Напев Чанакьи

Пролог

Старик сидел, приподнявшись на больничной койке. Мониторы пискнули цифрами и замигали графиками, измеряя его жизненные показатели. Его хрупкие руки были проткнуты бесконечным количеством игл, а через рот в легкие шла трубка. Он знал, что жизнь покидает его тело, но молил Шакти позволить ему прожить достаточно долго, чтобы насладиться моментом, которого он так долго ждал.

В комнате было темно, затемненные шторы были задернуты, чтобы не пропускать солнечный свет, за исключением психоделического освещения, создаваемого движущимися изображениями по телевизору. Дежурная сестра сидела на стуле рядом с его стальной кроватью и время от времени дремала. Свет от телевизора сверкал в глазах восьмидесятилетнего старика, когда он смотрел, как восемнадцатый премьер-министр Индии приносит присягу.

Непрекращающееся жужжание трех мобильных телефонов заставило его личного помощника Менона поспешно войти. Пациент в соседней палате жаловался, что его беспокоит непрерывный звонок. Пятидесятилетний секретарь заглянул в комнату и увидел своего работодателя, лежащего на кровати, его взгляд был прикован к изображениям, мелькавшим из Нью-Дели. Он не обращал внимания на какофонию телефонов. Он ждал этого момента тридцать долгих лет и не хотел, чтобы ему помешали телефонные звонки. В любом случае, он не мог говорить с этой проклятой трубкой во рту. Менон предложил отключить телефоны, но он отказался. "Я не готов позволить, чтобы что—то— в том числе и моя собственная жизнь-было выключено до того, как я получу удовольствие от этого момента", - подумал он про себя.

Больница в Канпуре не была оборудована, чтобы справиться с его состоянием. Пандиту Гангасагару Мишре было все равно. Он отказался от кровавой смерти на больничной койке в Нью-Дели или Мумбаи. Канпур был его домом, и он должен был встретиться со своим создателем из своей собственной обители и на своих собственных условиях.

Он наблюдал за сценой, разворачивающейся в Раштрапати Бхаван. Президент принес присягу этой харизматичной женщине. Она была одета в свое обычное белоснежное хлопчатобумажное сари, отделанное бледно-золотой каймой,и не носила никаких украшений, кроме пары простых бриллиантовых сережек-солитеров. Совершенно очевидно, что текст клятвы лежал перед ней на одном листе бумаги, но она, похоже, в этом не нуждалась. Казалось, она всю жизнь готовилась к этому событию. - Я, Чандини Гупта, клянусь именем Бога, что буду хранить истинную веру и верность Конституции Индии, установленной законом, что я буду защищать суверенитет и целостность Индии, что я буду добросовестно исполнять свои обязанности премьер-министра и что я буду поступать правильно по отношению ко всем людям в соответствии с Конституцией и законом без страха или благосклонности, привязанности или недоброжелательности.- Дойен улыбнулся. Без страха, благосклонности, привязанности или недоброжелательности! Чушь собачья! Невозможно быть премьер-министром без всего этого, и она, черт возьми, это знала. Но это было только его мнение. Но с другой стороны, хитрый Макиавелли всегда считал, что любой болван может иметь факты—иметь мнение-это искусство.

Он хихикнул, и в результате раздался хриплый кашель, напомнивший о его смертности и раке, поразившем его легкие. Сотрудники Секретной службы, стоявшие у дверей его комнаты, услышали, как он кашлянул. Они задавались вопросом, от кого они защищали его. Действительно, многие желали смерти этому ублюдку, но, похоже, у Бога были другие планы. Это было почти так же, как если бы Гангасагар взводил Снук на своих врагов и говорил им ‘ " Придите и заберите меня, черт возьми, но меня не будет рядом!’

Тонкая пленка пота покрывала его голову, лысину которой подчеркивали два пучка потрясающе белых волос с обеих сторон. Медсестра промокнула его полотенцем. Он следил за ее движениями своими глубокими, проницательными, всевидящими глазами-маленькими видеокамерами, которые видели и хранили самые худшие человеческие поступки в гигабайтах жесткого диска его мозга. Его тонкие губы дрожали, когда он хватал ртом воздух, крючковатый нос пытался втянуть живительный кислород, несмотря на трубку. Его кожа имела бледный полупрозрачный оттенок, как редкий пергамент в музее, и его тонкое тело занимало очень мало места на кровати. Как мог этот маленький человечек быть таким могущественным?

В вестибюле перед его комнатой стояла группа политических партнеров. У Пандита Гангасагара Мишры не было друзей. В его мире политики были только врагами. Стая газетных гончих водила дружбу с политиками снаружи, надеясь получить внутреннюю информацию о смерти Мишры до его смерти.

Старик, казалось, что-то бормотал, с трудом выговаривая слова. Это была его ежедневная молитва на санскрите. Он сказал: "изначальная Шакти, я кланяюсь тебе; всеобъемлющая Шакти, я кланяюсь тебе; то, через что Бог творит, я кланяюсь тебе; творческая сила Кундалини; мать всего, я кланяюсь тебе.- Он посмотрел на свою протеже, которая теперь принесла присягу в качестве премьер— министра, и сложил ее руки вместе в смиренном жесте признания перед телекамерами... а потом спотыкается и пятится назад. Красное пятно, расплывшееся на ее левом плече—почти как в замедленной съемке-пуля была выпущена из "Стингера".22 Магнум.

Августейший зал Ашоки Раштрапати Бхавана погрузился в столпотворение. Мишра, наблюдая за разворачивающейся сценой по телевизору, продолжал повторять на санскрите ‘ " Ади Шакти, Намо Намах; Сараб Шакти, Намо Намах; Притхум Бхагвати, Намо Намах; Кундалини Мата Шакти; Мата Шакти, Намо Намах.’