До победного дня

* * *

Где Маша простыла, Гриша не понял, но, понадеявшись поначалу, что пройдет, мальчик тем не менее старался отогреть девочку. Простуда все утяжелялась, появился жар, но так как они все втроем ночевали на заводе, то девочка была увезена в больницу, что давало какой-то шанс. Гриша дрожал за Машу так, что не мог ни о чем больше думать — только о ней. Ему было безумно страшно от мысли, что девочка не выживет. Потому после смены он с трудом, но доходил до больницы, чтобы помочь хоть чем-нибудь.

Сначала Маше было очень плохо, она балансировала буквально на грани, но в редкие минуты, когда приходила в сознание, девочка видела мальчика или слышала о нем от медсестер, не прислушивавшихся к тому, о чем просила в бреду больная. Чего они только не слышали. Прогноз у истощенной Маши был сильно так себе, но Гриша где-то нашел травы, выкопав их из-под мартовского снега. Ради этого он пошел туда, где падали бомбы и снаряды — на самую окраину. Редкие в это время травы помогли, девочка медленно пошла на поправку.

— Не умирай, пожалуйста, — попросил Машу мальчик. — Без тебя не будет смысла жить.

— Я… не… умру… — ответила ему девочка, пораженная его словами. — Я… буду… всегда… И… ты… будешь… — говорить ей было очень тяжело, но Маша справлялась. Уже почти забыв, что было до, девочка приняла себя новую, страну, завод и Блокаду.

Очень помогала Ольга Берггольц. Зовя, требуя — жить, поэтесса непостижимым образом заставляла бороться. И Маша боролась, а Гриша… Он просто надеялся. Мальчик каждый день надеялся на то, что его девочка выздоровеет. И случилось чудо. По мнению врачей — почти невозможное. Не прошло и месяца — очень слабая после болезни Маша встала на дрожащие ноги. Это был, пожалуй, праздник.

По какому-то стечению обстоятельств, в этот день стало теплее — наступала весна. Они выжили, пережив самое страшное время. Надя радовалась вместе с ребятами, став очень тоненькой, хрупкой, но оставаясь живой. И она жила, как жили и мальчик со своей девочкой. Как жил не сдавшийся город.

— Весной будет проще, — люди на это надеялись, мечтали об этом и очень ждали лета. Всем хотелось тепла, иногда даже больше, чем хлеба.

Казалось, самое страшное, ледяное время прошло, но с весной организмам было нужно больше витаминов, а вот взять их было неоткуда. Маше было чуть попроще — в больнице кормили чуть лучше. Было и молоко — соевое, были горькие витаминные напитки, и даже пахнущие хвоей, иногда даже сладкие, поэтому девочка смогла пойти на завод, снова вставая к станку.

А Надя поняла, что ее трогает только то, что будет со «своими», к которым теперь относились только эти двое. А трупы, умирающие дети, голодные глаза девушку уже не трогали. Она на многое насмотрелась за эту зиму, которую даже описать вряд ли когда-нибудь будет возможно. Иногда Надя думала, почему этих детей взяли на завод, хотя ни одно предприятие не принимало детей младше шестнадцати лет, и не могла найти ответ. Также ей было непонятно, как они могли работать со станком, ведь труд был очень тяжел… Но Гриша и Маша работали. Каждой нормой приближая тот самый день, когда наступит Победа.

Но вот девочка уже не планировала, даже не мечтала о том, что будет после, для нее как будто не существовало никакого «дальше», только «сейчас». Все стало рутиной — и воздушные тревоги, и снаряды, падавшие на город, и саночки… Все чувства, что у нее, что и у мальчика оказались укрыты мягкой подушкой, оставляя только «надо». Но, все-таки, что-то было еще — у Самойловых были они сами.

— Закончится Блокада, — сказала Надя как-то вечером. — Будет много хлеба с маслом…

— Не верится, — прошептала в ответ Маша. — Кажется, что так будет всегда, до самой…

— Не смей так думать! — прикрикнула девушка. — У тебя есть Гриша и я, а у меня есть вы, поэтому все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — твердо произнес мальчик. — Иначе быть не может!

Когда-то давно, в прошлой жизни, слушая рассказы о Блокаде, мальчик даже не представлял себе, как оно было на самом деле. Намного страшнее оказалось это время, но и честнее. Возможно, не везде было так, но для Гришки это время было честным, каким-то очень открытым, да и люди были совсем другими. Кто-то озлился, кто-то устал, кто-то пытался отогреть, а кто-то, по слухам, озверел. Но вот «хозяев жизни» Гришка совсем не видел и одно это считал добрым знаком. Город, несмотря ни на что, боролся, а проклятых фашистов рвали на куски снаряды, выточенные его руками.

В Ленинграде наступала весна, казалось, должно было стать легче, проще жить, но… Впереди было еще очень много дней и ночей, до того самого дня, когда ставший почти родным за это время голос с радостью произнесет: «Прорвано проклятое кольцо». Гриша знал, что этот день наступит.