Жернова

Бренн получал удовольствие, когда с помощью искры ломал толстые ветви, разбивал камни, поджигал мусорные ямы возле Канавы, давил мохнатых черных пауков и мокриц. Последствия проявлялись по-разному — иногда после удовлетворения, он чувствовал опустошение, сильную слабость и тошноту, а порой — все проходило почти бесследно.

Он как-раз думал об этом, допивая молоко и рассеянно глядя, как тетушка Улла со скрипом вытирает мытые тарелки… Все в доме Ри были при деле: Мелену мать отправила убираться в верхних комнатах на пару со служанкой Ирмой. Старая Ойхе спозаранку ушла в храм, прихватив младшую внучку, а Дуги с братом помогали отцу расседлывать лошадей только что прибывших из Массара постояльцев.

Дрифу по настоянию Ойхе освободили от работ до обеда — у него болел очередной зуб, и старуха собиралась зайти в аптечную лавку подобрать снадобье, чтобы хоть немного унять боль… Но то, что зуб придется рвать, сомнений ни у кого не было. Сидя на коленках в углу за плитой, Дрифа одной рукой осторожно касался вспухшей горбом щеки, а другой чертил угольком картинки на «заветной» стенке, которую ему великодушно выделил папаша Мартен для безобидного увлечения. Стена здесь, в отличие от всей кухни, отделанной старинной белой плиткой с синими птицами, была покрыта слоем светлой глины, на которой удобно рисовать.

Рассудительный Мартен мыслил практично — пусть смирный домашний порх вместо того, чтобы пить, бить морды или за бабами гоняться, лучше мазней своей занимается. И свободные минуты Дрифа проводил именно тут… На его картинках Бренн с удивлением разглядел корабли с раздутыми парусами, людей с мечами и ружьями, диких тсаккуров, пузатые дирижабли, дев с огромными дойками, жутких птиц и невиданных зверей с рыбьими головами, крыльями и волчьими лапами. На миг ему показалось, что фигурки движутся…

Малюя свои видения, Дрифа то и дело тихонько подвывал — похоже, ни каракули, ни толстомясая деревянная Русалка у входа в трактир уже не смягчали его страдания. Сжав зубами стебелек кориандра, Бренн задумчиво смотрел на перекошенное лицо раба.

— Слышь, Дрифа, — он присел на корточки рядом с порхом. — А пойдем… да и попробуем как-нибудь полечить твой хренов зуб. — Он потянул раба за рукав. — Да не бычинься ты… Если получится, я тебе красного сахарного петуха куплю, — добавил Бренн. Великан обронил уголек, растерянно мигая маленькими глазками с белыми ресницами, как у порося, но послушно поднялся и потопал за другом молодого хозяина.

Каморка, где обитал порх, была крохотной, и огромное туловище Дрифы сразу заполнило тесное помещение. Правда, по сравнению с условиями, в которых прозябали городские порхи-стражи, всю жизнь проводившие на цепи у дверей складов и домов, рыча и лая, как псы под палящим солнцем и холодными ливнями, это было вполне достойное жилище. Папашу Мартена не раз попрекали за излишнюю жалостливость к уродливому безъязыкому порху, но трактирщик знал, что делал. Добро зря не пропадало — великан Дрифа исправно выполнял обязанности вышибалы, безропотно таскал тяжелые бочки, огромные деревянные ведра и ящики, драил грязные полы, рубил дрова, чистил стойла, выполнял любую грязную работу и был благодарным слушателем для старой Ойхе, которую тихо обожал. Именно бабка велела притащить в дом избитого до полусмерти палками и выброшенного в сточную канаву голого порха с вырезанным языком, выходила бедолагу, откормила, приласкала и приставила к делу.

Дневной свет, просачивающийся в дыру-окошко под потолком, едва освещал комнатушку, куда поместился лишь низкий топчан, аккуратно заправленный ветхим одеялом, и рассохшийся деревянный сундук, который использовался как шкаф, стул и стол одновременно. Несмотря на убогую обстановку, щелястые половые доски были натерты добела, а в треснутом горшке торчал пучок хилых ромашек.

Бренн подавил усмешку. Порх обожал чистоту и неустанно скреб все грязные, по его мнению, места, не дожидаясь указаний. Благодаря такому выгодному для хозяев свойству, трактирные столы, ранее засаленные и местами почерневшие, радовали глаз чистотой, цветные стеклышки в свинцовых переплетах сияли, а старые половые плитки, когда Дрифа их отдраил, оказались вовсе не темно-бурыми с черными пятнами, а нарядного красно-коричневого цвета.

Бренн с трудом протиснулся к топчану мимо втянувшего живот Дрифы, который стоял, прижав подбородок к груди, чтобы не задевать потолочные доски. — Сядь-ка, бедолага, — Бренн похлопал рядом с собой, ободряюще улыбаясь, — а то я до твоей щеки не дотянусь…

Но порх опустился на колени, сел на пятки, послушно вытянул шею и, мелко дрожа, выдвинул вперед нижнюю челюсть.

— Да не бойся, — пытался успокоить страдальца Бренн, заметив, что от страха тот крепко зажмурился, — я трогать твой зуб не буду, а просто погляжу…

Да — Дрифа страдает, и было бы неплохо избавить его от боли, но сейчас важнее узнать — подействует ли яджу не на предмет, как это случилось год назад с пивной кружкой, а на живое существо… Получится ли управлять силой, исцелять, а не разрушать? От этого зависит многое. Вот только если по неопытности он расколет зуб, Дрифе может стать еще хуже. А тем более, если порвет десну, заденет щеку, пробьет глаз? Бренн помотал головой, отгоняя неприятные удручающие мысли. А что делать — ну, как иначе узнать, на что он способен? Он ведь хочет лишь с пользой применить проросшее зерно яджу, чтобы не навредить, а совсем наоборот… Ведь так? Значит, ему придется рискнуть, а Дрифе потерпеть…

Ну да — особенно, если рискуешь не собой, а никому не нужным порхом… и терпеть приходится не тебе, а другому… — пробила голову едкая противная мысль, от которой он с досадой отмахнулся.

Но как все сделать правильно? Бренн хорошо помнил, что кружка папаши Мартена разлетелась на куски, не в миг, когда ударилась об пол, а еще стоя на столе, и первопричиной выброса яджу была его злость на Мелену. А в случае с больным зубом Дрифы на кого ему злиться? На зуб?

На боль, на болезнь — вот на что! А сумеет ли он узреть невидимое, невещественное? Бренн потянулся было развязать узел на макушке Дрифы, чтобы снять косынку, но отвел ладони. Затем положил их на чуть дрожавшие мощные плечи раба и прикрыл глаза.

Он отыскал гнилое гнездо. Не сразу, но отыскал, блуждая в странно мерцающей тьме. Болезнь таилась не в самом зубе, а под ним — в десне, раздувая и воспаляя ее. Болячка походила на жирную копошащуюся личинку, вызывая омерзение множеством шевелящихся лапок и остро щетинившихся отростков с крючьями, раздиравших мясо десны. И личинка росла, прогрызая себе путь глубже — в саму кость. Кокон вокруг нее сочился гнойными грязно-бурыми потеками. Бренн ощутил невыносимо острую потребность раздавить ее, — его аж затрясло. Он вдохнул глубже, задержал дыхание и укротил забурлившую яджу — надо действовать осторожно, не повредить плоть вокруг гнилого гнезда. Равномерно задышал, и упорно всматривался до тех пор, пока не разглядел узкую голову и пасть с грызущими челюстями.

Жаркую горечь в горле он выдохнул прямо в голову твари, которая почуяла нацеленную на нее смертоносную силу, начав судорожно извиваться и скрести плоть крючьями. Будто сквозь вату Бренн услышал вскрик Дрифы — порх дернулся, задрожал сильнее. Но когда под действием яджу скрючившаяся личинка стала быстро истлевать, пациент глубоко вздохнул и затих. Бренн не чувствовал времени, и не понимал, как долго он жжет тварь струей яджу. Лишь когда от болячки осталось сизое, постепенно исчезающее, пятно, он расслабился, пытаясь унять тошноту, и, наконец, открыл глаза.

Уронив тяжелую голову на грудь, Дрифа крепко спал сидя на пятках, умиротворенно всхрапывая во сне.