Первозданная

Глава 4

«Судьба — мрачная тюрьма для тела и зло для души».

Эпиктет

Я перестала верить в судьбу лет в восемнадцать, когда поступила в университет и стала вникать в это понятие на занятиях философии и культурологии. Что для одних было прекрасным и неизбежным знамением, обозначающимся красивым словом «мактуб», для меня стало логически обоснованным результатом определенных действий человека. За всё в этой жизни надо отвечать. И пожинать плоды своего поведения, естественно. А в это я уже верю.

Когда я переехала на родину в поисках источника, способного умиротворить пылающий внутри огненный сгусток эмоций, я никак не ожидала, что это будет подобно перерождению. И каждый второй пытался перекроить мою сущность, утверждая, что я слишком наивна, пусть и сильна. Я сопротивлялась. Мне казалось, человек до самого конца должен быть верен своим идеалам, принципам. И это спасет его душу от греха.

Наверное, это было время ярких разочарований и небывалых открытий. Переломный момент в становлении меня как той личности, коей я сегодня являюсь. Оказывается, продвинутый двадцать первый век проехался своим пресловутым свободолюбием и по моей Армении, хранимой в памяти как само целомудрие…

Несмотря ни на что, я была так счастлива здесь. Всегда.

Но по-настоящему повзрослела я внезапно. По-настоящему — это с окончательным принятием несовершенства этого мира, которое больше похоже на безобразие и вечный хаос, где очень легко потеряться, если проявить слабоволие.

Стойкость духа — это то, что я никогда не растеряю.

Благодаря ей я сегодня могу свободно входить в здание и кивком головы здороваться с человеком, ставшим апогеем процесса моего совершенствования. Последней страницей. Богом. Дьяволом. Всем.

Адонц неизменно отвечает мне тем же. Два месяца мы благополучно держимся на расстоянии, не подрывая теории о том, что ранее не были знакомы. Принципиальный мужчина действительно против отношений на работе. И мне кажется, он был прав, говоря, что это приносит больше проблем, чем удовольствия.

Но как же мне больно. Как кровоточит нутро от осознания, что я все же была одной из… Не более.

Настроение у меня сегодня паршивое. Дороги снова перекрыты очередной акцией протеста демонстрантов. Страна на стадии социального коллапса, и население разделилось на два лагеря, грызя друг другу глотки.

— Как доехала? — Лиля встречает меня обеспокоенным взглядом.

— Главное, что без опозданий. Но пришлось на час раньше выйти.

— Бедная.

Коллега качает головой. Сама-то она ходит на работу пешком, потому что живет в нескольких кварталах от нашей площади. Вот такая везучая мадам, которой достался муж-потомок-коренных-обитателей-Еревана.

— Мальчики в пути? А шеф?

— Да, Артур и Рома предупредили, что застряли в пробке. Арзуманян у себя.

— Отлично. Как раз у меня пара вопросов.

Абстрагируюсь от внешних раздражителей, понимая, что ничего своими переживаниями всё равно не смогу изменить. И спешу к начальнику.

Роберт сидит с чашкой кофе в руках и изучает какие-то бумаги, когда, предварительно постучавшись, я вхожу в кабинет. Позволяю себе полюбоваться этим чудесным мужчиной. Он красив. По-восточному. С лоском. Настолько же умен и галантен, воспитан и честолюбив.

Я удивляюсь, что в свои тридцать два года он неженат. Неужели не нашлось ни одной женщины, покорившей эту высоту? И кто же тогда для него Луиза?

На самом деле, что бы ни было, но у нас не особо принято, чтобы человек оставался холостым настолько долго. Я как девушка тридцати лет, можно сказать, для многих уже подлежу списанию. Что меня весьма забавляет.

— Привет, как доехала? — задает тот же вопрос, когда сажусь напротив.

Сейчас это везде тема номер один.

Около получаса мы обсуждаем с ним нюансы намечающегося ремонта в правом крыле. Строительные работы это самая нелюбимая мною часть госзаказа. Хуже этого для меня ничего нет. За почти пятилетний период моего пребывания в «Национальном центре по контролю и профилактике заболеваний» в качестве специалиста по закупкам я провела достаточно тендеров по строительству. Мы заключали договоры с адекватными людьми, которые всенепременно к концу сдачи объекта превращались в раздолбаев и обманщиков. С некоторыми даже тягались в суде.

Мне оставалось только надеяться, что на этот раз всё пройдет успешно.

В какой-то момент нас отвлекает гудящий шум. Я буквально срываюсь и припадаю к окну, цепенея от увиденного.

— Господи, они теперь решили брать штурмом казенные здания? — разгневанно цедит сквозь зубы Арзуманян, вставший рядом.

— Думаете, они пойдут на такое?

Начальник окидывает меня странным взглядом.

— Сатэ, доведенный до отчаяния человек непредсказуем и опасен. За последние два года наш народ пережил пандемию и войну. Я не удивлюсь, если у кого-то из них окажется граната, способная заблаговременно отправить нас к Создателю.

Меня холодит от его слов, и я прекрасно понимаю, что он прав. Но не хочу верить, что дойдет до этого.

— Полиции в два раза больше, чем самой толпы. Кажется, всё под контролем, — пожимаю плечами в надежде.

— Да уж, мнимый контроль — дело святое. Прервемся, я пойду и разведаю обстановку.

Нахожу Лилю в том же положении, в котором была минутой ранее. С обеспокоенным лицом девушка всматривается в увеличивающуюся живую массу.

— Сат, они окружили абсолютно всё. Уже пытаются войти в Министерство финансов. Кажется, и к нам тоже.

Я с опаской рассматриваю здание напротив, в котором и расположено «Королевство финансов». Кажется, сотрудники правопорядка всё же удерживают напор. Это придает немного спокойствия.

— Не могу оставаться здесь. Я пойду вниз, — решительно направляюсь к выходу.

— С ума сошла?! — прилетает следом. — Мы хотя бы на третьем этаже. Куда ты лезешь?

Но я уже открывала дверь, выскакивая в коридор. Длинный летний сарафан мешался под ногами, я подобрала подол и побежала настолько быстро, насколько позволяла высота каблука босоножек.

Меня тянет вниз неведомо чем. Может, бешеной энергетикой. Подавляющей, грубой. Хочется соприкоснуться с ней. Попытаться понять. Хотя бы.

В ужасе остановилась на последней ступени лестницы, и с данной высоты всматриваясь в искаженные гневом и яростью лица оппозиционеров, пытающихся распихнуть служащих в форме, чтобы попасть внутрь.

Нас разделяет огромное расстояние с пропускным пунктом где-то на середине пути. Я делаю шаг по ковролину. Потом еще один. И в паре метров от турникета останавливаюсь, прирастая к полу. Потому что в этот момент, преодолев оборону и с грохотом раскрывая тяжелые двери, люди медленно всыпаются в помещение, безбожно крича.

Кто-то кого-то бьет, материт, толкает, пинает. Полицейские прибегают к подручным средствам, пытаясь вытолкнуть их обратно. И эта борьба между ними завораживает меня настолько сильно, что я теряю способность шевелиться окончательно. Даже осознавая, что через несколько секунд они могут пройтись по мне и не оставить живой.

В состоянии шока я даже не чувствую, как меня вдруг чьей-то мощью тянет куда-то в сторону. Тело запихивают в ближайшее помещение, заставляя отойти подальше. И я в трансе наблюдаю за тем, как широкоплечий мужчина запирает нас на замок, баррикадируя вход столами и стульями, которые он виртуозно передвигает и наслаивает друг на друга.

Я потеряла связь с действительностью.

Стояла посреди комнаты и стеклянным взглядом смотрела в одну точку.

— Вот что за хрень с тобой! Все девочки как девочки — пугаются, прячутся, молятся, в конце концов. А ты лезешь в пекло, бл*дь!

На плечи опускается пиджак, и я вдруг замечаю, что меня неимоверно колотит, и я уже не могу дышать.

— И выглядишь при этом мертвецом, пролежавшим в морге больше суток! — лицо оказывается в горячих ладонях, которые начинают потряхивать меня, привлекая внимание. — Сатэ! Посмотри на меня! Смотри, мать твою!

Но я вижу перед собой лишь пуговицу рубашки.

— Сатэ, ну же, душа моя, очнись…

Нежный шепот внезапно выводит меня из оцепенения, потому что я узнаю это «Душа моя»…

Вскидываю голову и ныряю в глубину стальной голубизны. Поразительно, но сейчас я вижу в ней свое спасение. И рвусь…отчаянно рвусь к ней…

— Они сошли с ума, — шепчу дрожащими губами, выплескивая обиду, словно ребенок. — Тор, они озверели…

И всё. Грозящееся разорвать меня на мелкие куски напряжение выплескивается диким воплем из груди. И в нем нескончаемая боль. Она громаднее вселенной. В ней любовь и головокружительное разочарование в соотечественниках.

— Тише, всё хорошо, — он притягивает меня к груди, позволяя пристроиться щекой к бьющемуся сердцу и излить свои терзания.

— Я д-думала…хотя б-бы… — спазмы мешают говорить, — п-после войны вс-сё изменится… Люди п-поймут цен-ность жизни… А всё стало х-хуже! Хуже!

Мои рыдания напоминали рёв раненого одичалого животного, попавшего в жестокий мир, в котором ему не было места. Наверное, так оно и есть. Будто я пришла к своей святыне, преодолев долгий изнуряющий путь, и поняла, что её сровняли с землей.

— Люди всегда были такими, Сатэ, — доносится до ушей жесткий ответ, — ты просто до сих пор слишком в них веришь. Как и тогда.

Его близость действует на меня успокаивающе. И это так странно, поскольку раньше я чувствовала лишь опасность, исходящую от него.

Мы больше не говорили. Адонц просто позволил мне выплакаться, изрядно увлажнив рубашку и запачкав её следами потекшей туши.

Спустя время я ощущала себя пустым никчемным сосудом, которому больше нечего отдать. А потому его можно с легкостью разбить. Что, кажется, и сделала действительность.

Как бы мне ни хотелось побыть с ним еще, пришлось оборвать этот момент. Редкое затишье между нами.

Я осторожно высвободилась и провела пальцами по темным пятнам на светлой ткани рубашки.

— Тебе надо переодеться.

— Посмотри на меня.

Его короткий приказ заставил меня вздрогнуть, и я сразу же напряглась. Обычно такого рода «просьбы» ни к чему хорошему не приводили.

Когда своим шагом назад я демонстрирую отказ повиноваться, широкая ладонь оказывается на моем подбородке, приподнимая его так, чтобы наши глаза встретились.

— Ты точно в порядке?

Что мне тебе сказать, когда ты на расстоянии вытянутой руки, но я стою на краю пропасти, неизбежно разделяющей нас? Нет, не в порядке.

— Да. Вполне.

— Умойся.

Звучит грубо. Тепло его кожи резко исчезает. Всё возвращается. Он — Торгом Адонц. Я — Сатэ Адамян. Мы чужие люди.

Немигающим взглядом наблюдаю за тем, как мебель вновь оказывается на своем месте, выход расчищается. Замок щелкает, и высокая фигура стремительно исчезает за дверью.

Запоздало замечаю тяжесть пиджака на плечах, с досадой отмечая, что теперь надо будет найти хозяина и вернуть его вещь.

Перешагиваю за порог. Шум голосов давно исчез.

Как и волшебство мгновения в любимых объятиях…