно они давались ему с все большим трудом:

— Ведь я же помню все, что ты мне говорила. Ведь я же помню каждое твое слово, помню каждый твой поцелуй, и, Ника,черт возьми... все эти пять проклятых лет я задаю себе один единственный вопрос: когда? Когда ты поняла, что любишь его, а не меня?

— Выпусти меня.

Я едва шептала; он тут же остановился, и я вылетела из машины, с трудом удерживая рвущиеся наружу рыдания.

Я наплевала на пакеты и рванула к своему дому, взбежала по крыльцу и бросилась в ванную, крикнув сыну, что маме попала в глаз соринка, чтобы он не испугался. Я умывалась водой снова и снова, пока не услышала Олежкин голос у двери, и когда выскочила, чтобы защитить моего сына от своего прошлого, хоть оно и не могло причинить ему вреда, то увидела у крыльца пакеты, аккуратно поставленные один к другому.

— Приходил твой друг Егор Иванович, — сообщил Олежка. — Ой, мама, а что это за красивая коробка в пакете? Это мне?

***

Они лежали в палатке вдвоем. Была ночь, и в тишине было слышно только их дыхание и биение сердец. Одна рука Егора обнимала Нику, пальцы второй шагали туда-сюда по не прикрытому рукавом футболки предплечью, и эта простая близость и простое прикосновение доводили ее до безумия, от которого в голове все мутилось.

— Не боишься, трусливый заяц? — прошептал он, лаская теплым дыханием ее ухо, и она погладила его лицо в темноте, задрожав, когда Егор повернулся, чтобы коснуться ее ладони губами, и сказала, что нет. — Совсем-совсем? Вот прямо совсем?

— С тобой нет, — сказала она.

Его рука соскользнула с ее плеча к груди, и их дыхание в ушах друг друга вдруг стало горячим и громким, как бой барабанов.

— Я тебя люблю, — шептал он, осыпая поцелуями ее лицо, а Ника сжимала пальцами его мягкие волосы и повторяла эти слова вслед за ним. — Смешная, рыжик мой, не могу я без тебя, Ника, совсем не могу...

Они остановились задолго до края — и он, и она решили уже давно, что первый раз у них будет после выпускного, но то, что произошло между ними в той палатке, а, точнее, то, чегонепроизошло, сделало их еще ближе. Вернувшись из похода, они почти не расставались и все больше времени проводили вдвоем.

— Я не хочу, чтобы ты думала, что я из тех парней, которые ухаживают за девушкой только из-за «этого», — сказал Егор как-то уже весной, когда Ника прибежала к нему, чтобы обрадовать известием о том, что ее платье для выпускного, зеленое с золотым, длинное, красивое, уже готово. — Нам ведь некуда торопиться, правда, Рыжик? Мы ведь никуда друг от друга не денемся.

Он ошибался.

Ближе к лету тяжело заболела бабушка Егора, и родители, собравшись, решили, что вся семья должна съездить к ней. Остаться было невозможно — бабушка могла умереть, так и не повидав внука, и семейство Ковальчуков ранним июньским утром село в поезд до Ростова, а оттуда в Одессу.

Ника думала, что не сможет разжать рук и отпустить Егора, а так и будет стоять, обнимая его и прижимаясь щекой к его груди, пока его губы касаются ее лба, и Ульяне Алексеевне пришлось кашлянуть, чтобы напомнить, что уже пора идти.

— Я уже скучаю, — сказала Ника тихо, глядя ему в глаза.

Егор сжал ее плечи и с видимым усилием отпустил.

— И я.

Она и Лаврик остались на платформе. Егор взошел на подножку, но не пошел к купе, а так и остался стоять, глядя на вытирающую слезы Нику, пока поезд не двинулся по рельсам прочь.

Это был последний раз, когда они касались друг друга.