Хостел «Эконом»

Перенесенный несколько раз будильник заставил меня выйти в самое пекло.

«Я бы встал пораньше и вышел» — я бы мог сказать так, если бы вообще спал. А я не спал, забившись в угол, и теперь улицы мелькают темными мыслями и мертвецами, освещенными тем самым — тоннельным — светом. Хотя нет — проспекты мелькают передо мной живыми, что умерли ещё при жизни, закопав мечты и стремления под тяжестью бытовухи.

Кажется, то солнце, что восходит, служит светом в конце зеркальной трубы жизни.

Почему так жарко? Потому что это — плавильня золотых монет и слитков, куда сбрасываются души для проверки на прочность. Жители города похожи на проклятых, что катят камни кредитов, чтобы вместе с ними пасть в жерло пламени и сгореть, став топливом печи. Не зря и я тут. Возможно, мой камень — один из самых больших.

Телефон отвлекает от геенны, воцарившейся вокруг благодаря самовнушению и беспощадному солнцу, которое должно было греть, а не облапывать плотным испепеляющим пучком, как это делает ребенок с муравьями в качестве эксперимента по преломлению лучей с помощью линзы.

— Яша, сынуля, я очень за тебя волнуюсь. Ты когда вернешься?

— Точно не знаю, но надеюсь, что скоро.

— Скорее бы. Очень соскучилась.

— Я тоже. А как там мой кот?

— Не ест эти покупные кошачьи блюда. Тоже скучает по тебе, ждет.

— Передай, что тоже скучаю.

— У тебя все в порядке, родной?

— Да-да, не волнуйся. У меня все хорошо.

Если пламя — это искупление за деньги, к которым я так стремился любыми возможными способами, то в скором времени меня заберут в холод за ложь близким… за ложь ей… и за обман мамы.

* * *

Я решил выйти на набережную.

Гуляю вдоль поручня. К этому моменту ночь опустилась на улицы и скрыла лица проклятых и меня — проклятого дважды или трижды… примерно как размеры комнаты хостела, в который я въехал.

Волны разбиваются о бетон высокого парапета. Почему-то думаю о людях. О том, что волны — люди, что могут так же разбиваться о бетон или асфальт.

Несмотря на время, на часах жарко. Обгоревшее лицо напоминает собой верхний слой торта «Наполеон». Кожа шелушится и слезает длинными тонкими слоями. От каждого такого «покрывала», оказавшегося меж большим и указательным, посещает неприятное чувство скручивающихся кишок.

Иду. Думаю о том, что завтра утром покину это место. Сломленный. Не встретивший ее. Не поговоривший и не сказавший о том, насколько сильно ее половина кровати обжигает холодом, а запах шампуня, оставшийся на подушке, душит воспоминаниями… что я несколько раз пытался постирать ее, но останавливался, не достигнув ванной, обнимал и садился на пол, заваливался на стену и так и сидел во тьме до наступления следующей волны боли, на время прогоняемой работой… на девять, десять часов… между играми, заставляющими тратить, тратить, тратить в желании заработать.

Полностью погрузившись в мысли, слышу всплеск. Кажется, я упал за ограждение, но это не точно.

Последнее, о чем или, точнее, о ком я успеваю подумать, — мой кот, оставшийся у мамы на попечительстве.

«Вспоминай меня, котик» — та самая мысль перед бесконечным путешествием во тьму.

* * *

— Я хотел сбить тебя — и я тебя сбил.

Обгоревшее на солнце лицо сменило цвет с красного на оттенки фиолетового с вкраплениями зеленого. Оно покрыто крупными шишками. Гематомами. На нем несколько рассечений, из которых сочится юшка.

— Ты выжил… тогда я подумал, что этого недостаточно.

Не могу поднять тяжелую голову. Болит каждый миллиметр. Кажется, сломано ребро… или несколько… и как минимум одно упирается куда-то внутрь, и это болью отдается на каждый вдох и выдох.

— Мне пришлось выкинуть таксиста, к которому ты сел. Достать твой телефон из кармана и наконец найти то, как с тобой поговорить, дружочек. До этого мне не хватало зла. После хватило, чтобы немного поиграть на твоих нервах, как ты играл на моих.

Не знаю, как давно я прикован к бетонной колонне. Не знаю причину, по которой слышал всплеск. Ничего не знаю. Не хочу знать. Единственное, в чем уверен, — холодно. Наконец холодно. Пусть и не так, как этого хотелось бы.

— Тебя мама не учила, что нельзя прятаться от друзей, у которых занял денег? И ведь найти тебя было не просто. Я даже отчаялся, думая, что не получится.

У кого я только не брал взаймы… в каком состоянии я тогда был?.. Не помню. И ведь поэтому она ушла, сказав, что боится… в том числе телефонных звонков. Теперь я понимаю, а раньше смеялся.

Ещё несколько ударов по лицу заставляют голову мотаться из стороны в сторону, как шайбу в аэрохоккее. Представляю звук кусочка пластика, бьющегося о борта, и начинаю ржать. В какой-то момент практически захлебываюсь кровью. Громко кашляю. Долго. Надсадно. Жадно вдыхая при каждой возможности. Кажется, тот, кто меня сюда притащил, наслаждается представлением. Да… для него это — представление. Долгожданное, как выход клоунов на арену, и захватывающее, как выступление воздушных акробатов.

— Свое я получил. Насладился твоими страданиями, связанными с моими звонками. Это было приятно, но больше нет ни времени, ни желания тратить на тебя силы.

Мне страшно. Я понимаю, что это конец.

— А теперь главный вопрос. Где мои деньги?

Он цедит по слову сквозь зубы. Он ждёт, что я пообещаю все вернуть, какой бы ни была сумма. Он не знает, что денег нет и не будет. Что, продав квартиру, я смогу расплатиться, но не со всеми, и вряд ли он окажется первым в очереди. Даже если к хате прибавить почку, часть печени, глаз и что там еще можно толкнуть?..

— Денег нет.

Этот ответ — точка в моей жизни и точка, к которой моя жизнь пришла. Страшно. Не страшно. Противоречие на грани с полным безумием. Шуршание черного пакета в ужасающей фантазии… в холодящей кровь истине, пусть еще не ставшей явью.

* * *

— Привет, мамочка. Не спишь еще?

— Уснешь с тобой. Рада, что сам позвонил

— Я вот тут стишок написал. Послушаешь?

Я — сломанный язык

Об слоги и запятых

Кочки

И строчки

Молитв

Умирающий

Исполин

Уверяющий

Что спалил

В мире рай на отшибе земли

Я — проглоченный зевок

В спазмах тоннеля метро

Неиспользованный патрон

Раскуроченный вором замок —

Будто больной и слепой

Но я только делаю вид

Играем с тобой в морской бой

Мимо. Ранен. Убит

Как тебе?

— Сынок, очень красиво. И очень страшно. Ты откуда звонишь-то?

— Из хорошего места

— Сыночек, у тебя все в порядке?

— Все хорошо, мам. Как обычно. Все в полном порядке.

— Не обманываешь?

— Ни в коем случае. Люблю тебя очень. Пока

Ложь во имя чего? Добра? Спокойствия или успокоения? Ложь, когда все и так понятно, но когда нет сил сказать правду. Ложь с надеждой на лучшее, даже когда этого лучшего нет и быть не может.

Я ничего не добился. Я не встретился с ней и не попросил прощения. Еще и соврал маме…

— И не стыдно врать?

— А что бы сказал ты?

— А я бы не позвонил маме в такой ситуации.

— И то верно.

Негромкий стальной щелчок. Звук, напомнивший не до конца сдержанный чих в кулак. Тяжелый вздох…

Последнее, о чем я успел подумать: «Простите меня».