Призраки Иеронима Босха

3

Дорога до Хертогенбоса заняла почти месяц: Кассемброт не спешил, по нескольку дней задерживался даже в самых небольших городах. При каждом удобном случае Сарториус наведывался в монастыри или навещал ученых мужей, если таковые имелись, но гораздо чаще маялся и томился на очередном постоялом дворе, поскольку затяжное путешествие не могло предложить ему ничего, кроме черствого хлеба и унылого плоского пейзажа за окном.

Как-то вечером Кассемброт сказал своему помощнику:

– Сдается мне, друг мой, вы отчаянно тоскуете.

Сарториус ван Эрпе оторвался от затрепанного молитвенника, в котором силился разобрать полустертые буквы, накарябанные кем-то на полях очень давно, и посмотрел на своего патрона слезящимися глазами.

Вид Сарториуса – изможденного, с набрякшими веками – огорчил Кассемброта. Сам-то он отличался обилием жизненных сил и обладал немалой крепостью духа. Кассемброт подумал о том, что мало уделяет внимания своему младшему секретарю, а если уж говорить начистоту – почти не замечает его, бездумно сбрасывая на него самые скучные дела. А ведь они товарищи по путешествию, и, быть может, в какой-то момент Кассемброт даже будет зависеть от его преданности и решимости.

Так что же за человек неотлучно находится рядом с ним? Какие думы бродят в его обритой голове с наморщенной кожей лба? Об этом стоило бы хорошенько поразмыслить. Мысль о том, что поблизости день и ночь находится некая неизведанная вселенная, внезапно испугала Кассемброта, поскольку до сих пор он совершенно искренне полагал, что единственная достойная внимания вселенная (помимо его собственной) – это герцог Эгмонт.

– Вы слишком погружены в свои благочестивые штудии, – добавил Кассемброт. – Это может повредить здоровью, а оно у вас и без того довольно слабое. Нельзя пренебрегать своим телом, отдаваясь лишь умственным занятиям.

– Благодарю вашу милость за заботу, – отозвался Сарториус хрипло. Он нарушил молчание впервые за два дня, и потому голос плохо слушался его.

– Выпейте горячего вина, – предложил Кассельброт и оглянулся в поисках служанки.

Надо сказать, что этот разговор происходил на постоялом дворе недалеко от Антверпена. Служанка по непонятной причине отсутствовала, поэтому и горячее вино появиться никак не смогло, так что забота Кассемброта о своем помощнике ограничилась добрым пожеланием.

Сарториус подслеповато моргал с растерянным видом, поскольку вопрос о самочувствии вырвал его из привычного потока мыслей и выбросил, как говорится, на непонятную сушу. Будь Сарториус рыбой, он, конечно, не сумел бы обжиться на этой суше и задохнулся бы от обилия свежего воздуха, но он, по счастью, представлял собой человека, поэтому спустя короткое время пришел в себя.

– Цель моего существования – помимо службы его светлости герцогу, разумеется, – поиск истинного языка, которым разговаривали люди в раю, – пустился Сарториус в объяснения.

Кассемброт допил свое вино и с силой поставил бокал на стол, словно припечатал нечто невидимое владычной печатью.

– Вы полагаете, – заговорил после паузы Кассемброт, – что в раю люди будут разговаривать на особом языке? Я всегда считал, что они там будут изъясняться на латыни.

– Собственно, целью моих поисков является язык не будущего, а изначального рая, то есть погибшего, – оживился Сарториус, который ступил на знакомую почву. – Что касается рая грядущего, то невозможно предсказать, каким языком станут изъясняться там люди и только ли люди там окажутся.

– А кто еще может там оказаться? – удивился Кассемброт.

– Возможно, добродетельные животные, чьи души соединились с душами их владельцев, например кони, – сказал Сарториус, глядя куда-то в полутемный угол комнаты. – А также кентавры, что приняли крещение от Антония Великого в египетской пустыне, и некоторые из псоглавцев. Также раскаявшиеся жонглеры и утонувшие девственницы, если только они не были ведьмами. Язык же кентавров, несомненно, был древнегреческим, однако Антоний Великий понимал их.

– Возможно, кентавры объяснялись с ним жестами, – предположил Кассемброт, которого сильно заинтересовала эта тема.

– Возможно, – сказал Сарториус и скользнул взглядом по молитвеннику. Ему хотелось вернуться к чтению, но, с другой стороны, у Кассемброта возникло желание побеседовать, а пренебрегать желаниям покровителя Сарториус не решался.

Поэтому он закрыл молитвенник и отложил его в сторону.

– Нам также известны случаи, – продолжал Сарториус, – когда некоторые люди возвращались ненадолго к жизни после своей кончины. Чаще всего это случалось, если требовалось указать на убийцу или поведать о том, где закопаны семейные сокровища. В таких случаях возвращенные к жизни покойники нередко использовали адский диалект, который представляет собой не что иное, как кощунственно искаженный райский язык.

– Райский – это до Вавилонской башни? – осведомился Кассемброт.

– Полагаю, в полноте своей он существовал лишь до изгнания из рая, – ответил Сарториус. – Но пока не была возведена Вавилонская башня, многое из этого языка оставалось в обиходе. Конечно, обиход пачкает не только вещи, но и слова, однако…

Внезапно он прервал себя, сочтя, что заходит слишком далеко в своих предположениях.

– Продолжайте, прошу, – сказал Кассемброт, которого заинтересовали измышления младшего секретаря, поскольку на этом постоялом дворе все равно было нечем заняться.

– Собственно, я ищу любые рукописи на древних языках, даже обрывки, – признал Сарториус. – Любой из них может содержать в себе фрагмент давно утраченной райской речи. Но может и не содержать. Этого нам достоверно знать не дано.

Кассемброт окончательно убедился в том, что Сарториус ван Эрпе живет в мире, который не имеет ничего общего с реальностью. Если сам Кассемброт неустанно любуется полями, реками, невысокими холмами, мельницами, силуэтами городов и красными крышами, а также селянками в белых чепцах, то Сарториусу все это представляется лишь тенями, призраками, едва ли способными потревожить яркий мир его собственных дум.