Кухонный бог и его жена

Я была готова подарить им двадцать долларов из собственных денег, чтобы настоять на своей правоте. Но потом задумалась: а зачем? Сейчас, оглядывая магазин, я пришла к выводу, что мама с тетушкой рассуждали по-своему логично. Кому понадобится грабить магазин, если выручки хватит только на покупку билета на автобус, если потребуется смыться от полицейских? Нет, это место само по себе отлично защищено от грабежа.

Все тот же, что и четверть века назад, серый цементный пол, за долгие годы отполированный ногами. Все та же клейкая пленка на прилавке — с бело-зеленой бамбуковой решеткой по бокам и имитацией древесины на столешнице. Даже телефон, по которому разговаривает мама, остался прежним. Это древний черный аппарат с дисковым набором и шнуром в текстильной оплетке, который не сворачивается в спираль и не растягивается. Стены, некогда выкрашенные в цвет лайма, выцвели и покрылись пятнами, а землетрясение 1989 года украсило их сетью трещин. Для картины полного запустения недостает лишь паутины и плесени.

— Хау, хау! — донесся до меня голос матери. Судя по всему, ей удалось договориться с оппонентом.

Наконец она с треском кидает трубку. Хоть мы и не виделись с Рождества, то есть почти месяц, мы не предаемся объятиям и поцелуям, без которых не обходится ни одна встреча с родителями Фила или нашими с мужем друзьями. Вместо приветствия мама выходит из-за прилавка, бормоча:

— Нет, только представь себе! Этот человек решил меня обмануть! Он попытался поднять цену на доставку за срочность. — Она указывает на коробку с проводами, прозрачным целлофаном и листами зеленой вощеной бумаги. — Я не виновата, что он забыл о моем заказе на прошлой неделе.

— И насколько он хотел поднять цену? — спрашиваю я.

— На три доллара! — восклицает она.

Я не перестаю удивляться накалу страстей, которые бушуют в маме даже по таким незначительным поводам.

— Да не обращай внимания, это же пустяки…

— Да я не из-за денег переживаю! — негодует она. — Этот человек решил меня обмануть! Это неправильно. В прошлом месяце он тоже пытался содрать с меня больше…

Она готова перейти к пошаговому описанию минувшей битвы, но в этот момент в дверь заглядывают две хорошо одетые блондинки.

Вы открыты? Кто-нибудь из вас говорит по-английски? — произносит одна, растягивая гласные на техасский манер.

Лицо матери тут же светлеет, и она кивает, делая приглашающий жест:

— Заходите!

— Ох, простите за беспокойство! Мы только хотели спросить, где здесь пекарня, в которой продают печенья с предсказаниями…

Я не успеваю ответить, как лицо мамы снова становится жестким, и она быстро тараторит:

— Не понимать. Не говорить по-английски.

— Зачем ты так? — спрашиваю я, когда посетительницы уходят. — Не знала, что ты так ненавидишь туристов.

— Не туристов, — возражает она. — Та женщина, из пекарни, однажды обошлась со мной очень невежливо. Зачем мне направлять к ней клиентов?

— Как идут дела? — Я решаю сменить тему и увести разговор подальше от долгого рассказа о нехорошей женщине с печеньями.

— Ужасно! — отвечает мама и кивает на опись товара, лежащую на прилавке. — Так много работы, что я загоню себя до смерти. Вот, посмотри только, утром мне пришлось делать все это самой!

И я смотрю. Здесь нет современных композиций из гнутых веток или корзин с экзотическими растениями, имеющими витиеватые латинские названия. Мама открывает стеклянную дверцу холодильника, некогда хранившего газировку и пиво.

— Видишь? — Она указывает на полку с бутоньерками из гвоздик, аккуратно выставленных по цветам: белые, розовые и красные. Без всякого сомнения, сегодня вечером нам всем придется приколоть себе их на одежду.

— И вот это. — На второй полке нет свободного места. Там стоят крохотные вазы белого стекла, в каждой — букетик из бутона розы, побега папоротника и тоненькой веточки гипсофилы. Такие букеты обычно дарят пациентам, отправляющимся на диагностическую операцию, когда не знаешь, увидишь ты еще этого человека живым или нет. Моему отцу дарили много таких букетов. И когда он впервые попал в больницу, и позднее, незадолго до смерти.

— Пользуются огромным спросом, — говорит мама. — И вот эти мне тоже пришлось сделать самой. — На этот раз речь идет о содержимом самой нижней полки — шести маленьких цветочных украшениях для стола. — Часть пойдет на сегодняшний ужин. А часть — на банкет по поводу выхода на пенсию, — объясняет мама. И, возможно, из-за того, что я не проявляю достаточного восторга, добавляет: — Для заместителя директора «Уэллс Карго».

Потом она проводит меня по магазину, чтобы показать другие свои изделия. Вдоль стен на пюпитрах расставлены большие похоронные венки.

— А? — произносит мама, ожидая моего вердикта.

Но венки всегда казались мне чудовищно трагичными украшениями — словно спасательные круги, которые сбрасывают в воду слишком поздно.

— Очень красиво, — осторожно говорю я.

А затем она подводит меня к предмету своей особой гордости. В передней части магазина, в единственном месте, которого на несколько часов касаются солнечные лучи, стоят ее «долгосрочные предложения»: филодендроны, фикусы, солерос, который иногда называют «куриными лапками», и миниатюрные мандариновые деревья. Эти растения украшены красными постерами с пожеланиями удачи.

Мама всегда очень гордилась этими пожеланиями. Она никогда не обходится шаблонными формулировками, вроде «Удачи» или «Долголетия и процветания». Все высказывания, записанные яркими золотыми иероглифами, — плоды ее собственного вдохновения и размышлений о жизни и смерти, удаче и надежде. «Первоклассной жизни вашему первенцу», «Двойного счастья молодоженам и тройных благословений молодой семье», «Чтобы деньги хорошо пахли в вашем новом ресторанном бизнесе», «С надеждой на скорое восстановление вашего здоровья».

Мама утверждает, что только благодаря этим пожеланиям в двери цветочного магазина «Дин Хо» все эти годы стучались везение и успех. Я думаю, успехом ей кажется то, что клиенты возвращаются в этот магазин уже более двадцати пяти лет. Вот только эти композиции все меньше нужны юным — сияющим невестам и взволнованным женихам — и все больше тем, кто стареет, болеет и прощается с ушедшими.

Мама хитро улыбается и тянет меня за локоть:

— А теперь я покажу тебе венок, который сделала для тебя.

Сначала эти слова меня настораживают, но потом я понимаю, что она имеет в виду. Мать открывает дверь, и мы проходим в дальнюю комнату. Здесь темно, как в склепе, и я не вижу ни зги, лишь чувствую удушающий запах цветов для похорон. Мама на ощупь находит веревочку и дергает за нее. Комнату заливает резкий свет от голой лампочки, болтающейся на шнуре, который свободно свисает с потолка. Перед моими глазами предстает ужасающе красивое зрелище: ряды сияющих венков из белых гардений и желтых хризантем, красные ленты с прощальными словами свисают с подставок. Как небесные служители в одинаковых одеждах.

Я потрясена тем, сколько сюда вложено труда. Маленькие мамины руки с тонкой, как пергамент, кожей, решительно обрывают ненужные листья, заплетают и прячут острые концы проволоки, вставляют каждый цветок на точно выверенное для него место…

— Вот этот, — говорит она, указывая на венок в середине первого ряда. Он выглядит точно так же, как все остальные. — Он твой. Я сама написала пожелания.

— И что там сказано? — спрашиваю я.

Ее палец медленно двигается по красной ленте, пока она читает формальные китайские иероглифы, которых я не понимаю. Потом мама переводит:

— «Прощай, тетушка. Небесам повезло. От твоей любимой внучатой племянницы Перл Лю Брандт и ее мужа».

— Ой, чуть не забыла! — Я вручаю ей сверток от «Сэма Фука»: — Мистер Хун просил тебе передать.

Мама срывает ленточку и открывает сверток.

В нем лежит около дюжины пачек бумажных денег для духов, которые тетушка, по поверьям, может использовать для взяток, чтобы попасть в китайский рай.

— Не знала, что ты в это веришь, — говорю я. — При чем тут вера? — запальчиво отвечает она. — Это дань уважения. — Потом добавляет уже мягче: — У меня тут сто миллионов долларов.

Ай-ай! Она была хорошей женщиной.

— Ну всё, пришли.!». Я перевожу дух после долгого подъема по лестнице, ведущей к банкетному залу.

— Перл! Фил! Вот и вы! — встречает нас кузина Мэри.

Я не видела ее около двух лет, с тех пор как они с Дугом переехали в Лос-Анджелес. Мы ждем, пока Мэри проберется сквозь толпу. Она бросается к нам, целует меня, потом трет мою щеку, смеясь над тем, что добавила мне румян.

— Потрясающе выглядишь! — сообщает она мне, потом переводит взгляд на Фила. — Правда, вы оба! Просто великолепно.

Мэри сейчас сорок один, она на пол года меня старше. На ней много косметики и накладные ресницы, а ее прическа представляет собой жутковатую конструкцию из кудряшек и мусса для укладки. Боа из чернобурки все время соскальзывает с плеч кузины. Поправив его в третий раз, она хохочет:

— Это рождественский подарок Дуга, такая нелепица!

Мне интересно, почему же она не расстается с этой «нелепицей» даже здесь, в ресторане. Но Мэри, старшему ребенку в двух семьях, всегда хотелось выглядеть самой успешной.

— Дженнифер, Майкл! — кричит она в толпу и щелкает пальцами. — Идите сюда, поздоровайтесь с тетей и дядей.

Она притягивает к себе двух подростков и по очереди сжимает в объятиях каждого:

— Ну, что вы должны сказать?

Дети смотрят на нас с мрачными лицами, что-то бурчат и слегка кланяются.

Дженнифер растолстела, а ее глаза под жирной подводкой кажутся маленькими и жесткими. Верхняя часть ее прически уложена торчащими в разными стороны зубцами, а нижняя вяло свисает вдоль спины. Девочка выглядит так, будто ее только что подвергли электрошоку. Лицо Майкла начало приобретать юношескую угловатость, а подбородок украсился прыщами. Этих детей больше нельзя назвать хорошенькими. Интересно, как я буду думать о Тессе и Клео, если они тоже изменятся подобным образом?

— Видите, какие они? — извиняющимся тоном произносит Мэри. — Дженнифер только что получила свои первые капроновые колготки и туфли на каблуках — в подарок на Рождество. Она так гордится собой, что больше не считает себя маминой девочкой.

— Ну мам! — взывает Дженнифер и, вырвавшись из материнской хватки, исчезает среди толпы. Майкл следует за ней.

— Вы заметили, что Майкл почти одного роста с Дугом? — спрашивает Мэри, с гордостью глядя на уходящего сына. — Он у нас в составе младшей школьной спортивной команды, и его тренер говорит, что он лучший бегун. Не знаю, откуда у него такой рост и спортивные данные, уж точно не от меня. Если мне придется пуститься трусцой, финиширую я уже калекой. — Она смеется, но внезапно осознает, что именно сказала, и, помрачнев, вглядывается в толпу: — О, вот и родители Дуга. Пойду поздороваюсь.

Фил сжимает мою руку. Мы не произнесли ни слова, но он и так знает, что я жутко разозлилась.

— Не обращай внимания, — говорит он.

— Я бы с радостью, — отвечаю я. — Если бы она была чуть внимательнее. Она всегда так делает.