Чудо в ущелье Поскоков

Четвертая глава

рассказывает о достойном сожаления отношении хорватской общественности к ветеранам войны, а потом одна стрелка часов совпадет с другой и появится апостольский нунций с бородкой

Кричали голуби, волны разбивались о скалы. Солнце обжигало царапины на его лице. Потом вдали раздался гудок судна, и он вроде бы услышал какие-то голоса. Ему казалось, что он уже много дней пролежал на пляже Жнян в разодранной одежде, окровавленный и избитый, до того как почувствовал на лице чье-то теплое дыхание. Он открыл глаза и совсем рядом увидел мокрую собачью морду, а над ней человеческое лицо. Вроде бы знакомое.

— Поскок, — строго сказал хозяин лица. — Что это за поведение?

— Сержант, — с трудом прошептал Крешимир и снова закрыл глаза.

Крешимир то приходил в себя, то терял сознание, но все же запомнил, как сержант Миле с трудом поставил его на ноги, а он снова беспомощно рухнул. Потом опять открыл глаза и обнаружил, что тот на плечах несет его в гору, а позже произнес с переднего сиденья: «Потерпи чуть-чуть, больница уже близко!», и Крешо ему ответил: «Не надо, не хочу в больницу!» И кто его знает, что он сказал еще и как вообще вспомнил название улицы и номер дома, но вскоре, когда Миле втащил его в квартиру, послышался крик тети. Его положили и долго переворачивали, раздевая, а он хотел только, чтобы его оставили в покое и дали поспать. Потом он взвыл, когда тетя Роса принялась промывать его раны ракией. Дальше последовали беспокойная ночь и ужасный сон, в котором Горан Капулица пел песни Миши Ковача, а Ловорка в белом подвенечном платье, с развевающейся на ветру фатой стояла на каком-то утесе над морем и, смеясь, махала ему рукой.

Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко, а дядя Иве сидел на стуле возле его кровати и озабоченно качал головой.

— Вот ведь какой осел, я же говорил ему, что буду ждать в машине, а он, умник, ему, мол, это не надо, — пробормотал дядя, а потом крикнул кому-то: — Ну вот, пришел в себя!

В дверях комнаты появились тетя Роса, сержант Миле и Культура.

— Здоро́во, Крешо, — приветствовал его Культура.

— Э-э, Культура, — слабым голосом произнес Крешо.

— Кларич сказал, что придет сразу пополудни. Когда я узнал про это дерьмо, сразу поднял на ноги нескольких ребят из нашего взвода, — серьезно объяснил Миле.

Крешо попытался встать, но тетя запротестовала:

— Ты куда? Немедленно вернись в кровать, дурень. Видишь же сам — еле на ногах держишься.

— Оставь, тетя. Нет у меня времени валяться, — простонал Крешо, схватившись за огромный почти черный синяк под ребрами. — Подождите на кухне, пока я оденусь.

Прежде чем надеть майку и джинсы, он мимоходом остановился перед зеркалом оценить свое состояние. Большой синяк на правом бедре, другой — на боку, еще по синяку на левом предплечье и под глазом. Дышать было больно, при вдохе казалось, что сломано одно из ребер. Кроме того, рассечены губа и бровь, распухло от удара ухо, выбит один зуб, еще два качаются. В остальном все было в порядке.

Крешимир пошел на кухню и сел за стол. Там тетя Роса разрезала яблочный пирог и варила кофе.

— Госпожа Роса, нет ли у вас немного молока? — вежливо поинтересовался Культура.

Тут и Кларич пришел. Крешимир, умолчав лишь о своем приключении на дереве, рассказал, как было дело. Все негодующе качали головами, стучали кулаками по столу и извинялись перед тетей Росой, что так грубо ругаются. Когда рассказ кончился, все, оторопев, замолчали, только тетя Роса не сдержалась и выступила:

— Вот ведь сучара, попадись он мне, глаза выцарапаю!

— Мерзавец! — сказал сержант Миле и повернулся к дяде Иве: — Вот видите, сеньор, что они творят с хорватскими ветеранами. А как ведет себя хорватская общественность? Никак. Хорватская общественность молчит.

— Едрена вошь, Миле, а какая тут связь между хорватскими ветеранами и хорватской общественностью? — запротестовал было Культура.

— Как это — какая связь?! — взорвался Миле. — Все же ясно. Девушка ждала, когда к ней с войны вернется хорватский рыцарь. И пока он вдали от нее рисковал головой и был готов положить свою молодую жизнь на алтарь Отечества, этот мерзавец подгадил и занял его место.

— Хорошо сказано! — горячо поддержала его тетя Роса.

— Вот этот молодой человек, он с чистым сердцем отправился защищать свою страну, а его обманули! — рявкнул Миле страшным голосом.

Крешимир, стыдливо кивая, согласился, что все сказанное сержантом — печальная правда.

— Все хорошо, но… — тихо заметил дядя Иве. — То, что она ждала его с войны, — не совсем точно. Она ждала его гораздо дольше.

— Пятнадцать лет прошло, — рассудительно добавил Культура.

— Неважно, да хоть пятьдесят. Речь идет о правах хорватских ветеранов, — неумолимо продолжал сержант, подчеркивая свои слова ударами кулака по столу. — Нельзя, чтобы кто угодно мог нас поиметь. Я считаю, что из уважения к нашей Отечественной войне, из уважения ко всем погибшим и пропавшим без вести, из уважения к изгнанным и беженцам эта несправедливость должна быть пресечена. Не за такое государство мы боролись. Нет и еще раз нет, дорогой мой господин Иве.

— Ну да, конечно, это так, но что теперь делать? — проговорил дядя Иве малодушно. — Девушка в субботу выходит замуж, а ему к ней даже не подойти. За ним следит полиция…

— Сеньор Иве, — перебил его Миле, самоуверенно улыбаясь, — на войне у нас бывали ситуации и потяжелее, но разве мы когда-нибудь уступали численно превосходящим нас сербо-коммунистическим оккупантам и их бородатым подручным?

— Никогда! — торжественно произнесла тетя Роса.

Однако разведывательные действия, которые в следующие два дня предприняла их маленькая тактическая группа, показали, что будет не так-то легко отстоять уважение к Отечественной войне, к погибшим, пропавшим без вести, изгнанным и беженцам. Кларич припарковал свою фуру на Бачвице и через дырку в брезенте понаблюдал в бинокль за виллой, после чего сделал обескураживающее сообщение: два полицейских автомобиля без номеров каждые восемь часов сменяются на улице, где живет Ловорка, и она остается под постоянным надзором даже вне дома.

Культура, со своей стороны, через журналистские связи разузнал, что на венчании в субботу в кафедральном соборе Святого Духа, кроме родственников и друзей жениха и невесты, градоначальника, жупана и министра внутренних дел, будет еще примерно пятьдесят полицейских, обычных и из спецназа. Приглашения на венчание отпечатаны втайне, никто не знает где именно, каждое пронумеровано и заверено подписью начальника полиции. Церковь тщательно осмотрена, и перед ней постоянно находится патрульная группа в форме; кроме того, можно предположить, что среди туристов, которые с кино- и фотокамерами постоянно толпятся возле этого знаменитого культурного и религиозного объекта, по крайней мере двое или трое будут замаскированными агентами полиции.

Задумчиво выслушав отчеты, сержант Миле тяжело вздохнул:

— Задуманное будет трудно осуществить силами четырех человек.

— Как это четырех? А я?! — воскликнул дядя Иве.

— Сеньор, не обижайтесь, но вы уже в возрасте, это не…

— Парень, чтобы я больше не слышал от тебя такого, — перебил его дядя гордо. — Дети у меня выросли, я дал им в руки хлеб, и мне больше нечего бояться. Если кто и погибнет, то пусть лучше это буду я, чем кто-нибудь помоложе.

Слушая его, тетя Роса тихонько высморкалась в фартук с цветами.

— Ну хорошо, если вы так хотите, — сказал сержант неохотно. Прикурил сигарету от зажигалки «Зиппо», на которой был выгравирован герб их воинской части, выдохнул дым и повернулся к Культуре: — Культура, тут нам потребуются твои шахматные мозги.

Культура разложил на кухонном столе карту города и, сконцентрировавшись, долго смотрел на нее, а потом вдруг принялся лихорадочно чертить на ней какие-то стрелки. После нескольких часов выкраивания и перекраивания, препирательств и согласований у них был готов окончательный план, самый лучший, какой они могли составить, принимая во внимание ограниченное количество людей и ресурсов. Это была смелая и рискованная акция. Всего один неверный шаг — и все кончится плохо, но даже если кто-то и сомневался в успехе, он этого не показывал.

Застегивая молнию на спине свадебного платья, мать смотрела на отражение Ловорки в зеркале, и от нее не укрылась подавленность невесты.

— Вот коза глупая, — сердито сказала она.

— Да не люблю я его, — шепнула Ловорка.

— Ну вот, опять за свое. Она его не любит. Как будто это важно. Вот иногда купишь туфли, а они тебе немного маловаты. Не беда же, разносятся. Ты что, думаешь, что кто-то придет с туфлей точно на твою ногу? Дорогая моя, ничего страшного! Золушке тоже не налезала, но она была женщина умная, разглядела: парень что надо — хорват, католик, спокойный, материально обеспечен, физически и душевно здоров, где жить есть… И что тебе еще нужно? Стиснешь зубы и обуешься. А если немного жмет пальцы или натирает пятку, ничего страшного. Главное — не остаться босой.

— Без пяти одиннадцать, стрелки совпали, кто-то обо мне думает, — вдруг задумчиво произнесла Ловорка, а мать поняла, что дочка ее вообще не слушала.

— Иди ты в жопу со своими стрелками!

В десять пятьдесят пять, точно по плану, перед двумя полицейскими в парадной форме, дежурившими на лестнице Перистиля, в глубине колоннады кафедрального собора появились двое священников в черных сутанах, с белыми колоратками под воротничками черных рубашек. Один высокий, прилизанный, в очках с толстой прямоугольной оправой, с ухоженной бородкой, другой пониже ростом и потолще, с усиками.

— Ваши приглашения, пожалуйста, — сказал один из полицейских, и священник, тот, что пониже, полез в левый внутренний карман, потом в правый и в оба внешних. Проверил даже брюки, смущенно улыбаясь сотрудникам Министерства внутренних дел.

— Похоже, они остались в отеле, — наконец проговорил он, виновато глядя на полицейских. — Его Экселенция сегодня утром так спешили в Архиепископскую семинарию, что мы, должно быть в суматохе…

— Без приглашения нельзя, — неумолимым тоном прервал его полицейский. — Так что освободите проход!

— Но я бы попросил вас меня выслушать. Его Экселенция апостольский нунций, монсиньор Джулиано Сальваторе именно затем и приехал, чтобы по случаю того, что господин Капулица и его избранница вплывают в брачную гавань…

— Парень, ты не понял, что я тебе сказал?

— …лично передать сердечные поздравления святого отца Бенедикта Шестнадцатого, — закончил толстяк на одном дыхании, а оба полицейских вдруг застыли в оцепенении.

— Бенедикта? — спросил один с сомнением.

— Папы Бенедикта Шестнадцатого, — кивнул тот священник, что был пониже. — Его Экселенция апостольский нунций, — добавил он, указав рукой в сторону высокого с бородкой и очками, — будет весьма разочарован…

— А ты ему кто? — прервал священника полицейский.

— Вы, — предусмотрительно поправил его коллега.

— Переводчик, — объяснил священник и, обернувшись к апостольскому нунцию, что-то кратко сказал по-итальянски.