Семен Альтов

Глава 1. ДЕТСТВО

Родился в 1945 году во время эвакуации в Свердловске.

Вместо кроватки — эмалированный таз.

С сосками в войну было плохо. Говорят, с упоением сосал хвост селедки. С детства ни в чем себе не отказывал.

Первые шесть месяцев прожил в Свердловске, потом собрал вещи и рванул в Ленинград. Навсегда.

Пятидесятые. На даче под Ленинградом двоюродный брат пяти лет усаживался в пыли на дороге. Набивал рот камушками и щебнем. Запивал фиолетовыми чернилами. В жизни не видел более счастливого фиолетового лица. Где брал чернила — загадка.

Наказывали брата сурово. Плакал вместе с родителями. Через пару дней его находили в пыли на дороге, пирующего с чернилами, щебнем и девочками.

Ребенка лупили, запирали в комнате. Выходил на свободу — и опять за свое!

Очевидно, растущему организму не хватало кальция. И чернил.

Пятидесятые. Мне десять лет. «Лисий Нос» — дачное место под Ленинградом. В трехэтажном доме каждый угол сдавался на лето. Набивалось двадцать семей.

По вечерам дети собирались вокруг тети Лизы. Скрипучим голосом тетя рассказывала леденящие душу истории.

(Это был пересказ жутковатых рассказов Эдгара По. Золотой паук», который питался кровью, светился в ночи, и другие ужастики.)

После «вечерней сказки» дети дружно орали во сне. Папы и мамы трясли детей, а тем чудились щупальцы паука. Крик нарастал. Дом содрогался от ужаса.

Родители стали гонять тетю Лизу. Она меняла пароли, явки. Дети пробирались к ней хоть на край света. По ночам дом от криков ходил ходуном.

Сама тетя Лиза, избавившись от кошмаров, спала сладким сном.

Шестидесятые. Учусь во втором классе. Дом на Бородинской улице. В огромной парадной играли в футбол. Лифт. Будка лифтерши.

Старуха сидела внутри неподвижно. Как неживая.

Возвращаюсь из школы. За стеклом в будке темно. Значит, бабуля ожила, в туалет все же вышла.

Беспечно плюю на стекло. Отворяется дверца, старуха шипит: «Ага! Плюем на старших!»

Жутковато, когда неожиданно. Пулей на пятый этаж. Мать заподозрил»: «Что случилось?» В детстве врал плохо. Повинился.

«Пойди извинись!»

Спускаюсь. Стучу в будочку. Тишина. За стеклом темно. Лифтерша вышла. Ждать, чтоб извиниться?! Это нужно мне или ей?

В сердцах плюю на стекло. Дверца распахивается: «Ага! Плюем на старших!»

Я бегом наверх. Мать спрашивает:

— Извинился?

— Не успел. Я еще раз плюнул.

— Извинись дважды.

Я маленький, но с головы до пят злой. Рву дверь на себя. Старуха перепугалась: «Родненький, плюй сколько хочешь!»

Как обещал маме, извинился два раза.

Согласитесь, плевать куда приятней, чем извиняться!

Сколько в мире радостей, в которых отказываешь себе из-за хорошего воспитания!

Шестидесятые. Живем в коммуналке. Тридцать человек. Общая кухня. Два туалета. Один телефон. Нормально. Кто же знал, что ЖИТЬ МОЖНО ИНАЧЕ.

В третьем классе мальчик приглашает на день рождения. Комната — накормили. Коридор — поиграли.

Вижу еще две двери.

— А кто там живет?

— Мы.

— Погоди. Мы вышли из этой комнаты. А кто здесь живет?

— Мы.

— А в этой комнате (третья дверь)?

— Мы.

Дома говорю маме с ужасом: «В классе учится ненормальный мальчик! Представляешь: три двери — и он говорит, что везде живут они!»

Для нас тогда было: дверь — семья, дверь — семья!

Шестидесятые. Учусь в техникуме.

Набедокурил. Был вызван к директору. Инвалид войны, дядька с орденом на груди и вмятиной на лбу приказал: «Возьмешь дрова во дворе и отнесешь к титану».

Я вышел из кабинета и зарыдал. Техникум на Проспекте Обуховской обороны. Кинотеатр «Титан» на углу Невского и Литейного. Это километров пятнадцать пешком. Дело не в тяжести дров. Чем бессмысленней приказ, тем он унизительней!

Ребята, выяснив, куда я собрался с дровами, обхохотались.

Потом объяснили: титан — это железная печь на первом этаже техникума. (Тогда было печное отопление.)

Прежде чем почувствовать себя униженным, убедись, что тебя унизили.

1959 год. Помню год точно. Первая американская выставка в Москве.

Тогда еще ни «Битлз», ни американского кино и в помине не было! Знали из газет: водится на земном шаре «американский агрессор». Лязгающее словосочетание не столько пугало, сколько подманивало. Продвинутые имели честь жевать жвачку. За сигарету «Мальборо» девушка была готова на все! Интерес к Америке был.

И вот первая выставка этой самой Америки. Территория небольшая. Народу полно.

Очередь за кока-колой свернулась спиралью. Шарканье подошв и тишина. Губы стиснуты — не расплескать бы слюну! Мы слышали о божественном этом напитке, в котором растворено счастье.

Дорвавшись, делали два-три глотка, остальное сливали в бак и плевались. Лимонад-то наш был вкусней и привычнее! Тут мы их обошли!

На выходе под ногами шуршали куски упаковочного полиэтилена. У нас этого добра еще не было.

Кто-то нагнулся и оторвал кусок пленки.

Как по команде люди бросились на полиэтилен, вырывая куски друг у друга. Молча бились за пленку. Хотелось унести с собой кусочек Америки. Мне достался обрывок 20 на 50 сантиметров.

Что только на обмен в школе не предлагали! Я выжидал. Это были детские ценные бумаги. Стоимость их только росла, как у фантиков (конфетная обертка, сложенная конвертиком).

Я читал сквозь полиэтилен книги! Смотрел сквозь него на солнце! Отрывал кусочки, жевал! Да мало ли что мог себе позволить в 1959 году обладатель полиэтилена!

Семидесятые. Водопроводчик у нас дома на улице Марата закончил работу. Интеллигентная мама спрашивает:

— Сколько я вам обязана?

— Дашь на «маленькую», и хорош!

— А сколько стоит «маленькая»?

…Водопроводчик начал хватать ртом воздух и, крестясь, пятясь задом, выпал за дверь. Он впервые увидел вблизи существо, которое не знает, сколько стоит «маленькая!» Больше этого водопроводчика мы не видели. Мог быть разрыв сердца.

Девяностые. Лечу на выступление в Свердловск.

Отцу за восемьдесят.

«Найди улицу Шейкмана. Третий дом от угла. Последний этаж. Два левых окошка. Там ты родился».

После концерта ночью отвезли на улицу Шейкмана. Оставили одного. Отсчитал третий дом от угла. Последний этаж. Два теплых крайних окна. В ту далекую зиму оттуда увидел свой первый снег.

Растрогался, навернул слезу. В гостинице с чувством выпил водки.

Подробно рассказал отцу, как навестил место рождения.

Описал девятиэтажный дом, два окна…

— Сколько этажей?

— Девять.

— Почему девять? Было пять!..

(На месте старого дома построили новый.)

Выходит, слезу ронял не по адресу.

А все равно было приятно.