Уносимые ветром

ОН

Именно так и называл его Мелентьев — сперва мысленно, а затем и вслух: ОН. Другие — тоже.

— Ну что, Мелентьев? — спрашивали другие. — Сегодня ОН приходил?

Даже гардеробщица тетя Наташа интересовалась взаимоотношениями Мелентьева с НИМ.

— Как дела, Алексей Федорович? — говорила она, замирая с плащом в руках, потом — с демисезонным пальто, а под конец, когда ОН исчез, с зимним. — Что ОН?

— Ничего, тетя Наташа, ничего! — оптимистично отвечал Мелентьев и, подбадривая, касался ладошкой плеча гардеробщицы. Та вздыхала и растроганно глядела вслед энергично удаляющемуся Мелентьеву, думая: «Какой простой, какой милый человек! И вот надо же — напасть такая! И чего ОН к нему пристал?»

Он — это комар. Обычный комар, невесть откуда взявшийся на девятом этаже мелентьевской квартиры. Впрочем, всех, кто так или иначе был посвящен в эту историю, удивляла не этажность, поскольку комар мог подняться сюда и сам по себе, наружным, так сказать, путем, и в лифте, и, например, на обшлаге рукава. Тут ничего поразительного не было. Известный же феномен заключался в том, что жил Мелентьев в самом центре города. Никаких прудов, никаких болот, речек или хотя бы колодцев поблизости не было. Откуда же в таком случае взялся ОН?

Это и на сегодняшний день тайна, хотя предположений, догадок и смелых гипотез была масса. Самую экстравагантную идею выдвинул Кусов из отдела Черешниковой. Он предположил, что комар зародился из ничего, как когда-то из ничего зародилась на земле жизнь.

Сослуживцы размышляли и щурились.

— Так, значит, — произносили они, — сразу, как потушишь свет…

— Не сразу, — доверительно говорил Мелентьев. — В том-то и дело, что не сразу.

Временной зазор между гашением света и появлением ЕГО колебался от минуты до получаса. В тот день, когда ОН впервые обнаружил свое присутствие, прошло, наверное, минут десять, не меньше, потому что Мелентьев уже начал засыпать, когда вдруг у самого его уха раздался оглушительный писк. Именно оглушительный и именно писк, хотя на первый взгляд кажется, что это понятия несовместимые. Но это кажется только тем, кто не испытал подобного на собственной шкуре.

Итак, у самого уха, а вернее, в ухе, раздался оглушительный писк. Мелентьев вздрогнул и сильно хлопнул себя по уху. Это было инстинктивным движением, память о котором, видимо, сохранилась в сугубо городском человеке Мелентьеве с древнейших времен, когда его далекие предки жили еще в лесах и спали в пещерах. Во всяком случае, сознательно он убивать никого не хотел. Это уже потом была разработана специальная стратегия по поимке комара с учетом различных биологических и психологических факторов. Например, он клал в качестве приманки на свою тахту жену, которая обычно спала в соседней комнате с детьми, а сам с мощным фонариком, специально приобретенным для этой цели, стоял наготове. О его терпении и мужестве при этом дает некоторое представление следующий факт.

Стоя над женой с фонариком и поднятой рукой, Мелентьев почувствовал, как у него чешется лоб, но даже бровью не повел, хотя зуд все усиливался и стал в конце концов нестерпимым. О силе этого зуда и опять-таки о мужестве Мелентьева красноречиво говорила шишка, которую оставил ОН. Да-да, это был ОН, коварно пьющий у Мелентьева кровь, пока Мелентьев с фонариком и воздетой рукой дежурил над лежащей в темноте женой.

Но все это случилось уже потом, две или три недели спустя, когда все иные способы изловить ЕГО — многие из них были разработаны сообща с коллегами — не оправдали себя. А в ту первую ночь Мелентьев просто хлопнул себя по уху. Подкрадывающийся сон, разумеется, отлетел, но скоро начал подкрадываться вновь, однако тут ОН запищал опять, и опять оглушительно. Теперь Мелентьев не ограничился тем, что хлопнул себя. Он помахал в темноте ладошкой и сказал:

— Фы! Фы! — После чего, замерев, стал ждать. Чего? Не сна, нет, а его очередного появления, потому что как можно ждать сна, если в любой момент в ухе может разразиться тонкий, но пронзительный звук?

Итак, Мелентьев лежал и ждал, а ОН не подавал признаков жизни, и это раздражало Мелентьева. Какой уж тут сон! Поднявшись, он включил свет и внимательно обследовал комнату. ЕГО не было. За все пятьдесят два дня, которые ОН прожил в квартире Мелентьева, он ни разу не попался хозяевам на глаза, хотя какие только хитроумные ловушки не изобретали они! По совету Адекватова из контрольно-ревизионной службы Мелентьев установил над кроватью бра, а выключатель спрятал под подушку и несколько раз включал свет в самый разгар писка. Бесполезно! Дело в том, что Адекватов, а вместе с ним и вся контрольно-ревизионная служба, которая активно участвовала в обсуждении проекта, не учли физиологии человеческого глаза. Он, глаз, не может сразу после темноты воспринимать яркий свет, требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть, а этого более чем достаточно, чтобы подпольный жилец мог скрыться в своем убежище. Поэтому совместно с племянником Володей и его товарищами по работе, близко к сердцу принявшими бессонные страдания Володиного дяди, был разработан другой, более совершенный проект.

Как и в варианте с фонариком, пассивным участником тут была жена. Она лежала в качестве приманки на тахте Мелентьева, а сам Мелентьев стоял в коридоре за закрытой дверью при свете. Это-то и было главным в проекте — что при свете. Таким образом, глазам не требовалось даже доли секунды, чтобы перейти от полной темноты к полному освещению. В тот момент, когда ОН подавал голос, жена громко говорила условное слово «гоп», одновременно зажигая бра, и Мелентьев был тут как тут с уже полностью готовыми глазами. Однако условное слово «гоп» вспугивало ЕГО, и он успевал спрятаться. Вот почему потребовалась система бесшумной сигнализации.

Это была лампочка, которая вспыхивала в коридоре. Оставалось открыть дверь и быстро войти, но это теоретически. На деле все обстояло куда сложнее. Ведь в коридоре горел свет, и стоило распахнуть дверь, как он сейчас же скрывался, подлец! Стало быть, свет надо было предварительно тушить.

Круг замкнулся. ОН приходил что ни день — вернее, что ни ночь, и отловить его не было никакой возможности. Оставалось жертвенно выкладывать поверх одеяла руку, чтобы он насытился, и лишь после этого, смазав ранку одеколоном, спокойно спать до шести утра, когда его величество изволило завтракать. Обычно Мелентьев просыпал это время, поэтому ОН ел что под руку попадало. Вернее, под хоботок. Ухо. Нос. Щеку. Но чаще и охотнее всего — верхнюю губу. Со временем коллеги приноровились заключать пари, чем ОН позавтракает сегодня — ухом или губой, и стоило Мелентьеву выйти утром из лифта, как изо всех дверей на него устремлялись нетерпеливые взгляды.

Мужественно нес он свой крест. Раз или два в порядке эксперимента мазался специальной мазью от комаров, но тогда ОН пронзительно пищал всю ночь, голодный, и Мелентьеву приходилось вставать, принимать душ, а затем ложиться и мирно кормить своего незримого постояльца.

В общем, это было не такое уж кровожадное существо. Оно ело всего два раза в сутки, а остальное время тихо спало неизвестно где. И когда в одну прекрасную ночь ОН вдруг не появился, Мелентьев так и не заснул до утра, ожидая ЕГО. Напрасно! ЕГО не было ни в эту ночь, ни в следующую, ни во все другие.

— Ну что, Мелентьев? — с надеждой и некоторым упреком спрашивали коллеги. — Не вернулся?

Постепенно надежда гасла, а упрек слышался еще долго, будто Мелентьев был повинен в ЕГО исчезновении. Вот только гардеробщица тетя Наташа относилась к нему с прежним вниманием.

— Как дела, Алексей Федорович? — искренне интересовалась она, замирая с пальто в руках. — Что ОН?

— Ничего, тетя Наташа, ничего! — оптимистично отвечал Мелентьев и, подбадривая, касался ладошкой плеча гардеробщицы.

«Какой простой, какой милый человек!» — сострадательно думала та и верила, очень верила, что рано или поздно ОН вернется.