Опасные земли

* * *

Визгливо затормозив возле дома на Чугунной, антиквар покинул авто и огляделся.

Улицу мело летней метелью – тополиный пух сверкал в лучах утреннего солнца, перекатывался, взлетал, падал, повинуясь шалостям ветерка.

«Вот ведь черт, а к полудню опять заткнется, – подумал Ровный, разумея недолгий утренний ветер. – И будет снова не город, а микроволновка. Ишь как припекает, будто не Питер вовсе».

Чугунная улица, а точнее, дом № 4А, тоже были не совсем в порядке. Отсутствовала важная достопримечательность, которую Ровный против воли искал взглядом. На скамеечке не было вредного художника, как там его… Понтекорово. Как вчера пропал, нагнав туману, так и не возвращался. Впрочем, кто знает? Ушел за газетами, гуляет, посещает продовольственные лавки, мало ли может быть занятий у пенсионера?

– Ну и пусть его, – постановил антиквар вслух, разгоняясь в сторону парадного.

Внутри уверенно разворачивалась пружина злобы. На себя – за явную дурость, на обдолбанного Диму – за хитрожопость, на город – за жару. И даже на новопреставленного Петухова – за то, что так не вовремя зачехлился.

Хлопнула дверь подъезда, и Кирилла обняла прохлада. Прохлада и тишина, будто не обшарпанной створкой отсек он себя от мира – танковым люком. Окно на площадке изо всех сил било светом, будто лазерная пушка. В солнечных лучах играли свои игры пылинки напополам с вездесущим пухом тополей. Ровный шел сквозь них, постепенно тормозя изначальный разгон.

Было ему здорово не по себе.

Все-таки один к явно неадекватному наркоману…

– Чушь какая! – прошипел антиквар злобно и запрыгал через две ступеньки.

Еще одной чертой лестничного пролета был неожиданный холод. Если у дверей парадного сделалось прохладно, то теперь – холодно. Или, пожалуй, морозно. Кирилл даже обтер взглядом стены – при такой температуре впору завестись инею. Но не было никакого инея.

И отчего-то было очень и очень тихо. Будто вымер дом, заодно утащив на тот свет все положенные мегаполису шумовые эффекты: рык грузовиков, сигналы автомобилей, голоса людей, ветряной тополиный шелест.

Стряхнув с себя оцепенение, Ровный шагнул к двери, подышал для бодрости и с силой постучался, игнорировав звонок.

– Эй, Дима! Открывай!

Молчание было ему ответом.

– Твою мать, открывай! Я знаю, что ты здесь!

И опять оно – молчание.

Антиквар вдарил по двери уже серьезно, аж кулак засаднило. Дверь подпрыгнула, срикошетила от косяка и отворилась. Ровный невольно шагнул назад. Но, вспомнив, что наркоман не имел обыкновения запирать дверей, вторгся в квартиру.

– Короче, я вхожу! Сейчас у нас с тобой будет разговор, хочешь ты этого или нет! – пообещал Ровный.

И соврал. Потому что заходить вглубь наркоманова обиталища ему вдруг совершенно расхотелось. Воняло. Не скотобойней, как у Петухова, но все равно – запах впечатлял. Общая мертвая тишина и отсутствие всякого движения до того напоминали совсем недавнее приключение на Петроградской, что понять его можно.

Антиквар прокрался на цыпочках к углу коридора. Постоял у стенки, выругал себя мысленно за смехотворное поведение и шагнул в сторону кухоньки, где, по мнению Ровного, должен был обретаться наркоман.

И он не ошибся.

Вот только наркоман обретался на полу в луже мочи лицом вниз, ногами к опрокинутому табурету. Убойные ароматы вылетали наружу именно отсюда.

«Передознулся! Ну и смердит от него! Вот ведь, блин! Только бы не сдох!» – такие слова пробежали в антикваровой голове.

– Эй, полудурок! Тебе сперва вломить, а потом вызвать скорую, или сперва вызвать, а потом вломить? – крикнул Ровный, как он надеялся, грозно.

Полудурок, как и ожидалось, молчал. Однако пальцы его подрагивали, подрагивали и ноги. Ровный протопал на кухню, стараясь дышать ртом и как можно реже. Перед валяющимся торчком он остановился, ибо слабо представлял, что в таких случаях делают. В меню, которое развернула услужливая память, присутствовали следующие пункты: облить водой, нахлестать по щекам, сделать укол адреналина или искусственное дыхание рот в рот.

Адреналина не имелось, ровно как и желания трогать пациента руками и тем более губами. Поэтому Ровный обошел лужу мочи, добрался до раковины, добыл под нею ведро, наполнил до краев. А потом с мстительной радостью окатил Богуслава, начав с головы.

Помогло.

Наркоман Дима резко поднял голову от пола и уставился перед собой. Был он бледен с отливом в синеву, на скуле багровел кровоподтек – явный след знакомства с полом. Он заворочал головой в одну сторону, потом в другую, пока не уперся глазами в ботинки Кирилла. Словно зацепившись за них взглядом, он замер и стал поднимать лицо все выше и выше, наведясь, в конце концов, на Ровного.

– Эй, ты чего? – только и смог выговорить тот, против воли пятясь мимо раковины в коридор.

Лицо, бело-синее, разбитое при падении с табурета, было не в порядке. Главный непорядок заключался в глазах. Белки, густо располосованные красными прожилками и неподвижные, невероятно суженные зрачки. Мысль в них читалась ровно одна и такая, что связываться с носителем ее категорически не хотелось.

В глазах пылала ярость.

Наркоман тихо засипел, а потом зарычал. Затем медленно подвел руки под грудь и прыгнул. Прямо с пола, из положения лежа.