До победного дня

Глава 6

Весна тянулась чуть ли не медленнее, чем зима, но спешить детям было некуда. Надежда уже очень хорошо понимала, что не пережила бы зимы, если бы у нее не было этих двоих, поэтому девушка перестала хандрить, проживая день за днем. Всеми тремя Самойловыми овладело какое-то отупение, но тем не менее они продолжали жить и работать. Жить, как требовало Ленинградское Радио. И они жили… Под взрывы, сирены, они жили, как жили рядом с ними друзья. Настоящие друзья, готовые поддержать и помочь.

— Школы открылись, — мастер задумчиво посмотрел на Надежду. — Надо бы твоих туда…

— Кинотеатры тоже открылись, да сил почти нет, — вздохнула девушка. — Они же работают… Хорошо же работают?

— Ладно, потеряем направление, — согласился сильно сдавший мужчина. — Может, и выживут…

— Спасибо! — Надя не могла улыбнуться, пережитое зимой все еще давило на нее, а уж болезнь девочки, чуть не ставшая катастрофой для них всех… Смог бы Гришка пережить потер Машки?

Вечером девушка рассказала о разговоре с мастером, заставив и Машу, и Гришу удивиться, но оба приняли реальность, как факт, не стараясь что-то изменить. Ведь, если бы их отправили в школу, то отменились бы рабочие карточки… А столовая очень много сделала для того, чтобы Самойловы смогли выжить.

— Вы у меня молодцы, — Надя вздохнула, в задумчивости поглаживая своих младших, сидевших рядышком, по головам. — Не представляю, как вы в свои тринадцать стоите эти смены и выгоняете норму за нормой…

— Не надо об этом думать, — произнес мальчик. — А то будет, как с сороконожкой…

— Это когда у нее спросили, как она умудряется передвигать ноги? — тихо спросила Маша.

— Ну да… — кивнул Гриша. — Работаем и работаем, какая разница, как это получается?

— Тоже верно, — кивнула Надежда. — Завтра мы идем в кино, нам билеты выдали в заводоуправлении.

— Кино так кино, — согласилась Маша. — Я не против.

Надя заметила, что жизнь будто бы проходила мимо, ведь они втроем замкнулись на простом цикле: работа-сон-столовая. И все… Зачастую даже не уходя домой, оставаясь в цеху. С трудом до них могла достучаться Берггольц, почти не воспринимались уже и сводки. Это, безусловно, заметили и старшие товарищи, практически принудительно послав всех троих в кинотеатр.

Хорошей новостью стали трамваи. До сих пор, практически живя на заводе, Самойловы даже не заметили, что теперь домой можно доехать. В этот день их ждало кино… В очередной раз кинотеатр принимал семью. И фильм, полный песен и уверенности в победе, он оказался чем-то очень важным. Смутно знакомые песни проникали, казалось, в самую душу, заставляя встряхнуться.

— Иди, любимый мой, родной… — тихо напевала Маша по дороге домой, обнимая Гришу.

— Все будет хорошо, родная, — вздохнул Гриша.

— Скажи, ты помнишь… — девочка взглянула в глаза мальчика. — Когда?

— Прорыв в январе следующего года, — ответил Гриша, решив не говорить о полном снятии Блокады, все-таки, оставалось полтора года, а их еще надо было прожить.

Этот сеанс сделал очень хорошее дело — он принес немного тепла в души тех, кого потом, через года, называли «блокадниками». И Маша, вставая к станку, напевала песню, да и Гриша нет-нет, но тоже пел во время работы. И хотя сил почти не было, он пел. В цеху появлялись улыбки — робкие, натужные, но они яркими огоньками сверкали среди серой обыденности жизни.

Совершенно неожиданно умерла Лидочка — смешливая неунывающая девчонка, работавшая рядом с Машей. Она очень интересно рассказывала о довоенном Ленинграде, увлекая младших Самойловых этими рассказами. И вот… Лида присела у станка, как-то судорожно вздохнула, затем мягко повалившись на бок.

— Гриша! Гриша! — позвала Маша, подбегая к телу, но она уже все поняла.

— Лида умерла… — констатировал подросток. — Надо мастера позвать.

Глядя, как подруга покидает цех, отправляясь в свой последний путь, Маша… ничего не чувствовала. Просто не было в ее душе ничего, как будто просто деталь увезли. Мягкая подушка в ее душе просто отсекла все эмоции. То же самое было и с Надей, да и с Гришей. Правда с Надей в последнее время было не очень хорошо. Появившееся недомогание девушка проигнорировала, понадеявшись на то, что пройдет само.

Также Гриша отдавал им свой хлеб, которого как-то неожиданно стало больше, но и Надя втайне подкармливала Машу, потому что Гришу подкармливать было невозможно — он оставлял себе самый минимум, полностью сконцентрировавшись на своей девочке. Надя даже пыталась шутить, заботясь о своих младших, но сил оставалось все меньше. С каждым днем ей было все тяжелее вставать, все сложнее работать…

Надя не чувствовала себя заболевшей, разве что уставшей. Резко усилилась апатия, начала чаще болеть голова, но надежда не считала это важным, болеть ей было некогда — надо работать. Дистрофия набирала обороты, девушка уже временами видела черные мушки перед глазами, когда поднималась. Состояние ухудшалось совсем незаметно, но Надя по-прежнему ничего и никому не говорила.

Однажды ночью ей приснилась мама. Зинаида очень грустно смотрела на свою дочь. Она была совсем такой же, как и до войны, да и стояли они в парке. Тяжело вздохнувшая женщина протянула дочери руку.

— Пойдем, Надюша, — произнесла она.

— Как «пройдем»? — удивилась Надя. — А как же младшие? Они же…

— Ты умерла, доченька, — Зинаида прижала к себе Надежду, как-то мгновенно оказавшись рядом. — Теперь у тебя будет свой путь, а у них — свои испытания.

— Я не хочу, мама! — попыталась заплакать девушка. — Сделай что-нибудь, мамочка!

— Сейчас уже ничего не сделаешь, — женщина покачала головой. — Но, когда их путь прервется, им дадут шанс. Как и тебе — быть вместе с ними, ведь ты этого хочешь?

— А ты, мамочка? — тихо спросила почувствовавшая себя маленькой-маленькой Надежда, но мама только улыбалась, а для девушки медленно исчезала Блокада, Ленинград и ее «младшие», к кому рвалось сердце так, как будто они были ее детьми.

Не добудившись утром Надю, Маша запаниковала, позвав Гришу. На смену им надо было к вечеру, но они уже привыкли рано вставать и завтракать вместе. Гриша же, только увидев ставшую им очень важной девушку, все понял — они остались одни. Совсем одни на всем белом свете. Надя ушла легко, во сне, совсем не мучаясь и вот теперь Грише предстояло произнести это вслух.

Только представив реакцию Машки на это известие, мальчик вздохнул. Все было, как в дневнике Тани Савичевой. Теперь из всех Самойловых остались только он и Маша. Гриша помолчал, прижимая к себе уже понявшую девочку. От оттягивал этот момент, сколько мог, но смерть никуда не делась.

— Машенька, родная… Наша Надя умерла, — слова упали в замершую тишину комнаты, навеки разделив жизнь на «до» и «после».

— Нет… Нет… Нет… — Маша мотала головой. — Почему она? За что? — слезы катились по ничего не выражающему лицу, на котором жили только глаза. И эти глаза сейчас выражали неверие, панику и такую боль… Просто невозможную…

Пойдя вместе с девочкой ко все сразу понявшему дворнику, смотревшему на них с грустью, Гриша взял у него тележку, чтобы отвезти. Пожилой, будто иссушенный, мужчина поднялся вместе с ними, чтобы помочь замотать в старую простыню Надю. Он помнил и Зину с Витей, и Наденьку, когда она была еще совсем маленькой девочкой, от этого видеть ее мертвой было больно.

Осторожно положив тело на тележку и закрепив его бечевкой, старик только вздохнул, погладив тело на прощание.

— Пойдем, надо ее отвезти… — взявшись за веревку, произнес Гриша.

— Да… пойдем… — Маша все не могла прийти в себя.

Им предстоял долгий путь, последний путь их Наденьки. Держась друг за друга, подростки медленно брели, даже не представляя себе, какой будет жизни теперь, когда Нади нет. Она стала им обоим почти матерью, будучи абсолютно точно самой близкой на свете. И вот теперь они остались одни.

Мимо проходили люди, совершенно не обращая внимания на бредущих с низко опущенными головами подростков. Сколько их таких ленинградцы видели за это время. Маша молчала, постепенно осознавая изменения, молчал и Гриша. Везти тележку ему было совсем не весело.

Предстояло перейти мост, а там уже и… совсем недалеко за мостом было Охтинское кладбище, куда свозили умерших и погибших. Гриша думал о том, что если выживет, то будет приходить к Наде каждый день, ведь она стала очень важной. Правда, ее смерть поколебала веру мальчика в то, что он выживет. Но нужно было жить — ради маши. Ради того, чтобы она дышала, ходила, говорила…

Метроном побежал быстрее, говоря об обстреле или даже бомбах, но переглянувшиеся Гриша с Машей просто продолжили свой путь. Бросать Надю посреди улицы не поднималась рука. Казалось, эта смерть подкосила обоих, укрыв апатией. Они шли, слыша тревожный бег метронома, время от времени заглушаемый взрывами.

Спустя целую вечность, когда метроном сменил свой бег на мерное постукивание, ребята дошли до того места, где теперь будет лежать Наденька. Суровый дядька в военной форме записал имя и фамилию, кому-то кивнув, но Маша вдруг упала на колени рядом с телом, обнимая его в последний раз. Военные не мешали — они видели здесь многое, очень многое за прошедшие месяцы.

— Пойдем, Маша, — тихо проговорил Гриша, помогая встать девочке.

— Пойдем… — прошептала она. — Теперь наша очередь… Обещай, что не умрешь без меня! Обещай! — и столько мольбы было в этом крике, что мальчик даже всхлипнул.

— Я обещаю тебе, — вздохнул Гриша, зная, что смерть непредсказуема, поэтому не требовал такого же обещания. Он просто знал, что без Маши жить не сможет.

— Я тебе верю, — кивнула его девочка, прижимаясь к плечу мальчика.

Две понурые фигуры уходили. Как символ Блокады они брели прочь от братской могилы, не думая, казалось, ни о чем. Гриша покопался в кармане, доставая оставленный на крайний случай кусочек хлеба, оказавшийся прямо перед носом Маши. Ощутив его, девочка немного повеселела. Изменить они все равно ничего не могли, оставалось только смириться.

Откуда прилетел этот снаряд, ни Маша, ни Гриша так и не поняли. Сначала они услышали какой-то очень громкий свист, а потом городская улица вдруг исчезла, сменившись лесом. Было очень тепло, но ребят все равно грыз внутренний холод, поэтому они просто остановились, начав удивленно оглядываться. Вокруг был лес, пели птицы, что-то потрескивало, зеленела трава. Из под ног куда-то вдаль убегала тропинка.

— Что случилось? — безо всякого выражения спросила Маша. — Где мы?

— Наверное, тот свист был снарядом, — понял Гриша. — Тогда это загробный мир.

— Если это загробный мир, то Надя и мама Зина должны быть тут, — сделала вывод Маша. — Пойдем скорее!

— Хорошо бы, чтобы это не было очередной войной, как тогда… — ответил ей мальчик.

Не удостоив его ответом, Маша потянула Гришку за собой, уходя по дорожке. Но вот сил у мальчика было немного, да и резкая перемена местонахождения тоже сказалась, отчего Гриша почувствовал нарастающую слабость. Но он держал себя в железных тисках, не позволяя расслабиться, пока наконец деревья не расступились, показав поляну, да не простую.

Посреди поляны стояла изба, как их в сказках показывали — окошки, небольшая дверь, крыльцо, но самое главное — из-под строения высовывались гигантские, явно птичьи лапы. Это было, пожалуй, сюрпризом. Хотя Гриша не удивился — просто не было сил удивляться, как не удивилась и Маша, ожидавшая чего-то подобного.