Жернова

— А тебя, сироту безвинного, никто в округе ни в чем таком обвинить не сможет! С чего вдруг?! — снова взбодрилась Улла. — Мы за тебя горой встанем, Бренни… и ничего этот гриб бородатый Барнабас не докажет. Нас в любом разе больше, и Морай, и Якоб за тебя вступятся… Да и все, кто тебя знает…

— А то! — поспешил согласиться с супругой хозяин, вновь поворачиваясь к сыну, и при взгляде на мерно сопящего Дуги его короткие лохматые брови поднялись, а маленькие глазки увлажнились. — Ирма! — тут же рявкнул он, и в дверях немедленно появилась бодрая служанка, ждавшая приказаний. — Шибче воды тащи, весь срач тут вымой и Дуги простыни поменяй… Дрифа пусть поможет — скажи, я велел! Шустрее!

Бренн почти не слышал, что говорили вокруг него, дурнота не проходила, ожоги болели немилосердно, и он сунул руки по локоть в ведро с холодной водой. Закатывая рукава, почувствовал — знак на плече болезненно вспух и сильно зудел.

— И ничего подобного, матушка, люди они всякие бывают, — вдруг возразила Мелена, рассматривая Бренна, как удивительную букашку, — на прошлой неделе, я сама видала, как на Площади девку-гнилушку вешали. А ведь все думали, что она невинная овечка. Тоже сиротка. Говорят, ходила, глаз не подымала, а потом дознались, что она отца своего названного день за днем умерщвляла черным зельем, да еще пыталась напраслину на него возводить, что он, мол, ее насильничал с самого девства. Хорошо, что дознались Непорочные — отец-то ее приемный невиновным оказался, а она — урхуд! Так вот ее долго наказывали, прям перед отчимом ее, что напротив сидел, — подымут в петле за шею, а как она обмочится, да хрипеть начнет и глаза у ней выкатятся, отпустят. Подождут, пока продышится, и дальше вздергивают… А…

— Не бреши, дурная, — оборвал дочь Мартен. — Городишь, не пойми что…

Улла с раздражением замахнулась на дочь мокрой тряпкой, которой осторожно обтирала потное тело заснувшего сына, но Мелена шустро отскочила.

— Ай, берегись, Бренни, — захихикала девушка, не обращая внимания на окрик отца, и ее молочно-белая грудь заколыхалась в вырезе лифа, — а то распотрошат тебя завтра в Доме Правосудия, чтобы поглядеть, где это у тебя внутри гниль таится… В каком таком месте…

Бренн даже не посмотрел на дуру-девку.

— Что-то повадилась ты, внучка, на Площадь Искупления бегать… — прозвучал дребезжащий от напряжения голос Ойхе. — Неужто развлекаешься, на людские мучения глядя?

— Ничего подобного, афи. Орден нарочно добрым людям показывает, как нужно наказывать темных уродов, что невинных изводят… — упрямо стояла на своем Мелена, но все же притихла, и, недовольно зыркнув на бабку, вышла.

— Замуж ее пора отдавать, Мартен, она уже лопается от спелости, вот и бесится… — сурово припечатала Ойхе.

Бренн целиком и полностью был за это предложение. Несколько месяцев назад произошло кое-что, о чем ему было неприятно вспоминать и о чем он не говорил даже Дуги. Впрочем, от Дуги он скрывал довольно много, считая, что нечего его зря беспокоить. А что до Мелены, так она уже полгода как, поглядывала на него по-другому, не так, как прежде. Часто, когда никто не видел, он трепала его за волосы, щекотала теплыми пальцами его шею, и, дразня, высовывала язык меж влажных красных губ, которые то и дело облизывала. Бренну, с одной стороны, это льстило, но больше смущало и раздражало.

Прежде всего, Мелена была из семейства Ри, в котором все относились к Бренну почти как к родному. И иметь с ней связь значило оскорбить и Дуги, и его родителей… и Ойхе. Кроме того, вожделеть ее мешало то, что ему не слишком нравились такие девы — пусть красивые, но чересчур напористые и злонасмешливые. А уж полгода назад, когда для него, как для взрослого, открылись двери Веселых домов, он четко осознал — ни к чему заморачиваться с сестрой Дуги, рискуя потерять добрых друзей и огрести кучу неприятностей, когда можно иметь дело с ласковыми умелыми хусрами. Пусть за деньги, но зато надежно, удобно и без хлопот.

В тот душный вечер, тетушка Улла попросила его помочь обиходить лошадок припозднившихся гостей, пока Пепин и Дуги таскали в комнаты их сундуки. В сарае сладко пахло сеном. Бренн оглаживал бархатную морду яблочного коня, тыкавшемуся ему в ладони, когда к его спине прижалось женское тело, а шеи коснулось жаркое дыхание. Мелена. Вот ведь, неугомонная! Ее зубки стали покусывать ему мочку уха, и он почувствовал, что низ живота стянуло знакомым сладким предвкушением.

— Ты хорошенький, — шептала девушка, — ты уже пробовал женщину, Бренни… Покажи-ка свой петушок?

— Ни к чему это все, Мелена, — он развернулся и шлепнул ее по пальцам, тянувшимся к низу его живота, — ты сестра Дуги… Ты и мне, как сестра, — бубнил он, ненавидя себя за слабость. — Тебе нужен или крепкий муж или дружок постарше…

Темные глаза Мелены сузились, в лицо бросилась кровь. Она поверить не могла что ее, чернокудрую красавицу, отвергают, не хотят… И кто — жалкий сирота, даже не взрослый мужчина, а мальчишка на год младше нее… Неужели она не сумеет соблазнить неопытного мальчишку? Девушка проворно обвила руками шею Бренна, крепко прижавшись к его губам и просовывая язык ему в рот. Но он отшатнулся и резче, чем хотел, оттолкнул ее.

Бренн сам не ожидал от себя такого. Желание Мелены, само собой, тешило его самолюбие, но он считал, что настойчивость и бесстыжие ласки подходят хусрам, а не девушке из почтенной семьи. А если он ее обрюхатит? Ужас! Ну уж нет, — дружба с Дугом и расположение семьи Ри значило для него в тысячу раз больше, чем мимолетная связь с непредвиденными результатами. И вообще, как оказалось, ему не нравилось, когда на него давят. Если мужчина идет в Веселый Дом, он сам выбирает день, час и женщину, а сейчас… сейчас Мелена принуждала его заняться с ней непотребством. И это бесило. Так он ее и запомнил — сидящую на сене с вывалившимися из лифа сливочными грудями и раздвинутыми ляжками в спущенных чулках, потную и красную от злости и унижения.

Позже он осознал то, о чем раньше лишь смутно догадывался — Мелена просто оттачивала на нем свои женские чары, пытаясь вызвать похоть, чтобы после понукать им, как похотливым козленком. Но и он болван — нужно было вести себя с сестрой Дуги мягче, не отвергать ее так грубо… Наверное. В общем, глупо все получилось… И теперь возбуждение, которое он порой испытывал, видя обтянутую тугим лифом грудь Мелены и влажный полуоткрытый рот, смешалось со смущением и чувством вины одновременно. И он попросту избегал ее. А уязвленная Мелена, затаив обиду, то и дело, зло высмеивала его, находя любой повод — и кстати, и некстати. Ну да ладно…

***

— Ты вот что, парень, — заглянул ему в глаза папаша Мартен и напрямую предложил, — оставайся-ка сегодня у нас, — отлежишься, поешь от пуза, да за удильщиком нашим непутным присмотришь, раз у тебя рука такая легкая оказалась… Вдруг ему хуже станет… А? — хрипловатый голос трактирщика стал непривычно ласковым. — Как думаешь? Отпустит тебя Морай?

Папаша Ри даже из самых неприятных событий умел выдоить пользу, и Улла, открывшая было рот, чтобы возмутиться планами супруга, тут же его закрыла. Понятное дело, — ей тоже было спокойнее, если рядом с сыном будет находиться Бренн.

— Иль ты совсем ослаб, а? Тогда, конечно, неволить не стану… — бубнил над ухом Мартен.

— За Дуги я присмотрю, — рассеянно кивнул Бренн, не переставая думать о предстоящей проверке у Непорочных, — заодно и помогу, если получится — руки жжет сильно…

Голова кружилась, и ноги были такими ватными, будто он выпил залпом большую кружку крепкого эля. Вспухшие на предплечьях рубцы саднило. Ладони горели. И зачем он согласился, — как поможет, если руки болят? Но за Дуги действительно надо приглядеть… Надо. — Домой только сбегаю…

— Сбегай, сбегай, парень, — трактирщик похлопал его по плечу, — только пошустрее возвращайся, скоро гость повалит, — только крутиться успевай…

— Да погоди ты, — сердито пихнула его жена в объемный живот, — у него ж все руки в ожогах… Для Дуги-то он все, что мог, сделал, а про себя и забыл.

Улла принесла корзину с целебными снадобьями и наклонилась к Бренну. — Теперь я за тобой поухаживаю, Бренни…

Тетушка осторожно обмазала ему предплечья холодящей мятной мазью и умело перевязала лентами чистого полотна. — Может, поешь, — спросила она, затягивая узелок.

Бренн помотал головой — его тошнило, губы ссохлись и о еде он и думать не мог, но зато выпил бы целый океан. И бабушка Ойхе, будто почуяв его нужду, сунула ему в ладони кувшин с холодным кислым молоком. — Поди, злишься, что подвела тебя старая Ойхе, жалеешь, что поддался на мои уговоры помочь Дуги? — старуха пристально смотрела ему в глаза, будто хотела до донышка узнать его мысли.

— Да ни капли.

Слова сорвались с губ прежде, чем он успел подумать. А когда подумал, подтвердил: — Ни капли, афи. Зуб даю…

— А и правда, не жалеешь… Напужался до страсти, но не жалеешь, — пробормотала Ойхе. — Только гляжу, на сердце у тебя темно… Как в бочке с дегтем… — добавила она, нашаривая трубку в глубоком кармане. — Ну, тогда, стало быть, с завтрашней зари буду призывать Жизнедателя Светлосияющего… Упрошу его, чтоб прикрыл он тебя от глаз дурных, всевидящих да вглубь смотрящих.

***

Вечер прошел в пригляде за Дуги, чередуясь с беготней с подносами и кружками, и Бренн никак не ожидал, что так устанет. Коленки дрожали, волнами накатывала слабость, из носа то и дело капала кровь и тянуло блевануть. Но похоже, что дурная немочь лишь частично связана с ожогами «розочек». Ему сильно схудилось именно после лечения Дуги. Что-то вроде такого же происходило с ним после того, как он зашептал зуб Дрифы, но тогда он отделался гораздо легче. Видно, гнилой зуб — ерунда по сравнению с ядовитыми поцелуями армии медуз, атаковавших Дуги.

Однако же таскать эль, даже с обожженными ладонями, куда легче, чем стоять у наковальни или кузнечных мехов. Да и дурнота к ночи ослабла. Правда, от мыслей о предстоящем испытании ни суета, ни тревога о Дуги отвлечь его были не в силах. И хорошо, что он занят всю ночь — все равно заснуть не удастся — ужасы, которые могли ожидать в Доме Правосудия, врывались в сознание, отравляя не хуже яда медуз. Моментами казалось — он бы сам прыгнул в клубок склизких тварей, лишь бы избежать этой тухлой проверки у Непорочных.