Призраки Иеронима Босха

14

О том же размышлял и брат Эберхардус, предатель, который вовсе не был плохим человеком, но только лишь дал слабину. Брат Ангелиус был на него сердит и с ним не разговаривал, но брат Эберхардус знал его доброе сердце и потому сумел подольститься. И в конце концов брат Ангелиус сказал ему с гневом:

– Ну, что тебе? Говори и уходи поскорее, пока я не ударил тебя вот этой медной сковородой!

– Плохо мне, брат Ангелиус! – сказал Эберхардус и ударил себя в грудь. – По ночам не сплю.

– Вот и хорошо, что не спишь, – проворчал брат Ангелиус. – Ты ведь все рассказал, о чем говорить не следовало.

– Однако же брату Сарториусу я не навредил, – возразил брат Эберхардус.

– Зато навредил брату Герретье. Ему пальцы переломали и на смерть увезли.

– Это правда, – признал брат Эберхардус. – Но что же мне делать? Всеми органами чувств, которые мне отпущены, в том числе и теми, о существовании которых я ранее не подозревал, я ощущаю, как в аду варится для меня особая предательская похлебка и как добавляют туда зелье Иуды, сильно жгучее и жуть какое ужасное.

– Кто заслужил зелья Иуды, тот получит зелье Иуды, – отвечал брат Ангелиус сурово, насколько у него вообще получалось говорить сурово. – Как тебе избегнуть этого? Предательство – такая вещь, которую исправить невозможно.

– Если уж не удалось спасти ни брата Альбертина, ни брата Герретье, – сказал Эберхардус, – то следует, по крайней мере, помочь брату Январю.

– Ну так иди и сражайся в его войсках! – сказал брат Ангелиус. – К чему сидеть на моей кухне и вести все эти плаксивые разговоры?

– Тебе-то хорошо, – огрызнулся брат Эберхардус. – Тебя-то не пытали, тебя-то не поставили перед страшным выбором, вот ты и вышел чистеньким из этой истории. Я бы еще посмотрел на тебя, если бы инквизиция взялась за тебя как следует.

– В мире все так устроено, – отвечал брат Ангелиус, – что если человеку не дано выдержать какое-то испытание, то оно ему и не посылается. А если дано, то посылается. Стало быть, ты мог бы и выдержать, но не выдержал, а я бы в любом случае не выдержал, так что испытывать меня было бы нечестно.

– В свою пользу всякий горазд рассуждать, – вздохнул брат Эберхардус. – А я вот что думаю. Войско у Гервина изрядное, но ему никогда не победить, потому что против него будут высылать все более сильные армии и одна из них его погубит.

– Если даже ты, сидя в обители, об этом знаешь, – думаешь, Гервин ван дер Зее об этом не знает?

– Он-то знает, но когда начинается прилив, никому его не избегнуть: против волны пойдешь – погибнешь, с волной пойдешь – погибнешь. Это дорога к смерти, как, впрочем, и любая другая. Сколько ни живи – конец один.

– К чему ты ведешь свое рассуждение? – спросил брат Ангелиус.

– У нас ведь сохранились те книги, по которым брат Сарториус читал, когда призывал из иных миров людей, рыб и прочих?

– Одна сохранилась, – сказал брат Ангелиус. – Та, самая страшная.

– Давай по ней почитаем.

Ангелиус долго молчал. Ходил по комнате, переставлял вещи, трогал стены, посидел на кровати, где когда-то лежал, захлебываясь кашлем, брат Сарториус. Постоял у окна, поковырял в носу и в ухе. Потом молча вышел и спустя бесконечно долгое время возвратился с книгой, завернутой в платок.

Книгу эту он бросил на пол и отошел от нее с видимым отвращением, а брат Эберхардус вынул уголек из жаровни и принялся чертить на полу круг. Уголек крошился, круг получался неровный, но уж как вышло – так вышло. Затем он сел на полу возле самой черной линии, развернул платок, раскрыл книгу и поднял голову к брату Ангелиусу.

– Ты уходи, – сказал он. – Незачем тебе в этом участвовать. Есть вещи, которые ты выдержать можешь, и есть вещи, перенести которые тебе не под силу. Нечестно было бы заставлять тебя участвовать в них.

Брат Ангелиус молча положил ладонь на голову брата Эберхардуса, а потом оторвал руку, повернулся и вышел.

Эберхардус посмотрел на странные буквы, складывающиеся в странные слова, закрыл глаза и начал вспоминать. Сначала ничего не происходило, кроме темноты и молчания, но потом из молчания донесся голос брата Сарториуса, заклинающий на все лады: «Приди, приди!» – и в темноте вспыхнули красным те самые буквы, только теперь Эберхардус понимал их значение. Зелье Иуды, которое варилось для него в ожидании его смерти, сделало его более прозорливым.

Он созерцал эти буквы, горевшие перед его глазами, и вдыхал запах серы, становившийся все сильнее, а когда открыл глаза, то увидел, что вокруг него кишит крошечное воинство. Малютки-рыцари верхом на конях и пехотинцы, и простолюдины с камнями и палками, и бешеные собаки, и злобные женщины, и странные демоны, одетые в кору деревьев и истыканные палками, и ножи, застрявшие в отсеченных ушах, и мыши со вспоротыми животами, в которых кишели совсем крохотные людишки, – все это хлынуло из пустоты и собралось в круге, очерченном угольком из жаровни.

Там, внутри круга, становилось все теснее, потому что существа все прибывали и прибывали. В конце концов они уже становились друг другу на головы, и целая колонна слипшихся между собой, дерущихся, визжащих, кричащих, царапающихся и кусающихся существ выросла посреди комнаты.

Брат Эберхардус с трудом захлопнул книгу, и только после этого приток существ прекратился. Но все они теснились, подпирая потолок, и готовы были разорвать друг друга.

Еще несколько минут брат Эберхардус смотрел на них, улыбаясь все более широкой и все более горькой улыбкой. А потом протянул руку и стер часть линии, прочерченной угольком.

Колонна обрушилась, и тысячи ног, щупалец, копыт, шипов, сапог, пяток, колес, кувшинов и стеклянных колб пробежались по Эберхардусу. Он был еще жив, когда последнее создание скрылось за дверью, и только после того, как облако серы опустилось из-под потолка и накрыло его, словно покрывалом, испустил дух. О том, что случилось с Эберхардусом потом, никто не знает, потому что он попал не на картину мастера Иеронимуса, а туда, откуда большинство людей никогда не возвращалось.

Огромное потустороннее войско вытекло из обители и помчалось по улицам города, сметая на своем пути все, что ни попадалось: и прилавки с товарами, и людей, и какие-то горшки с корзинами. Притом каждое из этих крошечных существ быстро начало расти, они как будто питались свежим воздухом да волей. Поначалу их вовсе не было видно – горожанам эта призрачная армия представала как бешеный ветер, как вихрь, внезапно, ни с того ни с сего, пронесшийся по городу. Но когда они выкатились за ворота, то начали обрастать плотью. Малютки их кони стали рослыми конями, пики и мечи – огромными и смертоносными, способными пронзить взрослого мужчину; и все остальное тоже сделалось обычного размера – насколько вообще можно говорить об «обычном размере», когда речь идет о демонах. Впрочем, некоторые демоны были человекообразны, другие – зверообразны, поэтому какая-то соразмерность обычным земным существам в них наблюдалась.

Воинство это прибыло к Гервину ван дер Зее как долгожданное пополнение, и он, все так же отрешенно, принял и эту помощь, даже не спросив, кто прислал ее.

Брат Ойле ликовал и веселился, хлопая себя по бокам руками, словно птица крыльями, он крутился на месте и кричал от возбуждения, но никаких внятных человеческих слов в этом крике разобрать было невозможно.

С этим воинством брат Январь выиграл еще несколько сражений и на несколько дней занял город Антверпен, но затем началась эпидемия. Говорят, на ноге одного из новых его сподвижников разбилась стеклянная склянка. Произошло это, когда тот выходил из кабака и споткнулся; упав на мостовую, он и разбил свою склянку, и тотчас рана на его ноге обнажилась, и оттуда выбежали мириады крошечных заразных болезней.

Поначалу невидимые, они разбежались по домам, проникая в кувшины с водой и в хлебы на столе, они заползали в волосы и складки одежды, и вот уже один человек, и пять, и десять, и сто начали кашлять и падать, сраженные жаром. Повальная хворь потекла по землям Фландрии, не разбираясь, кто вышел на поле, чтобы встретить Господа, а кто – ради того, чтобы Господа скрыть от людей.

Война остановилась естественным образом, и призрачное войско, войдя в реку, из нее не вышло, только на берегу нашли одежду из коры и поспешили сжечь ее. Вместе с корой сожгли и дьявольского младенца, который был в нее завернут. Впрочем, младенца сожгли по недомыслию, потому что попросту его не обнаружили. Но если бы его и обнаружили, то все равно бы сожгли, так что тут куда ни посмотри и куда ни пойди – хоть навстречу волне, хоть вместе с волной, – смерть была неизбежна.

Брат Январь умер в мае месяце на руках у брата Ойле, и впервые за все свое существование на земле и в иных мирах брат Ойле горько плакал, а поле слушало его плач тысячами ушей, выглядывающих из стволов деревьев и из-под земли, и река смотрела на него тысячью глаз, текущих по волнам и против волн.

После смерти брата Января повальная хворь пошла на убыль, и последним умер от этой болезни в городе Хертогенбос мастер Иеронимус Босх.

Се человек

около 1480–1485 гг.

Семь смертных грехов и четыре последние вещи

около 1475–1500 гг.

Поклонение волхвов

около 1510 г.

Сад земных наслаждений

около 1500–1510 гг.

Воз сена

около 1500–1502 гг.

Страшный суд

около 1504 г.

Искушение святого Антония

около 1505–1506 гг.

Извлечение камня глупости

около 1475–1520 гг.

Корабль дураков

около 1495–1500 гг.

Смерть скупца

около 1500 г.