Всё, что у меня есть

Тоска по Франку нестерпима, будто тело режут на части. Дождь все еще хлещет по стеклу. Голос у тети Лив низкий, с хрипотцой. Франк как-то сказал, что купит нам абонемент Interrail и мы отправимся в путешествие по Европе, назвал ресторан, где мы непременно должны были пообедать. При отеле, там подают жареные картофельные шарики. Что, если бы я сняла трубку раньше? Ведь вчера телефон все звонил и звонил, но дома никого не было. Потом хозяева пришли домой, взяли трубку и постучали ко мне в комнату. Я открыла дверь и вышла в коридор, на зеркале над столиком с телефоном кто-то оставил жирные отпечатки, а их дочь стояла в прихожей и делала вид, что пытается дотянуться до крючка, чтобы повесить куртку.

Однажды Франк в шутку погнался за мной в парке скульптур Вигеланна, а схватив, повалил на траву и поцеловал. Потом он захотел, чтобы мы принимали разные позы, подражая статуям в парке: то я должна была лечь спиной ему на спину, то свернуться калачиком у него на коленях, как ребенок. Мне все никак не удавалось расслабиться, вести себя естественно, как он, и от души смеяться.

— Это Франк, мне надо поговорить с тобой.

Я перебирала в уме разные варианты, чтобы предотвратить то, что вот-вот произойдет, потому что уже все поняла. А если бы я не взяла трубку и теперь?

— Моника? — спросила трубка голосом Франка.

— Да, я слушаю, — весело ответила я. Почему я ответила таким задорным тоном?

Тетя Лив говорит обо всем подряд. О дожде, который размывает дорогу. О мытье полов, вязании свитера, передачах по телевизору, о любимом сыре Коре. О бутылке вина, которую Коре подарил ей на день рождения.

— Как насчет чего-нибудь, связанного с книгами? Ты ведь так любишь читать. Может, станешь библиотекарем?

— Я знаю, это звучит нелепо, — плачу я, — но думаю, что больше никого и никогда так сильно не полюблю.

— Понимаю, — кивает тетя Лив. — Возможно, ты будешь помнить Франка и все, что у вас было, всю оставшуюся жизнь, а может быть, наоборот, забудешь о нем напрочь через пару недель. Это не значит, что чувства не были настоящими. Влюбленность — странная штука.

Тетя Лив стоит у окна, уперев руки в крутые бедра. Дождь заканчивается; по крайней мере, затихает шум падающих капель.

— Скоро придет Коре, — говорит тетя Лив. — Будет здорово, если вы с ним пересечетесь.

Когда я была дома в последний раз, мама, которая только узнала о том, что у тети Лив новый приятель, сказала папе: «Ну что же, посмотрим, как будет на этот раз».

Я хочу расспросить тетю Лив, что они с Коре любят смотреть по телевизору, что они едят на завтрак, но все вопросы словно застревают у меня в горле. Мне действительно важно это знать: как у них проходит завтрак, что они делают по вечерам, смеются ли они над одними и теми же передачами, бывает ли так, что они выключают телевизор и просто болтают, и если да, то о чем.

Кот спрыгивает на пол, и тетя Лив замечает:

— Монс стареет.

Я хочу, чтобы у тети Лив все было хорошо.

Я надеюсь, что у нее все хорошо.

У Монса полосатый окрас — серые, коричневые и черные полоски переплетаются, образуя причудливый змеиный узор. Тетя Лив спрашивает меня об Элизе и ее малыше, все ли с ним в порядке.

Я киваю.

— Он очень красивый, — говорю я.

Я вспоминаю о том самом чемодане, я не знаю, хочу ли увидеть то, что в нем лежит. Тетя Лив оставила кое-что из одежды Бенедикте — детские кофточки с кружевными воротниками и завязочками, непромокаемые трусики под подгузник, вязаное одеяло, малюсенькие вязаные носочки. Она хранит все это в небольшом чемодане из искусственной кожи. Халвор иногда демонстрировал мне все это, когда я приезжала сюда ребенком. Он открывал чемодан, и я представляла себе бледную фарфоровую куклу с широко распахнутыми глазами. Они не стали фотографировать Бенедикте в гробу. Кто-то настаивал, но тетя Лив не захотела, она повторяла это много раз — «Мы решили не делать этого». А однажды она сказала: «К тому же красавицей она не была», потом улыбнулась и добавила: «Немного черного юмора еще никому не помешало. Хочешь выжить — шути о самом больном».

Она налила на сковороду тесто для трех американских блинчиков, они поднялись и набухли бессчетным количеством маленьких пузырьков. «Я имею в виду, что она была гораздо красивее в жизни, такой мы и хотим ее запомнить».

— Малыш совершенно чудесный, и уже начал улыбаться, — рассказываю я тете Лив. — Элиза и Ян Улав купили дом прямо рядом с мамой и папой.

При мысли о живом маленьком племяннике с пухлыми щечками и ножками в перетяжках из меня будто выкатился крошечный шарик счастья. Я вспомнила ощущение, когда он прикусывал мою щеку беззубыми деснами.

— Да, я слышала, что они решились — подумать только! — поселиться так близко к родителям. Как его зовут, напомни еще раз?

— Его назвали Юнасом, — отзываюсь я.

— Юнасом, — повторяет тетя Лив. — Придется мне съездить во Фредрикстад и взглянуть на него еще. А то я видела его только на крестинах, да и то там было слишком много желающих потискать его. Я свяжу ему маленькую кофточку. Они переехали в новый дом еще до крестин?

— Я не знаю, — говорю я.

И снова во мне словно что-то гаснет. О чем бы ни шла речь, я мысленно возвращаюсь к Франку. Тетя Лив смотрит на меня спокойно и заботливо и подливает еще немного портвейна в мой бокал.

Праздник продолжался и после того, как Элиза с Яном Улавом уехали. Младшего брата Яна Улава трудно было назвать симпатичным, но все же я немного с ним пофлиртовала. Папа стоял в дверях и с беспокойством наблюдал, как я, приседая и откидывая голову назад, хохочу над шутками Тура Арне. Я говорила себе: это не из-за вина, мне просто весело. Родители собрались уезжать, многие гости оставались ночевать у нас. Тетя Лив, Халвор и Кристин, переживавшая любовную драму из-за того, что Амунд порвал с ней, уже уехали.

— Пойдем, уже пора домой, — сказал папа, но я так мотнула головой, вложив в это движение все раздражение, чувство превосходства и радости жизни, что потеряла равновесие, и мне пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть. Папа не видел, он смотрел в мамину сторону. Они направились к выходу, на улице ждало такси, и в дверях он обернулся ко мне и махнул, показывая, чтобы я их догоняла. Кто-то отрезал большой кусок с верхнего яруса свадебного торта, так что фигурки жениха и невесты скособочились в сторону невесты, и стало казаться, будто она поддерживает, практически взвалила на себя жениха. Так странно и глупо — разглядывать маленькую изящную фигурку и мечтать о том, чтобы самой оказаться в этой ситуации, — типично, заурядно и абсолютно тупо. Фигурка была точной копией Элизы, чего не скажешь о Яне Улаве. Белоснежное платье, бледная кожа. К Элизе и Кристин загар не пристает, а к моей коже прилипает чуть ли не в одно мгновение — это у меня от папы. Я стояла и смотрела на пластмассовые фигурки с чувством бесконечной любви и уважения к моей старшей сестре, к тому, как много она значила для меня все мое детство. Она была сказочной принцессой, безупречно прекрасной и доброй, а теперь эта принцесса исчезла. Я вглядывалась в крошечное личико кукольной невесты и желала Элизе долгой и благополучной жизни, жизни с Яном Улавом, хотя и сомневалась, будет ли это добрым пожеланием.

Я вышла к родителям, ждавшим меня в такси.

Когда мы приехали домой, там стояла тишина, все лампы были выключены, и только свет от горевших у соседей фонарей проникал через окна гостиной между стоявшими на подоконнике цветочными горшками. Мама постелила Кристин в моей комнате на матрасе, сестра спала на животе, открыв рот. На письменном столе лежал желтый маркер и конверт для фотографий, явно не мои. Прежде чем лечь в постель, я открыла окно и выкурила сигарету. Настроение у меня было грустное или, скорее, сентиментальное. Элиза могла заполучить кого угодно, я была не в силах понять, зачем ей понадобился Ян Улав. Я тихонечко плакала. На книжной полке я увидела книги, которые читала, еще будучи подростком: «Карин выбирает дорогу», «Принц и полкоролевства», «Тайна Лив», «Грете сама по себе», «Грете сопутствует удача». Я задумалась о жизни, богатой на события и переживания, жизни, где я могла бы развиваться и реализовать себя, жизни, в которой можно делать только то, что нравится, и быть успешной. Я представляла, как я на сцене произношу речь перед большой аудиторией. Я путешествую по миру, работаю и отдыхаю. В моей квартире паркет и высокие окна. Я буду звать гостей к обеду и закатывать вечеринки. Вот я открываю бутылку вина и разливаю его по двум бокалам, ногти накрашены. Дети — мальчик и девочка — бегают по полу в лакированных туфельках. А вот мы с мужем наряжаем рождественскую елку — блестящие шарики, гирлянды, мишура. Высоченные ели, сверкающая водная гладь, тропинка бежит по влажной земле, ослепительно-белое постельное белье. В тот момент я ощущала уверенность в будущем. Я знала, что у меня будут дети, что я буду стоять на сцене и произносить речь или читать лекцию, что я создам свой дом таким, каким захочу, и финансовая составляющая нисколько не будет меня ограничивать.

Пока я одеваюсь в прихожей, тетя Лив говорит, что я могу приходить когда угодно.

— Так жаль, что вы с Коре разминулись, — говорит она. — Тебе придется снова прийти.

Я киваю. Воротник ветровки все еще влажный.

— Вот и осень скоро закончится, — произносит она. — Приходи выпить бокал вина со своей теткой, когда тебе захочется.

На комоде я замечаю лампу, которая стояла когда-то у нас дома. Я помню, что мама хотела ее выбросить уже много лет назад, однако вмешался папа, который сказал, что надо спросить тетю Лив, не хочет ли она ее забрать. Мама сказала: «Да кому вообще может понадобиться эта рухлядь».

Я выхожу на улицу и бреду по площади Карла Бернера. После дождя свежо. Овощи на прилавке перед магазинчиком на углу переливаются сочными красками.

Две женщины с коляской, мужчина с собакой, белый автомобиль, желтый «фольксваген». Жизнь так разнообразна, она предлагает бесконечное количество возможностей. Падать и подниматься, ошибки не страшны. У меня впереди — целая жизнь. Налетевший порыв ветра стряхивает на меня тысячу тяжелых дождевых капель с высокого дерева.

Однако то ощущение, которое появилось у меня в квартире тети Лив, — состояние детства — постепенно исчезает. Сколько всего я могла позволить себе, когда была ребенком — не чувствуя стыда или вины. Я взрослая, я не благодарю и не прошу прощения. Я взрослая и беспомощная, с неясным будущим и даже не в состоянии позаботиться о себе.