Скосы скрижалей

Алексей Величко
Скосы скрижалей

Сей — за себя, искал среди могил,

хотел похоронить дороже, о том руина

тихонечко из образка шептала,

петлею круг — кругом вода, чему учил?

О том прекрасно понимала…

По белокаменной поворотился в отчий

дом дороге, с душой простреленной,

и вот ладонь, мой емь гонитель,

часовни боле нет, и ровен год теперь

о тысяче веков. Ищи меня…

Да будет так, как говоришь,

сие есть мой тебе поклон от верных

верст, немерено числа, дырявят кои

небосклон, давным давно, спокон веков…

Колосс, на абсолютность благолепия

ответ всему, что не подстать и

частью нашей не является, навеки

пасть в чертоги предначертано,

и непременно, зарекаться на мели

не поменёт, хотя бы и в помине же

веретеном или поодле небытия ворот…

Оставив за собой срединный мир,

залы, что в отзвуках шагов легендами

полны, в лучах их рода славы, древлее

дух тех стен, а в них живее лжи,

буравит круговерть во взгляде вековом,

таящем пустоту, запечатлеть торопится

десницу седины, сплела причудливый

узор свой, навечно выдавая мантию

времён, отправился стезю нести к краю

земли, верша попутно правосудие,

по знакам беспрестанно он находит,

на тот ли, на другой ли свет,

стараясь оба обойти, поспеть дабы не

избежать петли, спешит, за тенью боль,

за денью тень, глядишь, вот ровен час,

под сенью вечных дум, властитель как

всегда в своем успехе…

Земля обетованная, чьей сутью было

единенье, смиренье вечного и мирный

твой удел, бездействия счастливого

плененье, в единое мгновенье людей

своих прозрела пытками, мученьем…

А где же судеб суть? Низспослан был

тот адов артефакт, сии в тебя вплелись

аспиды прочно, не оставляя и намёка в

светлый путь, топя в надеждах похоти

оплоты, даруя для умов извечные ходы,

картины памяти, осколками трамплины

аллегорий, иносказательных хитросплетение

умов, жеманиться со многим вот итог.

По осевой какую сторону не выбери,

и по сей день на перекрестии виднеется,

как отражениие, неусыпно, непременный,

в быту эпохами почивший бой, изросший

да причуд, со звёздами ведет.

И в ожидании чего то стали выжидать,

надеяться на чудо, суды да пересуды,

вновь бремя времени безвластно оказалось,

доколе на него хоть и не глянь, как в ливни

гладь воды — разбившееся блюдо, круги,

не зная как им быть, но вот им суть,

движение на нет наитием секунд, горазд

быть многий ментором, лета желая,

алчностью, по циклу вёсна вожделея,

прерогатива вспять дни бытия пустить,

монументально до седых столпов…

На память все иначе было… Воспоминаний

детства не осталось, поделено — забыто.

Прожитое в выгребной яме упокоить,

пожытками былого присыпать, к чему

минувшее тревожить, стремление тренировать

осколки памяти, соединять в одном былое,

дабы на деле все в забытом схоронить.

Зачем сей на своих влюбленных наколола

и прозрела нить.

В предраковой час правосудия, полночной,

вернее полуночной мглой, пастырь

в поминовении, умом узривши картины

бытия, где идеал гармонии над всем

и всеми абсолютен, псалтырь, поодле агиос

и кровожад все тропки исходили,

покоятся пононе, зашив в устья панфирь

с миртой…

И в предрасплаты час, начавши судьбы

искушать, дары им грезя предоставить,

ак же доказательство, позднее мглу

с небес убрать, что их усилий многократно

умалил, тепериче в том закуте, где не

перечил, но умалял о преслушании, не может

слыть и речи, в пыли оставив агнцов последних,

в горнило скверны не гнушившись покидать,

без устали, затворник тоесть, псалтырь

перекроил, местами изгоняя мракобесье,

призывами для них он будучи волком,

но то не для кого не сведомо…

Известность в рдениях мирских до пагубы

привратна, тепериче оплот последний и надежда,

предтечей поныне осталось разуму

остатки вособрать, изуверам уподобится,

готовность фанатичностью служить вероучениям,

желание, читая рукописи, запоминая,

выводы стяжать на свои лады, не щадно

истязаясь, от пояса до головы, испещряя

прообразами жития, с пересечением сакральных

предречений.

Закрыв врата, засыпав, опостолов всех

разом усыпив, последнюю возможность под

выход, и вот на выдохах… Под своды тут

один взлететь, последняя надежда на листе

последнем… Прочитать… Схождение в

прообразе древлейшего явления…

Иноки, позабыв на свете обо всём,

наискивать и нарекать в безумцах безо

участи и до ослушников, на причетах в

беспутствах, и обводнить окрест распутства,

на блуднях искровенять сберёгшихся,

гнушаться нечем и подавно, саднить

в безволье наболевшим, отрадой,

замыслом ли, покамест посему отсюда

помыслы сии, да хоть и с сожалением,

к сведению до сюра сманить начала

знаковых, в ликах застыв, на максимум

защемлены эмоции, кои так или иначе гложат,

по ком впечатаны на масках, теперь

за гордость не претит, тая ещё чуть разум

дремлющий, себя понаганять в себе,

и не дошедши, бросая факел ещё тлеющий,

с тем и внимать суждению животный свой

инстинкт, по допотопности своей дилемма

безуспешная.

Тем паче в ремесле, покудажды в нём

воедином, струиться паутинка мелкая,

букашев паучков повроде, прокладывая,

ноздрями тропинки, глазницы пользуя

хотьбой под лабиринты, в были у лопастей

мельницы водяной, не чаять до беспамятсва

не менее, до хрона ли не боле грезить,

за паузой утопной в мареве иль в скором

злоключении, за пониманием предельной области,

побыли в заточении краеуголья мегалитов,

громад не сведущих в упрёках, мерно…

Под захождения днём, провидения гуляя

последками… Не придавая значений тому,

их сущность на бликах гнетёт… В лучах

надежд на горизонтах с целин, не было

с благостью рядом наивства, вокруг да

недалече, повыгрубев, почва пожухла

навыпашь, тысячелетиям холода источая.

Узлы исчадят очертаниями, считая ритмику

членов, да клацание сочленений, в отзвучаях,

подтачивая борозд неусыпный пределов

границ, на вечной плавке процесс

зеркалам да граням отпечатками,

причудливость форм, запараллелен вердиктом

узор вниспосыл, отожествление икон с немым

зла укором, да сравнением на обобщён,

над еже ли смертью финальным посылом полёт,

вообщем и целом, нового подстать ничего…

О том покуда… Где добро, там зависть,

сквозь терни проедает до нутра, и сильные,

частичку магии впитавши от червоточины,

им давшей мысли во слуху, точнее вечный гул,

причуд изменчивые грёзы, привыкши помудрее

пользоваться на усмотренье старших,

на воображении играя молодых, их вечная игра…

Ушли порядки все былые, устои предрассудков,

в миру творенье и в помине, осёдлые

на алтаре другого съели своего,

анахореты кто куда, чуть разум тлеющий тая.

Искусственна их днесь отныне во вселенной,

став одним целым, будто пургой, но смольной,

чёрным по белому, до них теперь ей нет дела,

навеки вечные в оазис падать своего мерила,

безвинной кровью призвать из сланца демонов,

стопам их преклоняясь, в миру заполучить

расположение, наследия ключу и тем не менее

мудрости… Бессмысленное в абсолютном…

Плыла, повроде чистый лебедь, побыв у

капельки тлетворной на светоносных крыльях,

где всё наполнено смирением дабы снизойти,

спадали косы в очертаниях прелестного чела,

похожа на цветок, сравнима с тонкою

весенней прозой, что в сокровенном,

чуть более их всех далёк, и не сыскать

былых деньков отнюдь, так было

в иллюзориях внимать происходящему,

и как во сне, так ещё будет…

Весь честный люд, когда томит одна лишь

тягота их естество… Взявшись за руки,

движение вокруг кострища созидать,

с его язычествами уносится в иллюзории,

воспламенеть золой к небесным высям,

деля — делясь частицею душевного покоя,

встречаясь в равенстве с глазу на глаз,

и не тая ни в памяти сколь нужного момента,

мгновением бремени на вдохах — выдохах живя,

за каждодневную их днесь влачить.

Небесную всю манну поперев, реалии теряя

быта, стыдясь в неведении, жалея,

навсегда желая спесью вечного влачения,

за созиданием воздеть там храм,

отгородить дабы от всех, вдыхать

благоволение, мечтами мазаны в огне

и под воду, на панацее в духе ведь

имеет место днесь…

Во свете лунных отблесков, повозле

приозерья, когда вокруг да гладь кругом,

уже не походить им вместе под луною,

ты солнцем просто рядом будь…

Но страстью чувства возгорелись, и полелись

вновь разговоры, диалоги, забыв на свете всё

единым целым, похожи души посплелись,

и уподобившись рассветному лучу,

сквозь крону пробиваясь, щекочет пробуждая

те былинки, какие с ночи обнявшись, стоят,

не отошедши от дремоты, часы минутами

сплетаются, так дни летят, по сторонам

уже не смотрят, все всего вокруг хотят,

хотя б и поразнь, да всё разом,

как будто посходили с разуму, круговерть

дерзаний завертелась, не остановить,

те празднества, на пересечении на каждом

танцы, пьянки, гудежи, стремглав,

сошедшие с пути рассудка, дерутся, выясняют,

любятся, да только старцы, те из немногих,

со склонов былых лет жилого, что почерствее,

прожили кто не сердцем, а душой, скривившись,

затёртые отрезы предречений на бытность

сослагая, своими выводами, хотя б о доводах

при этом радоваться не находя…

Агнец себя забыл, забил, похитил, аз вельзевул,

и епанча его на нем, искру он жизни не сберег,

осунувшись, стоя в толпе… Ту, что перед ним

в сенях дерев томилась у вековечных крон,

лаская взглядом, попреклонивши к ней колени,

сводил на бытность полотно. Мирские сени

суеты заставили назад сплотившись,

слиться с толпою, страждами, мысли в

кащунстве искажённом, не разумея сумасбродства

произошедшего, не вразумев, могло кабы

личины посменив, за чередой гонений,

толков, дрязг безлётны небеса, все разом

обрекли себя на суд, поныне будто спали,

очерствлены души, терпение влачить давным

подавное устали, в тысячелетиях полёта,

в полымях без устали, на пересчёте двух

морей…

Сильная вспышка небосклон освещает…

Дабы пагубой в мутном угаре, едва ли себя…

Напоминаньем… Ни облачка в непроглядном зареве…